Воспоминания (Катакомбы XX века) - В. Василевская

Я дала себе обещание непременно креститься. Но как это осуществить, не знала. У мамы была двоюродная сестра Инна Львовна; она крестилась из любви к русскому юноше, за которого потом вышла замуж. Но я думала в то время, что можно креститься только из любви ко Христу. Ей я решила доверить свою тайну. Однажды она пришла к нам в гости. Я росла застенчивой девочкой, и мне было очень трудно заставить себя сказать ей, что я собираюсь креститься. Она ответила: "А ты подумала, достойна ли ты этого?" Эти слова меня смутили, но тут пришли мама и бабушка, и продолжать разговор было невозможно.

Наконец я решила сказать об этом маме. На маму мои слова произвели впечатление взорвавшейся бомбы. Она была в ужасе, начала кричать на меня, а потом стала бить. Брат с перепугу выбил стекло в окне, чтобы отвлечь ее внимание. Наконец она бросила меня в угол к печке. А я все продолжала твердить: "Все равно приму крещение". Мне было 9 лет. Вскоре вернулся с фронта папа, мама рассказала о моем желании. Папа постарался воздействовать на меня лаской и любовью, но я ему твердо сказала, что все равно выполню свое намерение.

Больше я с родителями на эту тему не разговаривала. Как-то мамина ученица дала мне "Фабиолу" — повесть о первых веках христианства. Я начала читать, но мама, увидев у меня книгу, отняла и спрятала. Вскоре я нашла ее на гардеробе и дочитала до конца. В библиотеке я взяла "Камо грядеши?" Г. Сенкевича, с упоением прочла и вся погрузилась в жизнь первых христиан, в первый век нашей эры. Прочла я и "На рассвете христианства" Фаррара — в то время такие книги можно было взять в библиотеке.

Я была еще ребенком и много играла. Все мои игры были наполнены содержанием тех книг, которые я читала. Даже в школьном хоре пели такие песни, как "Был у Христа Младенца сад". Эта песня на меня необычайно сильно подействовала. Я как бы чувствовала себя среди еврейских детей, которые сплели для Христа венок колючий из шипов.

В 1924 году я кончила семилетку и поехала погостить в Москву к бабушке, которая с 20-го года переселилась к сыну, потерявшему жену. У сына, моего дяди Яши, осталось двое детей: сын Веня и дочь Верочка*. Все они приняли меня с большой любовью. А Верочка сразу привязалась ко мне, да и я к ней. Мы почувствовали, что души наши чем-то особенно близки друг другу, хотя характеры резко отличались: Верочка была замкнутой, большей частью грустной. Она все еще никак не могла примириться со смертью матери, которую они с братом нежно любили. Брат в своих дневниках называл ее "моя святая", и хотя ему был 21 год, когда мама умерла, много лет скорбел о ней: часто видел ее во сне и постоянно чувствовал ее возле себя.

-----------------------

* Вера Яковлевна Василевская (прим. ред.)

Я была жизнерадостной, веселой девочкой, мне только что исполнилось 16 лет. Я радовалась жизни, радовалась тому, что меня окружают любовью и заботой. И когда мне предложили остаться в Москве и держать экзамен в восьмой класс, я охотно согласилась. Мама с папой тоже разрешили остаться в Москве. Дело в том, что в Харькове, где мы в это время жили, тогда девятилеток не было, а были только профшколы. А так как я еще не могла выбрать себе специальность, то предпочла учиться в девятилетке и получить полное среднее образование. Но в девятом классе уже начиналась специализация. У нас был чертежно-конструкторский уклон с двумя отделениями: инженерно-строительным и машиностроительным. Я попала на инженерно-строительное отделение. Черчение мне давалось без труда; я справлялась со всеми заданиями. А у нас было 18 предметов, общеобразовательных и специальных.

К окончанию учебного года я заболела паратифом, плевритом и воспалением легких и проболела три месяца. Когда я немножко окрепла, то стала вставать с постели и вычерчивать необходимые чертежи. В 1926 году среди таблиц, которые давали как образец для архитектурного черчения, были еще церкви и часовни. Я сделала чертеж больничной церкви, увеличив ее в четыре раза, вычертила одну каменную часовню (немного напоминающую тарасовскую церковь) и одну деревянную часовню; последнюю я чертила с особым мистическим чувством. Чем-то она напоминала мне часовню на картине Нестерова "Юность преподобного Сергия", которая меня так поразила, когда я впервые попала в Третьяковскую галерею.

