Цицерон и его время - Сергей Утченко

Гораздо важнее всех этих процессов был вопрос о предстоящем возвращении Помпея с его войском. Однако и здесь напряженность ситуации в значительной мере разрядилась: Катилина был разбит, на провал своего агента Метелла Помпей реагировал лишь тем, что обратился с просьбой отложить консульские выборы до его прибытия, дабы он мог оказать поддержку кандидатуре одного из своих легатов — Марку Пупию Писону. Конечно, после этого — и опять–таки не без участия Катона — в просьбе было отказано, хотя на состоявшихся затем выборах кандидатура Писона все же прошла.

Но Помпей сумел удивить даже тех, кто, может быть, и не связывал его возвращение с неизбежностью гражданской войны. Высадившись в декабре 62 г. со своим войском в Брундизии, он, даже не ожидая какого–либо решения сената или комиций по поводу возвращения с победоносной войны, распустил свою армию и в самом строгом соответствии с существующим обычаем в качестве рядового гражданина направился к Риму, чтобы за чертой города ожидать соответствующего разрешения на триумф. Такого примера лояльности и законопослушания в Риме не видывали со времен господства полулегендарных «обычаев предков».

* * *

Поведение Помпея в декабре 62 г. вызывало удивление и разноречивые оценки не только у современников или древних авторов, но и у новейших историков. Так, например, Моммзен со свойственной ему яркостью и безапелляционностью характеристик писал: «Если получить корону без всякого труда может считаться счастьем, то счастье никогда не делало ни для одного смертного больше, чем для Помпея, но даже боги напрасно расточают свои дары тем, кто лишен мужества». В другом месте он снова подчеркивает этот же момент: «Но когда наступила решительная минута, ему опять изменило мужество». Для Моммзена на стоящем все время перед его глазами фоне гениального Цезаря Помпей всего лишь человек, обладающий в большей степени притязаниями, чем способностями, человек, стремящийся в одно и тоже время быть честным республиканцем и властелином Рима, с неясными целями, бесхарактерный, уступчивый, у которого «были все качества для того, чтобы завладеть короной, кроме самого главного — царственной смелости». Моммзен отмечает его по существу безразличное отношение к политическим группировкам, его узкоэгоистические интересы, его стремление и вместе с тем боязнь выйти за рамки законности. Для Моммзена это «человек, совершенно заурядный во всем, кроме своих притязаний…».

Другой крупный историк, Эд. Мейер, который не был столь восторженным поклонником Цезаря, как его знаменитый предшественник, пытается, хотя бы в силу этой причины, подойти к Помпею объективнее. Он специально выписывает тираду Моммзена о короне и дарах богов, для того чтобы ее оспорить. Он считает, что Моммзен исходит здесь из совершенно неправильной предпосылки, ибо Помпей и не стремился к короне, наоборот, если бы она ему была предложена, он бы отверг ее с непритворным возмущением. Рассуждая о поведении Помпея в декабре 62 г., Эд. Мейер признает, что подготовка, проведенная Метеллом, и в особенности история отрешения его от должности, давала предлог для начала гражданской войны, кстати сказать, аналогичный тому, который был использован Цезарем в 49 г. Но одновременно Эд. Мейер подчеркивает, что для Цезаря вопрос шел о жизни и смерти, и потому он был готов ухватиться за любой предлог, тогда как положение Помпея в 62 г. было совершенно иным и еще неизвестно, начал ли гражданскую войну Цезарь, если бы находился в таком положении.

Свою общую оценку деятельности и личности Помпея Эд. Мейер начинает со слов о том, что одной из труднейших задач, которые могут быть поставлены перед историком, следует считать справедливую оценку побежденного. Характеристику Помпея, данную Моммзеном, он признает блестящей, но не соответствующей действительности. Он отмечает ряд недостатков, свойственных Помпею как человеку и как государственному деятелю: ограниченность, бесцеремонность по отношению к «партиям» (в смысле бесцеремонной их смены), равнодушие к своим приверженцам, лицемерие, показную преданность законам и морали и соглашается с тем, что эти недостатки характеризуют Помпея как личность некрупную, несоответствующую той роли, к которой Помпей стремился. Здесь он пока солидарен с Моммзеном, однако считает, что последний не прав, отказывая Помпею в военных дарованиях, а в особенности извращая (как, впрочем, и многие другие) его политические цели. В этой связи Моммзен столь же неправильно и столь же извращенно оценивает всю обстановку политической борьбы последних десятилетий Римской республики.

