Стихотворения. Рассказы. Гора - Рабиндранат Тагор

Рассказы

О чем рассказал берег Ганги

Перевод А. Коваленко

Если бы события отпечатывались на камне, сколько старых историй прочли бы вы на каждой моей ступеньке!

Хотите послушать рассказ о прошлом? Сядьте ко мне на ступеньки и прислушайтесь внимательно к журчанию воды — вы услышите повесть о давно минувших днях.

Мне все вспоминается одна история… Стоял тогда такой же точно день, как и сегодня. До начала месяца ашшин оставалось совсем немного. С утра дул нежный прохладный ветерок, легким трепетом пробегал по молодым листочкам, вдыхая новую жизнь в оживающую после летнего зноя природу.

Полноводная Ганга! Всего четыре мои ступеньки остались над водой. Разлившаяся река, будто нежная подруга, ласкала своей волной берег. Она дошла уже до манговой рощи, где под деревьями росли кочу{107}. У поворота реки возвышались над водой груды давно готовых к обжигу кирпичей. Покачивались на высокой воде утреннего прилива рыбачьи лодки, привязанные к стволам акаций. Волны прилива, юные, непокорные, с плеском бились о борта лодок, шаловливо заигрывали с ними, ласково и задорно трепали их за уши-уключины.

На Гангу лило свои лучи утреннее солнце. Оно — будто червонное золото, будто яркий цветок чампа. Ни в какое другое время не увидите вы такого сияния, такой игры света! Вот лучи восходящего светила упали на отмель, на заросли камыша, который только что выбросил нежные белые метелки.

Пришли рыбаки и с возгласами: «Рам{108}, Рам!» — стали отвязывать лодки. Эти лодки казались мне гордыми лебедями, в радостном порыве устремившимися к голубому небу. Расправив паруса, словно крылья, уносились они в солнечную даль.

Как всегда в свой обычный час, господин Бхоттачарджо с двумя кувшинами в руках идет совершать омовение. Пришли по воду девушки.

Все это было так недавно, будто вчера, — хотя вам, конечно, может показаться, что это происходило давным-давно. Мои дни легко уплывают по Ганге, играя в ее волнах, сам же я всегда неподвижен и только провожаю их глазами, поэтому времени я не замечаю. Каждый день свет моих дней и тень моих ночей падают на поверхность Ганги и каждый день стираются с нее без следа. Поэтому, хоть я с виду и стар, сердце мое всегда остается молодым. Мох прошлого не закрывает от меня солнца. Порой приплывет откуда-нибудь кусочек водоросли, пристанет ненадолго к моим ступеням, и вскоре опять его уносит течением. Разумеется, и на мне есть следы старости. В моих многочисленных трещинах, которых не касается вода Ганги, растут лианы и водоросли. Свидетели моих лет, они нежно оберегают прошлое от разрушительной силы времени, сохраняя память об этом прошлом всегда молодой, вечно юной. Но с каждым днем вода Ганги отступает все дальше и дальше, обнажая мои ступени, с каждым днем все дальше и дальше уходит от меня молодость…

Вот, закутавшись в намаболи{109} и поеживаясь от холода, возвращается домой после омовения старуха Чоккроборти. Она перебирает четки и бормочет молитвы. А ведь в те времена, о которых я собираюсь рассказать, ее бабушка была совсем маленькой девочкой. Она очень любила, приходя к Ганге, пускать на воду листики алоэ. Справа от меня был тогда водоворот; попав в него, листик начинал кружиться, а девочка ставила на землю кувшин и с интересом наблюдала за ним. Прошло немного времени, девочка выросла, и вот вижу, пришла за водой уже со своей маленькой дочкой. Потом и у дочки появились детишки, они шалили на берегу и брызгались водой, а она, как некогда и ее мать, останавливала их и говорила, что это нехорошо. В такие минуты я вспоминал, как их бабушка в свое время пускала кораблики из алоэ, и умилялся.

Но что же это я? Говорю и говорю все время не то, о чем хотел рассказать. Начнешь об одном, а в памяти тут же всплывает другое. Воспоминания приходят и уходят, и я не в силах их удержать. Но одна история, подобно игрушечной лодочке, попавшей в водоворот, возвращается ко мне неизменно. Она кружится возле меня со всем своим грузом событий и, кажется, вот-вот утонет. Она так же мала, как та лодочка из листика алоэ, в которой не было ничего, кроме двух цветочков. И если бы сердобольная девочка заметила, что эта лодочка тонет, она бы лишь грустно вздохнула и пошла домой.

Видите, рядом с храмом стоит сарай Гоншаи, а у сарая — забор. Когда-то на этом месте (забора тогда еще не было) росла акация. Вокруг нее раз в неделю устраивали ярмарку. В те времена Гоншаи еще не жили здесь. И там, где стоит сейчас их молельня, был только навес из пальмовых листьев.

