Пронск - Калинин Даниил Сергеевич

Но уже спешат на помощь им гулямы, успевшие подняться по лестнице! И что хуже того, рядом с ней за обломанные бревна расширившегося пролома прямо на моих глазах уцепились крючья второй…

– Назад братцы, назад! Сейчас уже срезни полетят! Щиты сцепить, встаем по всему проходу!

Чтобы перекрыть проход, требуется семеро воев. И с учетом уже погибших в схватке двух ратников, в резерве у меня остается всего один боец. Практически не раздумывая, я обращаюсь к тому самому лучнику, кто минуту назад выручил меня, всадив срезень в спину атаковавшего меня ворога, а до того отличившемуся точной стрельбой на стене:

– Найди Микулу, передай – нам нужна помощь! Пусть пришлет воев, ельчан с самострелами да отправит гонца к Кречету за помощью!

Молодой, но очень способный стрелок хорошо знает свои возможности и уверен в том, что пригодился бы здесь – я читаю это в его глазах. Однако, поколебавшись всего мгновение, он кивнул мне и побежал к Микуле – не посмел ослушаться тысяцкого голову, да и понимает, что не заменит собой ни десятка арбалетчиков, ни полсотни мечников, что были бы весьма кстати здесь и сейчас… А татары уже вновь устремились в атаку!

– Стоим!!!

Воевода Ратибор внимательно следил за разворачивающимся на его глазах штурмом Пронска. Его отряд покинул ночную стоянку еще до предрассветных сумерек, шел очень ходко и, пройдя сорок верст уже по накатанной лыжне, вышел к атакованному граду. И теперь чем дольше воевода наблюдал, тем сильнее становилось глухое, разъедающее изнутри чувство собственного бессилия. Поганые атаковали грамотно и умело, используя свое превосходство в численности, в количестве лучников, поджигая и круша стену пороками да приставляя к ней лестницы, что невозможно оттолкнуть из-за стальных крючьев… Короткий поединок смельчака со стрелометом против двух камнеметов кончился поджогом одной из вражеских машин и сожжением верхней части надвратной башни; очевидно, вместе с отчаянным стрелком. Ратибор лишь дернул щекой – рязанские мастера не владели секретом постройки стрелометов, но кто-то ведь сумел изготовить его в Пронске! Но почему только один?! Будь их побольше, глядишь, и сожгли бы все вражеские машины, остановили бы штурм крепости!

А теперь на стене идет бой, надвратная башня наполовину сожжена и разрушена, облам ее уничтожен и некому лить кипящее масло на таран, мерно разбивающий створки ворот… И что самое паскудное, его вои ничего не смогут изменить! Что такое тысяча с небольшим ратников против целой татарской тьмы?! Погибнут зазря и своих не выручат…

Впрочем, с каждой минутой в глубине души немолодого уже мужа зрело самоубийственное решение – ударить по поганым, ударить ближе ко рву, надеясь добраться до порока и тарана. Положить всю дружину – это очевидно! – но подарить защитникам Пронска лишний день жизни! Глядишь, еще стрелометов успеют изготовить…

Тяжелые думы воеводы прервал подошедший к нему дружинник из числа ближников, крепкий, надежный, как стальной молот, Володарь. Коротко поклонившись, он доложил Ратибору своим гулким, мощным, под стать ратнику, голосом:

– Воевода, на дозор наш вышел мужик на лыжах, оружный. Говорит по-нашему, и крест нательный при нем, да толкует, что из крепости, следовал в Ижеславец, просить помощи. Говорит, из Пронска вышел подземным ходом и сможет нас в град им же провести! Мы зброю у него всю забрали да к вам привели. Может, и лазутчик татарский, но думается мне, что не врет.

Воевода кивнул, после чего резко бросил:

– Ведите!

Спустя минуту перед взглядом Ратибора предстал рослый крепкий ратник, смотрящий прямо, без страха. Посмотрев ему в глаза, воевода сразу подумал, что ни на какого лазутчика этот муж не похож, но все же уточнил:

– Откуда знать мне, что не врешь ты про подземный ход и что не татары тебя послали?

Воин ответил спокойно, уверенно и в то же время смотрел он едва ли не ласково, с потаенной радостью во взгляде:

– Проверить легко: пошли со мной людей, кому доверяешь, чтобы я им ход показал. По моей лыжне и пройдем до него! Правда, время потеряем… Но подумай сам, воевода, татарам ведь в лесу засады не устроить, вы на лыжах идете, а им пехом, в сугробы по колено проваливаясь. И на снегу все следы видны, загодя по ним увидишь, что враг шел!

