Последний поединок - Петр Северов

Возвращаясь с Подола, он свернул на стадион и там увидел мальчика, стремительно бежавшего ему навстречу. Василий еще издали узнал Русевича и теперь от радости не помнил себя. Он схватил руку Николая и крепко прижался к ней лицом. Русевич не сразу узнал своего маленького друга; пытаясь поднять его голову и заглянуть в лицо, он ощутил на руке горячую слезу. Мальчик плакал. Он весь содрогался от рыданий и все крепче прижимался к Николаю. Наконец Русевичу удалось взглянуть ему в лицо — как он не узнал с первого взгляда эти светлые вихры волос, этот вздернутый носик, эту выгоревшую на солнце, упрямую бровь. У Николая было такое ощущение, словно в самое сердце ему плеснули кипятком.

— Васенька… Ты вернулся? А мама знает об этом?

Высвобождаясь из его рук и утирая слезы, Василий ответил тихо:

— Ее нету дома. Куда-то ушла. Я и подался на стадион. Сегодня же у вас должна быть тренировка. Только почему-то никого нет. Может, запретили?

Они поднялись по каменной лестнице в сквер, присели на скамейку.

— Тренировки сегодня не будет, — сказал Русевич, вглядываясь в исхудалое, бледное лицо мальчика. — Когда тебя выпустили, утром?

Васька еще раз шмыгнул носом, вытер ладонью глаза.

— Утречком… Высекли и выпустили, падлюки. А где дядя Кузенко?

— На заводе. Все на заводе.

Васька закусил губу, сосредоточенно сдвинул брови.

— Значит, гестапо что-то плохое задумало. Я думаю так, что вам надо бы убегать. Всей команде спрятаться надо бы…

— Почему? — удивленно спросил Русевич.

— Когда Котьку ремнем секли, он выл там, как наш Каштанка… А в это время вошел офицер важный и стал отчитывать полицая. По-русски говорил: чего вы, мол, шпингалетов схватили? Может, у вас на большее ума нет? Грудными младенцами занимаетесь, а красные агитаторы на свободе ходят — и снова будут устраивать на стадионе бунты…

Мальчик торопливо завернул рубашку и повернулся к Русевичу спиной. Николай увидел на худой костлявой спине кровавые полосы, — следы резиновой плети.

— А все-таки я не плакал… — говорил Василий, тяжело дыша. — Котька тот кричал как сумасшедший. А я показал им дулю, но, конечно, чтоб не заметили… Самое страшное было, когда они маму привели. Я голый перед следователем стоял — так мне стыдно было, а у мамы губы побелели…

— Когда же они привели маму? — изумился Русевич. — Я видел ее вчера.

— Утром она сама пришла. Допросилась…

Он снова заплакал, припав головой к спинке скамьи. Плакал он беззвучно, только резко проступавшие лопатки его то поднимались, то опускались.

Русевич положил руки на его щуплые плечи.

— Скажи мне, Васенька, ты знаешь, где твой отец?

— Маме сообщили — он погиб в Борщах. Это когда окружили Киев.

— Тогда считай теперь, что я твой отец. Ладно?

Васька быстро обернулся и растерянно посмотрел в лицо Русевичу широко открытыми глазами. Лицо его засияло улыбкой.

На завод Русевич и Дремин возвратились в полдень. У ворот сторож Евдоким поманил Русевича пальцем и, оглянувшись, сказал таинственно:

— За фравой машина приходила.

— Ну и что же? — спросил Русевич. — По просьбе шефа могли прислать.

Сторож нетерпеливо тряхнул рукой, снова оглянулся и зашептал будто с опаской:

— Главный интерес не в машине… Приметил я на заднем сидении — офицер. Гестаповец, видно, чин высокий. Сам знаешь, какие они, эти архаровцы — каждому тычут в морду пистолет. А тут, перед фравой, этаким чертенком заплясал… «Будем знакомы, — говорит. — Я очень рад, что вы позвонили». А дальше по-немецки забалакали. Я все думаю: почему это она позвонила ему? Куда это она с офицером помчалась?

— Спасибо, Евдоким, — сказал Русевич. — Правильно ты думаешь. Хорошего от нее не жди.

На заводском дворе бригада Свиридова разгружала семитонную машину. Русевич тоже набросил на плечи мешковину и взял пятипудовый куль муки. Он едва дотащил его до штабеля и, сбросив, облегченно вздохнул. Рядом с ним остановился Кузенко.

— Отойдем, Коля, в сторонку, перекурим… Между прочим, шеф вашей прогулкой доволен. Алеша притащил длиннейший шланг.

— «Инспектор» все может! — улыбнулся Русевич. — Если нужно, он и слона приведет из зоопарка!

Они отошли от машины, присели на бревно.

— Новости? — спросил Кузенко нетерпеливо. — Ты был у наших?

— Нас ждут этой ночью, — сказал Николай. — Уйдем двумя группами. Медлить больше нельзя.

Впервые за долгие месяцы плена Кузенко видел Николая таким оживленным.