А вот посмотрите на эту раскидистую смоковницу. Ее корни, словно руки с длинными, жесткими пальцами, зажали в кулак мое разбитое каменное сердце, опутали и пронизали меня насквозь. Тогда это дерево было всего лишь маленьким прутиком. Но оно росло очень быстро, радуя взор молодыми, ярко-зелеными листочками. Неверная, дрожащая тень от них весь день танцевала на моем теле, а у моей груди, будто нежные детские пальчики, вились молодые корни. Сердце сжималось от боли, если кто-нибудь срывал хоть один листочек.

Лет мне в ту пору было немало, но выглядел я прямым и стройным. А теперь я совсем согнулся, стал горбатым, как святой мудрец Аштавакра{110}. Будто глубокие морщины, покрыли меня тысячи трещин, в недра мои забрались лягушки и проводят там в спячке долгую зиму. Тогда же я не был таким. Только с левой стороны, там, где у меня недоставало двух кирпичей, свила гнездо ласточка. Проснувшись чуть свет, она начинала деловито суетиться в своем жилье, а потом, задорно пошевелив раздвоенным, как у рыбы, хвостиком, с песней взлетала в небо. «Значит, скоро придет Кушум», — размышлял я.

Девушку, о которой я расскажу вам сейчас, подруги звали Кушум. Пожалуй, это и было ее настоящее имя. Когда на воду падала тень Кушум, мне страстно хотелось удержать ее, навсегда запечатлеть на своем камне — столько в ней было очарования. Мох на мне замирал от счастья, когда на камень ступала ее нога и легонько позвякивали бубенчики на обнимавших ее ноги браслетах. Кушум не любила подолгу играть, болтать или смеяться, и все же ни у кого не было столько подруг, как у нее. Без Кушум девушкам становилось скучно. Одни называли ее Куши, другие — Кхуши, третьи — Раккуши, а мать звала Кушми. Кушум часто приходила к реке и садилась у самой воды. Она очень любила реку и тянулась к ней всем сердцем, как к самому близкому человеку.

Но вот Кушум исчезла. А однажды пришли к Ганге Бхубон и Шорно и стали плакать. Я узнал, что их Куши-Кхуши-Раккуши взяли в дом свекра. И еще услыхал, что там, где она теперь живет, нет Ганги. Все там другое: и люди, и дома, и природа, а сама она, будто лотос, который пересадили в сухую землю.

Шло время, и я стал забывать Кушум. Миновал год. Девушки, приходившие к гхату, лишь изредка вспоминали о своей подруге. Но однажды вечером я вдруг ощутил прикосновение знакомых ног. Неужели Кушум? Ну конечно, она, только на ногах у нее уже не звенели браслеты. Ее ноги больше не пели. А раньше их прикосновение неизменно сопровождалось мелодичным звоном бубенчиков. Сегодня же, не услышав знакомых звуков, печально вздохнула вечерняя река да ветер жалобно застонал в манговой роще.

Кушум овдовела. Я узнал, что ее муж работал в чужой стране далеко от родины и им очень редко случалось бывать вместе. Получив известие о смерти мужа, Кушум в восемь лет стерла с пробора синдур{111}, сняла с себя украшения и снова вернулась в родное село, на берег Ганги. Однако подруг своих она уже здесь не застала. Бхубон, Шорно, Омола вышли замуж и уехали к своим мужьям. Осталась одна только Шорот, но ходят слухи, что и ее в месяце огрохайон{112} выдадут замуж. Кушум оказалась совершенно одна. Но теперь, когда, в молчании опустив на колени голову, она сидела на моих ступенях, мне казалось, будто волны Ганги протягивают к ней свои руки и зовут: «Куши! Кхуши! Раккуши!»

Как Ганга в начале сезона дождей становится день ото дня все полноводнее и глубже, так расцветали молодость и красота Кушум. Но за вдовьей одеждой и скорбным лицом люди не замечали ни юности Кушум, ни ее очарования. Никто не замечал также, что Кушум стала взрослой. Даже я. Она навечно запечатлелась в моей памяти девочкой. На ее ногах теперь уже не было браслетов, но, когда она подходила к реке, я столь же отчетливо, как когда-то, слышал их мелодичное позванивание… Незаметно пронеслось десять лет.

Последний день месяца бхадро был точь-в-точь такой, как сегодня. Ваши прабабушки, проснувшись утром, увидели такой же ласковый свет солнца, какой вы видите сейчас. Набросив на голову покрывала и взяв кувшины, они направились ко мне по воду — казалось, сияние упавших на мою грудь солнечных лучей стало еще ярче. То скрываясь за деревьями, то вновь появляясь, они шли и весело болтали о чем-то. Им и в голову не приходила мысль о вас, людях, которым суждено было явиться на свет через несколько поколений. Воображаю, как вам трудно представить себе, что когда-то и ваши бабушки забавлялись играми, что их окружал такой же точно мир, какой окружает вас, что у них, как и у вас, были свои радости и свои печали. Так вот, и им казалось непостижимым, что когда-то наступит такой же, как сегодня, осенний день, а их уже не будет в живых, и солнечная ласковая осень будет радовать других, а от их счастья и горя не останется и следа.