Эд. Мейер утверждает, что политические взгляды и цели Помпея на всем протяжении его жизненного пути совершенно ясны и недвусмысленны. Мысль о том, чтобы ниспровергнуть республику и самому занять положение монарха, была Помпею абсолютно чужда. Он дважды (в 70 и 62 гг.) удержался от искушения возглавить преданную ему целиком армию с целью захвата единоличной власти. Поэтому и война между Цезарем и Помпеем вовсе не была, как это обычно трактуют, борьбой двух претендентов на престол, скорее это было состязание трех возможных типов государственного устройства: старой сенатской республики (так называемая демократия была окончательно подавлена и не играла ныне никакой политической роли), эллинистической монархии Цезаря и, наконец, той политической формы, выразителем которой и был Помпей, т.е. принципата. И дальше Эд. Мейер развивает свое основное воззрение на «принципат» Помпея, который якобы предвосхищал режим, установленный Октавианом Августом.

На наш взгляд, обе вышеприведенные характеристики страдают одним и тем же недостатком. В них вольно (как у Моммзена) или невольно (как у Эд. Мейера) Помпей сопоставляется с Цезарем, или, вернее, происходит сопоставление в более общем и широком смысле — сопоставляется некий эталон гения с эталоном посредственности, ограниченности. Причем представлению об эталоне гения, как правило, сопутствует тот взгляд, что истинно выдающемуся государственному деятелю всегда свойственно стремление к захвату единоличной власти и, собственно говоря, именно это стремление и делает того или иного политического деятеля выдающимся, гениальным. В этом плане небезынтересно отметить парадоксальное обстоятельство: Помпею обычно вменяются в упрек те самые качества, о которых применительно к другим политическим деятелям (например, Марий, Сулла, наконец, Цезарь) с сожалением говорится как об отсутствующих в данном случае моральных нормах и критериях.

Очевидно, если отказаться от подобного предвзятого и неприемлемого в методологическом отношении противопоставления «гения» и «посредственности», личность Помпея без особого труда может занять подобающее ей место. Это был крупный римский вельможа, в меру образованный и просвещенный — его последняя фраза, обращенная к жене и сыну за несколько минут до трагической гибели, была цитатой из Софокла — и, видимо, с ранних лет воспитанный в духе аристократического уважения к римским законам и обычаям. Его наиболее характерной чертой было отсутствие авантюризма, т.е. того качества, которое импонирует многим историкам, как древним, так и новейшим. Отсюда — безусловная лояльность, выполнение всего, что должно и как должно. Он действительно дважды получал «неограниченный империй» и пользовался таким объемом и широтой власти, каких не имел до него ни один римский военачальник, но оба раза это было сделано «законно», в соответствии со всеми требованиями римской конституции. Он также дважды (в 70 и 62 гг.) распускал свои войска вопреки всем ожиданиям (во всяком случае в 62 г.), что опять–таки диктовалось обычаем и неписаными положениями римской конституции. Наконец, он еще раз получил фактически неограниченную власть, когда в дальнейшем, в 52 г., был избран консулом «без коллеги». Но и на сей раз, хотя самая магистратура была неслыханной и, вообще говоря, противоречащей римской конституции, избрание его было обставлено вполне «законно». Таким образом, сам Помпей, по своей инициативе, ни разу не нарушил ни законов, ни традиций и поступал так, «как должно». Конечна, ему иногда приходилось искать окольные пути, но он ни разу не действовал антиконституционно. Поэтому вся его карьера — редчайший в истории Рима пример завоевания чрезвычайно крупных успехов «честным» путем, что с удивлением отмечали еще сами древние. Кстати сказать, так, «как должно», он поступал не только в подобных случаях. Таким же образом он действовал во время кампании на Балканском полуострове: одержав победу над Цезарем при Диррахии и считая, что уже сделано все, что должно и как должно, он не развивал успеха и получил затем Фарсал. Думается, что эта гипертрофированная лояльность и стремление поступать «как должно» не могут быть признаны сами по себе ни чертой гениальности, ни чертой посредственности. Но тем не менее это — характерная черта самого Помпея, и потому из того, что было сказано о Помпее Моммзеном, наиболее меткой оказывается, пожалуй, следующая фраза: он «охотно поставил бы себя вне закона, если бы это можно было сделать, не покидая законной почвы». Вместе с тем Моммзен совершенно неправ, рисуя облик деятеля и человека более чем посредственного, бесхарактерного, к тому же лишенного мужества. И все это лишь потому, что Помпей не протянул руку к короне в тот момент, когда она, по мнению того же Моммзена, лежала от него так близко.