Зяблики в латах - Георгий Венус

Занятия давно окончились. Была произведена уже и вечерняя поверка. Мы стояли в кругу и разучивали новую песню, — на этот раз в честь генерала Витковского, наскоро сочиненную поручиком Винокуровым.

Поручик Винокуров, или «лейб-поэт полка», как в насмешку называли его в нашей роте, числился прикомандированным к штабу, где писал он «Историю Румынского похода и Дроздовской дивизии». От поры до времени он сочинял также и стихи, сам же подбирал к ним мотив. Потом стихи эти переписывались и разучивались по ротам.

…Тяжелые, черные листья каштана качались под ветром. Над ветром плыли спокойные, вечерние звезды.

Чей черный Форд ле-тит впе-ред

Пред сла-вными пол-ка-ами,

без конца тянули мы всю ту же нудную песню,

И кто к побе-де нас ве-дет

Уме-лыми ру-ка-ми?..

— Отставить!.. Не так! — оборвал поручик Винокуров.

— «И кто к побе… К побе-е…» — повторял он нараспев. — Поняли?..

И кто к побе-де нас ведет…

С дороги поднялся ветерок. Бросил вверх шестилистники черного каштана. Они потянулись к небу, точно жадные, широко растопыренные пальцы. Но звезды ушли из-под листьев и также спокойно поплыли дальше.

Влево от каштановой аллейки, возле штаба полка, толпились вновь мобилизованные. Когда песня обрывалась, до нас доносились робкие, просящие голоса.

Вслед за ними короткие оклики часовых.

— Да пусти, голубчик! — плакала женщина. — С провизией я… Отдам ему только… И пойду себе с богом…

— Назад!

— Пустите ее… господин!.. Да ведь мать это… Послушайте…

— Пошла! Пшла!

Но второй часовой перебил первого:

— Постой! Постой-ка!.. Курица?.. Послушай, курица у нее!

— Курица? Давай сюда курицу!

— Милые!.. Ми-и-лый!.. Да сыну это… сыну…

…улице

Не пройдет и курица!

весело запел второй часовой.

Если ж курица пройдет,

То дроздовец унесет…

— Ать, два!

…ле-тит вперед

Пред сла-вным-ми пол-ка-ми!

запели мы снова.

Было уже совсем темно.

Я отошел в глубь улицы и сел на крылечко двухэтажного деревянного дома.

В темноте передо мной какая-то собака обнюхивала тумбу. Потом собака побежала дальше.

— Сидит?..

— Сидит!.. — услыхал я над собой чей-то испуганный женский голос. И жалюзи во втором этаже тихо опустились на окне.

Я поднял голову. Звезды над крышей плыли еще гуще, чем прежде. Крыша подравнивала их и, казалось, хотела уплыть вместе с ними.

…Перед славными пол-ка-ми,

вполголоса напевал кто-то, не замечая, проходя мимо меня.

И кто нас к ги-бе-ли ве-дет

Кро-ва-вы-ми ру-ка-а-ми…

Я кашлянул. Песня сейчас же оборвалась.

Не знаю, но, кажется, пел ее мичман Дегтярев.

Опять подбежала собака и опять остановилась возле тумбы. Надо мной, слабо скрипнув, опять приподнялись жалюзи и сейчас же вновь опустились.

— Ухожу! Ухожу!.. — крикнул я, улыбаясь. Встал и пошел в сад, где был расположен наш, 1-й, взвод.

Попыхивая огоньками папирос, в саду за составленными винтовками сидели офицеры.

— Скука!

— Да-а!.. А-адская скука!..

Пройдя между винтовками, я остановился около крайней группы офицеров.

— Не то выпить хочу, — лениво гудел капитан Темя, — не то постегать кого… Матом хотя бы…

— Воистину, господа, невесело! И отдых не отдых…

— Кому как!.. Вот Ягал-Богдановский баб отыскал. Каждую ночь пропадает.

— Пропадает?

— Пропадает…

Сквозь листья, шуршащие под ветром, пробежала тишина.

— А Пестряков… Знаете, что поручик Пестряков делает?.. На дереве сидит, — ей-богу, — и глядит, как девчонки какие-то раздеваются… В окно…

— Ну?.. Глядит?..

— Глядит…

И опять тишина зашуршала тревожными листьями…

— Пойдемте, господа, снимем его, — предложил капитан Темя. — Попугать никого не вредно! Ловлю дезертиров изобразим, что ли, — и за ноги его!.. А?..

— Идея!

— А ну, подымайся!

— Не темя, а голова, ей-богу!..

Офицеры встали и, обойдя винтовки, пошли к воротам.

— Эй! Кого ведете? Коммунистов? — уже в воротах окликнул кого-то поручик Горбик. — Сколько?

— Мобилизованных, — ответили с темной улицы. — Тридцать четыре… И то с трудом!.. Все разбегаются. И так — черт! — под кровати лазили!..