Эти три месяца болезни благотворно на меня подействовали. Появилась некоторая внутренняя собранность, которой так трудно достичь в шуме и суете повседневной жизни. Так как у меня была высокая температура, то врач не разрешил мне читать. Верочка часами сидела у моей постели и читала вслух "Войну и мир".

Я выздоровела, пошла к завучу и просила разрешения не сдавать спецпредметы, а только общеобразовательные. Но он ответил мне: "Вы способная и можете сдать все". Эти слова меня вдохновили, и я действительно сдала все. После окончания школы мама меня вызвала в Харьков, и я была вынуждена уехать.

За два года, проведенные в Москве, в церковь я ходила лишь изредка. Многое было мне непонятно, и сам церковнославянский язык был неизвестен. А я хотела все понимать, каждое слово. По молодости своей и по неразумению я не понимала, что все это приходит не сразу. С годами человек, постоянно посещающий церковь, вслушивающийся в богослужение, начинает привыкать и к языку, и к непонятным церковнославянским оборотам, а главное — входить в самый дух богослужения.

Однажды, незадолго до окончания школы, я увидела у Петровских ворот вывеску с надписью: "Община христиан-баптистов". На дверях на листочке было написано: "Община устроена по образцу христианских общин первых веков христианства". Так как первые века были особенно близки мне, я зашла туда на собрание. Самое отрадное, что меня привлекло, было то, что они все время говорили на русском языке, ясно и доступно. Я стала регулярно посещать их собрания. Один раз пригласила пойти со мной Верочку, но ей там не понравилось, показалось бездарным и на низком уровне. А мне хотелось слышать о Христе, всегда думать о Нем и молиться Ему.

Когда я вернулась в Харьков, прежде всего нашла там общину баптистов и стала посещать ее, к великому ужасу моих родителей.

Осенью я держала экзамены в Харьковский строительный техникум, но не поступила. В то время в вузы и техникумы принимали в основном детей рабочих и крестьян, а мой папа был инженером-химиком. Тогда я устроилась на работу чертежником-копировальщиком, по воскресеньям посещала собрания баптистов. С некоторыми я познакомилась, и они даже собирались крестить меня.

Однажды я наблюдала крещение баптистов. Это был 1927 год. По улицам Харькова к реке шла целая демонстрация. Готовящиеся к крещению и другие члены общины пели духовные песни. К ним присоединилась целая толпа любопытных, и получилось огромное стечение народа. Два пресвитера стояли по пояс в воде. К ним шли гуськом с одной стороны женщины в белых одеждах со скрещенными на груди руками, с другой стороны мужчины. Пресвитеры погружали их три раза в воду, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. На всех окружающих это произвело очень сильное впечатление.

Дома мне на этот раз от мамы крепко попало. Родители все больше ополчались на меня. Как-то я пришла поздно вечером, и они устроили грандиозный скандал. Папа стал срывать все изображения, которые висели над моей кроватью ("Мадонна" Каульбаха и "Христос в пустыне" Крамского), швырять мои книги и журналы. Каким-то чудом уцелело Евангелие, так как я его прятала под матрацем. Мама в исступлении стала меня бить. Кончилось тем, что я убежала из дома и прожила несколько дней у сестры-баптистки. На щеке остался шрам, и мне стыдно было ходить на работу. Когда меня спрашивали об этом сослуживцы, я всячески отшучивалась, но все видели мое необычное состояние.

В это время мама написала Верочке письмо, рассказав, что я убежала из дома к баптистам. Верочка сразу же приехала в Харьков, разыскала меня и на другой день увезла в Москву. На работе я взяла расчет, а с родителями перед отъездом помирилась.

В Москве я устроилась на работу чертежником-копировальщиком, а затем меня перевели на должность чертежника-деталировщика, потом я стала чертежником-конструктором и, наконец, техником-конструктором. Одновременно училась на курсах чертежников-конструкторов на Сретенке.

К баптистам я ходить перестала. Общину у Петровских ворот закрыли, новую я не стала искать. Что-то меня от них отдалило. Дни были заполнены работой, учебой и хозяйством. По воскресеньям на меня нападала какая-то странная тоска. Душа была голодна.

С 1929 года я начала понемногу ходить в церковь. Нравилась мне церковь Троицкая на Листах на Сретенке, но бывала я и в других церквах. Постепенно стала привыкать к церковнославянскому языку. Начала передо мной раскрываться и красота церковной службы. Некоторые песнопения я выучила наизусть, отдельные возгласы и слова глубоко западали в душу. Первое, что сильно подействовало на меня, был возглас священника "Слава Тебе, показавшему нам Свет!" Сразу я выучила "Воскресение Христово видевше…", очень полюбила Песнь Богородицы: "Величит душа Моя Господа".