Жизнь. Книга 2. Перед бурей - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какая самая главная, какая самая трудная добродетель христианина? Что надо сделать, чтобы всего ближе подойти к Христу?
По давно установленному обычаю, Головины исповедовались у епископа. На вопрос Милы он поднял голову и долгим взглядом посмотрел на неё.
– Главная и конечная добродетель христианина, – сказал он раздельно и тихо, – это п р о щ е н и е в р а г о в. Эту заповедь Христос произнёс на кресте и с нею оставил мир.
И вдруг чувство чудесной радости наполнило затрепетавшее сердце Милы:
– Я могу это! Владыко, я почему-то знаю, что я могу это… именно это! Забывшись, она схватила руку епископа и, сжимая её, повторяла:
– Да, да… Что-то даёт мне уверенность, что именно э т о я могу. Я благодарю вас, владыко! Мне теперь стало ясно…
Он благословил её, отпуская.
Прежде чем уйти из церкви, она остановилась перед распятием и долго смотрела на Него. Для неё в Нём выступил символ страдающего невинно, страдающего для блага других. «Никогда, никогда не быть с убийцами, с мучителями, – думала она. – Не быть причастной ко злу… – И ей жалкими показались все те, кто в мучительстве ближнего находит выход внутреннему своему несовершенству. – Как темно у них на душе! Боже, как они несчастны!» Участь на кресте показалась ей светлой и радостной в сравнении с тьмою в душе мучителей.
И прежде чем оставить храм, она подошла ближе к распятию, опустилась пред ним на колени и сказала прямо Христу (она не помнила, сказала ли она это вслух или мысленно, но знала только, что сказала – лицом к лицу – Ему самому):
– Я хочу исполнить Твою заповедь: пошли, чтобы не кто иной, а я была людьми обижена и простила им. Пусть это будет моим заветом с Тобою.
После говения Мила не возвращалась уже к приподнятому настроению тех дней. Она вновь вся ушла в приготовления к свадьбе и в мысли о грядущем счастье. Но её религиозный подъём не был и мимолётным. Он опустился на дно её души, незаметно что-то там образуя. Она же как-то долго-долго не вспоминала ни об этом дне, ни о молитве своей, обращённой к распятию.
Глава XVIII
Но разразилась гроза.
Это случилось за неделю до дня, назначенного для свадьбы. Траур закончился. Приехали братья Милы из Петербурга. И когда всё было рассчитано, устроено, приготовлено: приглашения, угощения, сундуки, подарки, билеты за границу – всё, что было в воле человека приготовить, назначить, предвидеть для радостной свадьбы, – тогда и разразилась гроза, разметав по ветру все счастливые мечты и ожидания.
Ни у кого не было тёмных предчувствий. Одна только тётя Анна Валериановна, имевшая в сердце печали, не разделённые ни с кем, как-то не верила в счастье Милы, возможно, потому, что не верила – хотя и скрытно – в счастье вообще.
Подобно всем старым девам, она была – незаметно для других – очень наблюдательна. Мелочи жизни – её тени – не ускользали от неё. Необычным образом начатое и заканчивалось необычным путём. Счастье Милы, пришедшее вдруг, не обещало, в её глазах, превратиться в мирную семейную жизнь. Ряд уже возникавших препятствий подтверждал её опасения. Счастье Милы то и дело подвергалось ударам извне. По какому-то таинственному закону, страстное, нетерпеливое ожидание чего-либо не исполняется – никогда. Чего человек, готовый забыть и отдать всё остальное на свете, желает, того он не получает. Кто может сказать: исполнилась мечта, и именно тогда, именно так, как я желал? Во-первых, если исполнение и приходит, то непременно гораздо позже. А человек ждал, время шло, он изменился. Во-вторых, ожидая, он не учёл того, что приходит вместе с желаемым, его изнанки, теневой стороны. И в день исполнения давнишней мечты он часто думает: зачем мне это? что делать с ним? какая обуза!
Милино волнение, её тревожное ожидание, в глазах тёти Анны Валериановны, не предвещали ничего доброго. Но к чему предостерегать? Есть мудрость в том, что где-то в Азии, в Индии, кажется, вдов и старых дев не допускают на свадьбу. Неудачницы сами в любви, они якобы привлекают несчастья, и их на время свадебного пира просто выгоняют куда-то в лес.
Тётя Анна Валериановна ничем не выдала своих предчувствий.
Гром над «Усладой» грянул в середине мая.
По словам свидетелей, всё произошло так.
Утром, по назначению полковника Линдера, поручик Мальцев явился на его квартиру с докладом. Было восемь часов утра. В десять назначен был смотр, и Георгий Александрович был в полной форме.
Попросив доложить о себе, он услышал в ответ: «Просят подождать». Из столовой доносились голоса: Линдеры пили утренний кофе. Полковник Линдер говорил что-то долго, раздражённо, а Саша отвечала односложно и спокойно. Звенела посуда, очевидно, с раздражением отодвигаемая Линдером.
Поручик Мальцев ждал пять минут, десять, пятнадцать, двадцать. Поведение полковника было несогласно ни с правилами, ни с обычной любезностью военных. Он позвонил. Вошедшего слугу он просил напомнить, что его ожидают с докладом. Промедление могло задержать Мальцева, и он опоздал бы на смотр. Испуганный денщик вернулся с тем же ответом: «Их высокоблагородие просят подождать». В столовой выше тоном поднялся голос Линдера, голоса Саши не было слышно.
Жорж, отстегнув свою шашку, свой револьвер, расположился в кресле в непринуждённой позе и закурил – это всё было, конечно, против правил дисциплины при формальном визите адъютанта, пришедшего с докладом.
Прошло пять минут и ещё пять.
В столовой раздался шум резко отодвинутого и затем упавшего стула, поспешные шаги слуги, брань полковника. Наконец распахнулась дверь, и Линдер появился на пороге с зубочисткой во рту.
Увидев поручика Мальцева, непринуждённо развалившегося в кресле, с папиросой, и не вставшего при его появлении, он побагровел и крикнул, заикаясь от гнев:
– Эт-то что? Я… чёрт знает… Вы – п-при исполнении своих обязанностей, господин поручик! – И он бросил свою зубочистку по направлению к лицу Мальцева.
Больше он ничего не успел ни сказать, ни сделать.
Поручик Мальцев, быстро поднявшись с кресла, взял револьвер и одной пулей, прошедшей через сердце, убил полковника Линдера наповал.
После вскриков полковника, затем выстрела и падения тела наступила вдруг страшная, могильная тишина. Дом в ужасе замер на мгновение.
Бледный как смерть денщик, окаменев, стоял в коридоре. Саша неслышной тенью скользнула к кабинету и, опираясь о притолоку двери, стояла молча, глядя на труп странными, полузакрытыми глазами.
Поручик Мальцев, положив револьвер на стол, тоже несколько мгновений стоял неподвижно, устремив внимательный взор