— Значит, надежные ребята? — спросил он.

Русевич радостно улыбнулся.

— Народ правильный! Но посмотри на «инспектора»… Зачем это он собирает в кучу все пожарные бочки? А, понимаю, он скажет шефу, что теперь они не нужны. Он ведь обещал доставить помпу.

Их разговор прервался: в воротах показалась Неля. Вскинув голову с пышной, модной прической, она торжественно и неторопливо двигалась через двор.

Русевич невольно подумал: какие у нее мысли? Способна ли она взглянуть на себя со стороны?

Будто угадывая, о чем думает Николай, Кузенко сказал негромко:

— Золоченый орешек, да гнилой.

Они не знали, что «золоченый орешек» успел побывать у самого Эрлингера и что сегодня она была особенно довольна собой…

Перед обеденным перерывом в бригаде грузчиков был объявлен аврал. Откуда-то издалека прибыла семитонная машина, загруженная до предела, и шеф приказал немедленно ее разгрузить. Шофер и его помощник сердито покрикивали на рабочих: «Шнель-шнель!»

Баланда и Тюрин стояли на горе мешков и взваливали их на плечи товарищей. Свиридов, Корж, Птицын, Русевич, Кузенко, Климко, Макаренко тащили мешки к складу, где постепенно вырастали новые штабели.

Перерыв был объявлен позже обычного — в три часа. Баланда и Птицын пошли в цех и, пока другие умывались, принесли две буханки хлеба и четвертушку подсолнечного масла. Однако позавтракать им не удалось — из конторы послышался грудной голос Нели:

— Свиридова и Русевича в кабинет к шефу!

— Опять, небось, чем-то недоволен, — проворчал Свиридов.

— Наверное, меня будет допрашивать, что в городе делал, — предположил Николай.

Они прошли через двор и, войдя в контору, сняли фуражки. Шеф сидел на подоконнике, приветливо улыбаясь, в выражении его лица был оттенок веселой таинственности. Можно было подумать, что он приготовил своим рабочим какой-то потешный сюрприз.

— Я думаю, — сказал он Неле по-немецки, — целесообразней поговорить сразу со всеми.

Неприятно поразил Русевича Нелин взгляд. Она взглянула на него вызывающе и надменно, и, казалось, какое-то оскорбительное слово готово было сорваться с ее губ. Резко оттолкнув стул, она прошла в коридор; оттуда донесся ее певучий голос:

— Всю дворовую бригаду к шефу!

Русевич успокоился: очевидно, шеф снова хотел их отчитать за хищение подсолнечного масла. Стоя лицом к столу, Николай слышал, как на лестнице застучали шаги, — и бригада заполнила комнату. Он обернулся, чтобы посмотреть, возвратилась ли и Неля, и в ту же минуту увидел двух гестаповских офицеров с пистолетами в руках. Вслед за ними в кабинет ворвались четыре солдата с овчарками на туго натянутых ремнях.

— Руки вверх! Повернуться к стене! — крикнул по-русски один из офицеров.

Пока солдаты производили обыск, Николай пытался собраться с мыслями, правильно оценить происшедшее. Наконец он понял. «Опоздали, — подумал Николай с горечью. — Слишком долго собирались… Что же предпримет сейчас Дремин? Предчувствовал ли он беду?»

Теперь удивляться было нечему, всего этого следовало ожидать. Разве гестаповцам нужно искать оправдания для ареста футбольной команды! Ведь они не ищут оправдания своим бесчисленным, куда более страшным преступлениям… Интересно, что бы подумал далекий знакомый Русевича, такой красноречивый Ив Вильжье, если бы видел эту сцену, какие доводы привел бы он в защиту пресловутой теории аполитичности спорта. Не один Ив Вильжье, спортивный комментатор и журналист, но и большинство футболистов «Ред Стара», да и тысячи других спортсменов, а больше — спортивных руководителей буржуазных стран утверждали, что политика стоит вне их спорта, что футбол к политической идеологии никакого отношения не имеет.

— Разве для того, чтобы без промаху бить по воротам, нужно быть коммунистом или радикалом, — горячился Вильжье. — Мяч — особый снаряд. Он поражает лишь честолюбие игроков и надежды болельщиков. На поле любой страны, коммунистической или буржуазной, он остается только футбольным мячом. В агитаторы он не годится.

…Резкий голос гестаповца прервал мысли Николая.

— Кто посмеет сделать шаг в сторону или оглянуться, — угрожающе говорил офицер, — будет расстрелян на месте. Смотреть только под ноги. Герр директор… Фрейлен… Ауфвидерзейн!

По лестнице спускались по одному. Русевич шел первым. У дверей стояла черная гестаповская машина. Два дюжих солдата схватили Николая под руки и швырнули в черную пустоту. Он больно ударился головой о скамейку. Вслед за ним в машину бросили Свиридова, Коржа, Тюрина, затем Кузенко и всех остальных. Когда дверь захлопнулась и два охранника заняли свои места в заднем отсеке за маленьким окошком, Русевич подумал: «Куда же девался Дремин?»