Ратибор немного помолчал, обдумывая слова говорившего, после чего уточнил:

– Звать-то тебя как?

Гонец из Пронска – то, что перед ним именно гонец, а не лазутчик, было практически очевидно – с достоинством ответил:

– Жданом мать нарекла.

– И чему же ты радуешься, Ждан?

Улыбка тронула губы ответчика, и ответил он, уже не скрывая своего удовольствия:

– Так ведь думал, что мне до Ижеславца идти придется и уж там вас просить о помощи, а как лыжню вашу утром в лесу заметил, так по ней назад и вернулся. Не та это была лыжня, что мы за собой оставили, вы глубже в лес забрали да снег утоптали сильнее, шире… Рискнул, вернулся к крепости, хоть и боялся, что время потеряю! Да на дозор ваш набрел. И как тут не радоваться, коли вы здесь уже, Пронску на помощь сами явились! Теперь глядишь, действительно отобьемся!

Воевода усмехнулся в усы, после чего с потаенной радостью в сердце ответил:

– Ну, коли так, веди к подземному ходу!

…Стена наших щитов лопнула при первом же натиске ворога. Потесненный, уполовиненный нами десяток поганых вскоре восстановился, вобрав в себя подкрепление, спешно поднимающееся по лестницам, и ударил всей массой в центр тонкой линии русичей! Двое воев тут же упали, сбитые наземь толчком гулямов, и, спасая их, ворога атаковали ратники, стоящие на «плечах» шеренги.

В том числе и я.

Наша контратака возымела успех, мы отбросили нукеров, сразив четверых татар, дали возможность встать упавшим. А восстановив «стену», вновь попятились назад под ударами ворогов, едва удерживаемых щитами… Возможности хоть как-то маневрировать у меня уже не было, да и не пофехтуешь в строю… Только и успевай подставлять под вражеские атаки щит или плашмя развернутую саблю да отступай, в короткие паузы между ними пытаясь рубануть в ответ! И тут же пришло понимание, какой тяжелой потерей была утрата шлема – позволишь зацепить себя хоть раз, хоть вскользь, и все…

Но все же, бешено отбиваясь, мы сумели отступить в следующую городню, теснимые уже вдвое превосходящими нас числом ворогами. И в какой-то миг в спины нам уперлись щиты гридей Еруслана. Тут же я бешено взмолился, не имея возможности даже посмотреть, кто встал сзади:

– Земляк, шлем! Шлем на голову, прошу!

Меня услышали – менее чем на минуту я перестал чувствовать надежную упору. И, видимо, от усилившегося, обострившегося в этот миг страха я изловчился подсечь вставшего напротив меня гуляма, неудачно для себя выставившего вперед левую ногу, буквально выбитую моим резким ударом! Противник упал, и я успел добить его, вонзив палаш тому в грудь, одновременно с тем принимая на высоко поднятый щит очередную атаку… А после на мою голову, чуть сдавив, легла приятная, стальная тяжесть шлема, и я радостно и в то же время облегченно поблагодарил:

– Спасибо! Спасибо, друг!

И вновь мы пятились под все более усиливающимся напором врага, уступив гулямам подъем у пролома, обороняемого до того Ерусланом. Нас было все еще слишком мало, чтобы, сцепив щиты, одновременным рывком оттолкнуть от себя первый ряд, добить упавших и начать теснить ворога, увы… Да все чаще падали русичи, пропустив стремительно рубящие сверху сабли или уколы палашей…

Я и сам, не иначе как от усталости, пропустил два скользящих удара по голове; вовремя одетый шлем меня спас, но вернулась отпустившая было боль, забухало в висках, зашумело… А потом очередной противник попытался вдруг уколоть в лицо, и я едва успел подбить кромкой щита вверх вражеский клинок! И все равно острие сабли скользнуло по лбу и виску, заставив вскрикнуть от резкой боли… И не иначе как от нее же я взбодрился и со звериным рычанием, самим по себе зародившимся в груди, стремительно шагнул вперед да от души врезал коленом, буквально всадив его в пах врага! Тот с глухим стоном скрючился; не видя противника из-за заливающей левый глаз крови, я ударил палашом сверху вниз и тут же сзади раздалось: