Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов

Выяснив картину политико-морального состояния частей, в последние дни октября мы направились обратно в расположение оперативной группы ПУ фронта. Теперь наш путь был коротким, и на попутных машинах мы быстро добрались до места расположения группы резерва. Больше никаких поручений нам не давали, и я предчувствовал, что мое положение скоро должно измениться. 1 ноября меня направили в распоряжение 22-й армии. Ее политотдел находился в деревне Фильченки, северо-западнее г. Белый, и я в одиночку зашагал туда по фронтовым дорогам. С собой я взял только солдатский ранец, который постоянно был со мной с той поры, как я подобрал его в белорусском лесу осенью 1941 года. Остальные вещи я уложил в вещевой мешок еще под Кувшиновом, направляясь в оперативную группу. Я убрал его на чердак дома и сказал хозяйке, что их можно выдать по моей записке, а в мешок сунул записочку со своими данными.

В одной деревне на пути в 22-ю армию (в ней стояли отделы штаба армии) я попал под сильную бомбежку. Зениток близко не было, и одиночный самолет на бреющем полете бомбил деревню и обстреливал ее из пулеметов. Я прислонился к стенке сарая и наблюдал за действиями летчика. Когда самолет шел над одним порядком деревни, я стоял на противоположном порядке, а когда он разворачивался на следующий, я успевал перебегать туда, где немец уже бомбил. Тут я встретил своего одноклассника, он имел звание лейтенанта и находился в резерве армии. Мне он рассказал о вчерашней трагедии. В этой деревне на задворках были вырыты землянки с накатом из бревен, покрытые толстым слоем земли. Во время бомбежки в одну из землянок спрятался полковник с группой бойцов. Сильной взрывной волной их всех засыпало, и откопали их поздно — все были мертвы. Я считал более правильным при бомбежке не прятаться в блиндажи и землянки, а находиться около их, наблюдая за действиями самолетов.

Утром 2 ноября я прибыл в отдел кадров 22-й армии и узнал, что меня направляют на должность начальника политотдела 93-й стрелковой дивизии, которая занимает оборону северо-западнее г. Белый. Дивизия была сформирована в Средней Азии, людей с боевым опытом в ней мало — особенно среди политсостава. В первом бою дивизия уступила немцам часть своих позиций, отдельные командиры и политработники проявили трусость. Среди рядового состава очень много чрезвычайных происшествий: бегство с поля боя, дезертирство, переход к немцам, трусость. За последний месяц было до 400 ЧП на 13 тысяч личного состава! Начальник политотдела Гришкин снят с должности, политотдел временно возглавляет инспектор политотдела армии Белов.

Я не стал вызывать кого-либо из дивизии для сопровождения, а хорошо зная эти места (я летом много раз проезжал здесь на коне), зашагал к месту новой службы. Мне надо было пройти не более 20 километров, и я бодро их прошел. Стоял морозный день, но без снега, и идти было нетрудно. В темноте я вышел к тыловым частям дивизии, пошел на огонек и услышал разговор двух бойцов, которые что-то варили в котелке. Захожу в землянку, у бойцов (оба казахи, молоденькие ребята) никакого волнения и страха: карабины стоят в углу, на двух камешках что-то кипит в котелке. Оказалось, что они несут службу охраны своей части — саперного батальона. Варили они лоскуток поясного ремня: ремень у одного бойца был слишком длинен, вот его он и укоротил для варева: «Он еще не такой старый, незатасканный». Никаких продуктов у них не было, бойцы жили голодно. Горькое впечатление осталось у меня от первого знакомства с дивизией.

В 93-й стрелковой дивизии

Моим домом в дивизии стала маленькая землянка. Сразу за дверью маленькая печка и настил из досок для сна ординарца заместителя командира дивизии. Тоненькая перегородка с дверцей отделяла нашу комнату, в ней два топчана и между ними столик, а напротив него окно, входящее в земляное углубление. Наверху настил из бревен. Освещалась землянка фронтовыми лампами, их в шутку называли «катюшами» — сплюснутая медная гильза от 45-мм пушки, заправленная бензином с солью, и фитилек.

В дивизии было три стрелковых полка, артиллерийский полк, батальоны: лыжный, саперный, пулеметный, медицинский, связи; имелся хлебозавод. Мелкими подразделениями были штабная рота, клуб, редакция газеты, особый отдел, прокуратура, трибунал, полевая почта, а за ними еще севернее медсанбат и тыл со складами и мастерскими. Личный состав политотдела в основном был из политработников, призванных в армию. Заместитель начальника политотдела батальонный комиссар Бурлаков, как выяснилось, в части ходить не любил и просил доверить ему работу с кадрами: учет, укомплектование, перемещения, присвоение воинских званий, поощрение отличившихся. Секретарем партийной комиссии был старший политрук Ягнетинский, бывший до войны секретарем одного из районов Харькова. В боевых делах дивизии он участия не принимал, никогда на ночь в частях не оставался, а если часть, где он находился, вступала в бой, то он немедленно спешил в политотдел. Уже через месяц он стал выпрашивать у меня представление к награде: «Товарищ начподив, меня из дома поздравляют с наградой, а у меня ее нет». Я отвечал ему, что в настоящем положении в дивизии о награде говорить не приходится, рано еще, не заслужили.

Главной своей задачей я видел борьбу с трусостью и дезертирством, — и основная работа должна была развернуться в передовых подразделениях полков, в окопах и землянках. В комендантском взводе для начальника политотдела имелись конь и коновод. После «школы» езды в кавдивизии я, к удивлению политотдельцев, стал ездить верхом. Ординарцем у меня стал Андрей Васичков, охотник с Алтая, по профессии золотодобытчик. Ему было уже под пятьдесят, и он охотно рассказывал о своей жизни: он воевал еще в Гражданскую войну, и одно время недолго был у Махно, но после взятия Крыма ушел в Красную Армию. Инструктором по работе среди немцев был старший политрук, инженер по образованию, москвич, рослый и очень физически сильный человек. При этом он был горький пьяница и регулярно напивался до потери сознания. Об этом мне доложили сразу, но избавиться от инструктора пока я не мог — через два дня он снова был в строю и энергично работал. Обычно я сам составлял текст для передачи немецким солдатам, а он переводил его на немецкий язык и ночью с переднего края в рупор громко читал текст для немцев (местами окопы переднего края находились на расстоянии до 50 метров). До начала окружения немецких войск под Сталинградом немцы не слушали наших передач и открывали огонь, чтобы их заглушить, но в разгар ликвидации армии Паулюса внимательно слушали наши передачи и не стреляли. Этими передачами работа с немецкими солдатами не ограничивалась. К нам приезжала из армии специальная машина с громкоговорителем. Ее ставили в укрытом месте, выносили динамики на передовую и начинали передачу. Немцы обстреливали нас, но успеха не достигали. Вели мы и наглядную агитацию: с появлением наста перед передним краем немецкой обороны ночами выставляли на полозьях рамы с написанными на холстах сообщениями и карикатурами. Один раз поставили карикатуру на Гитлера и привязали провод, чтоб немцы не могли ее утащить (что случалось), — тогда их офицеры приказали стрелять в нее. Немецкие солдаты не жалели патронов, паля в Гитлера из автоматов и пулеметов, а наши бойцы уморились от смеха. Через два дня мы это повторили на другом участке обороны, и получилось то же самое. Такие агитки устраивали по всему рубежу обороны дивизии.

Сибиряки, в том числе и мой ординарец Васичков, ежедневно бегали рано утром умываться на речку. Если прорубь замерзала, ее прорубали снова и умывались ледяной водой. Когда начал таять лед, то около проруби обнаружили труп немецкого солдата. Васичков говорил мне: «Товарищ начальник, мы целую зиму умывались водой, которая текла мимо дохлого немца, он и мертвым пакостил нам».

В дивизии было несколько сот девушек: от санитарок в ротах до медперсонала частей и медсанбата. Многие из них жили с командирами, сержантами, с солдатами как будущие жены; были и те, кто жил временным увлечением. Рядом с медсанбатом стояла в резерве танковая бригада, и девушки из медсанбата, окруженного колючей проволокой, по-пластунски переползали в расположение танкистов на всю ночь. В марте бригада снялась и ушла, а в медсанбате не.оказалось одной пылкой санитарки. Искали вокруг и никаких следов не обнаружили, но через два дня пропавшая вернулась и сама рассказала, что ночью она переползла к танкисту в танк, а тут тревога. Танки спешно уходили, и, чтобы не компрометировать себя, танкист не отпустил ее из танка, и ей пришлось пройти пешком 40 километров, шла она больше суток... Позже, уже при генерале Латышеве, ставшем командиром дивизии, было отдано распоряжение всех девушек одеть в брюки вместо юбок... Большинство девушек ревностно относились к службе и выполняли боевые задания достойно и мужественно. Даже в горькие дни первых неудачных боевых действий, проигранных дивизией боев несколько санитарок в полках были представлены к высоким наградам за вынос раненых с поля боя.