Ворота скрипнули в последний раз.

…Ночь цеплялась за кусты, плыла дальше и тихим ветром с Днепра качала траву над дорожками сада. В траве около главной дорожки лежал подпоручик Морозов. Запрокинув вверх голову, он смотрел на бегущие звезды.

Я долго ходил возле него. Мне хотелось заговорить с ним, но о чем говорить — я не знал.

— А на Днепре — оживление! — вошел в сад поручик Аксаев. — Кубанцы там… Говорят, переправляться будут. — Он вздохнул и продолжал, уже живее: — А рыб-то!.. Рыб сколько!.. Так, господа, и плещутся!..

Далеко на улице раздался хохот. Очевидно, поручика Пестрякова поймали за ноги.

Под следующее утро мы выступали из Александровска.

Было еще совсем темно. Мы уже садились на подводы, когда побежавшие за Ягал-Богдановским офицеры притащили его завернутым в шинель.

— Кто?

— Где?

— Когда?..

Горло его было перерезано. Во рту торчала еще не вынутая тряпка.

— А в доме никого не было, — шепотом рассказывали офицеры. — Ни баб этих, ни соседей… А в кармане — записка… Так и торчала… Во френче… Вот…

— Свети!

— Да свети же!

Чья-то папироса над бумагой поплыла красным огоньком вдоль неровных строчек:

«Благодарим за сведения. Возвращаем по принадлежности и кланяемся. Итак, до скорого свидания на Перекопе».

Мы тихо положили поручика Ягал-Богдановского в канаву, прикрыли крапивой и побежали по подводам.

— …И молчать! Ясно? — Поручик Пестряков тер обожженные крапивой руки. — Отпускай вас на свою голову шляться!.. Будете сидеть, как приказано. Погибнешь с поблажками, черт! Молчать, значит! А там вывернемся! Как-нибудь!.. Бои ведь будут…

Весь следующий день нестерпимо палило солнце. Деревни и хутора бежали к Днепру. Но, окружив себя камышами, Днепр спокойно огибал испещренные хатами холмики и, только изредка подпуская нас к своим берегам, вновь уходил куда-то в сторону, оставляя степному жаркому ветру и деревни, и дорогу, и наш бесконечный обоз.

К вечеру, кажется второго дня, мы наконец подошли к нему вплотную. Слева от нас, за осенними золотыми садами, белели хутора. К северу, уже по другую сторону Днепра, виднелся Никополь. Над Никополем взлетали легкие дымки разрывов.

— Бабиев?

— Думаю, — Бабиев! — ответил поручик Пестряков, подымая к глазам бинокль.

Днепр перед нами качал упавшие в него тучи. Два буксира тянули ряд привязанных друг к другу барж.

Баржи относило в сторону, и они шли к нашему берегу, выгнувшись бумерангом.

— Кажется, раненые… — Поручик Пестряков медленно наклонил бинокль и, засопев, долгое время наставлял его на баржи. — Да… Раненые! Вот, подождите, расспросим.

— По па-а-двода-а-ам! — опять поплыла над ротами долгая команда.

— Расспросишь! Кувыркались чайки.

И опять Днепр упал за холмы, оставив нас все еще знойному вечернему солнцу.

Кружились стрижи…

За нами бежала пыль.

— Куда мы?..

А к вечеру кто-то принес известие, что идем мы на Каховку, в которой, несмотря на переброску нашей конницы на правый берег Днепра, все еще держались красные, пользуясь ею как базой для набегов и прогулок по нашим глубоким тылам.

— Ложись!..

— Не расползаться, приказано! Ложись рядом!..

— Винтовок не составлять!.. Клади около!..

— Дневальный!

— Поручик Зайчевский!..

За опушкой черного леса молчала ночная степь. В степи бродила красная конница, кажется, 2-й Конной армии.

Два дня, отбиваясь от конных налетов, кружил по степям наш полк. И только теперь, ночью на второй день мы наконец остановились.

— Не понимаю, — удивлялся подпоручик Тяглов, — ведь правый берег нами уже занят. И откуда они?.. Ведь не мы окружены, они ведь…

— Кольцо в кольце, понимаете?

— Какое там кольцо!.. А Каховка?

— Господа, не теряйте времени! Господа, ложитесь!

Но есть хотелось больше, чем спать. Кухонь с нами не было. Хлеба едва хватало. В этот вечер не выдали вовсе. Офицеры ворчали.

— Ложись! — упрямо приказывал поручик Пестряков. — Во сне пообедаешь!

— Да подвинься!

— А не толкайся, говорю! Слышь?..

— Господа, не грызитесь!

В темноте бродили дневальные. Где-то очень далеко шел артиллерийский бой. Кажется, к северо-западу. Это дрались с красными генералы Драпенко и Бабаев.

Я лежал, слушая отрывки отдельных разговоров. Наконец повернулся лицом к орешнику.