Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

И замолчали.

Потом Андрей стал смотреть на Лидочку и видел лишь ее точеный профиль. Она смотрела перед собой.

— Лида, — сказал Андрей, — я решился приехать, потому что Маргарита мне рассказала…

Андрей хотел попросить прощения за то, что не подошел к Лиде на площади, летом. Но этого говорить было не надо. И Андрей понял, что не надо. Лидочка сказала первой:

— Я очень рада, что вы приехали. Я даже не надеялась на это.

— Я не знал, где вас искать, — сказал Андрей.

— Если бы я хотела найти человека в маленьком городе, я бы приехала и нашла.

— Вы не правы, — сказал Андрей. — Я же не знал, что вы захотите меня увидеть.

Лидочка обернулась к нему. Она улыбалась, но как-то странно, уголки губ книзу.

— Чтобы узнать, хочет человек увидеть или нет, надо его найти и спросить.

— Я был уверен в другом. Пока я не узнал, я был уверен.

— В чем?

— В том, что у вас роман. С Колей Беккером. Но он мой приятель. И у нас не принято вторгаться в отношения приятеля.

— Это какая-то изящная литература, — сказала Лидочка. — Как будто я уже это читала. Значит, сердце вам ничего не подсказало. Знаете, я вам сейчас расскажу одну ужасную вещь, которую нельзя рассказывать человеку, если его мало знаешь. В тот день, когда вы уезжали, я очень захотела вас увидеть. И сказать вам, что вы неправильно все понимаете. Я знала, что так вести себя нельзя, но я как будто обезумела. Это было давно, полгода назад, я еще была совсем девочкой. Я прибежала на площадь, откуда уходят линейки в Симферополь. Но вы меня не увидели. Хотя тогда я думала, что вы не хотите меня увидеть. Вам смешно?

— Нет, — сказал Андрей. — Я вас тогда видел. Но я решил, что вы ждете кого-то другого.

Андрей взял Лидочку за руку. Пальцы были жутко холодные. Ледяные. Вместо того чтобы вырвать их, как положено юной девице, Лида сказала:

— У меня всегда руки холодные. Это какая-то ненормальность.

— А у меня горячие.

— Значит, у меня сердце горячее, — сказала Лида, потому что надо было говорить, и внешняя пустота разговора никак не соответствовала его внутреннему напряжению.

— Можно, я согрею? — спросил Андрей.

— Это безнадежно, — сказала Лида.

Андрей нагнулся и начал целовать пальцы Лиды. Она понимала, что делать так не положено, она говорила быстро и бессмысленно, словно отвлекала себя от поцелуев Андрея.

— Ну вот, вы же видите, это безнадежно… Они всегда холодные. Это у меня наследственное. У папы тоже всегда холодные руки, а вот мама устроена совсем иначе, она темная и полная, а мы с папой рыжие.

— Ну вы совсем не рыжая, — сказал Андрей, не отпуская пальцев. — Вы скорее пепельная.

— Значит, серая, да?

— Я этого не хотел сказать.

Он поцеловал ее в щеку. Щека была покрыта пушком, таким нежным, что почувствовать его могли лишь губы.

— Мы совсем замерзнем, — сказала Лида. — А вы опоздаете на автобус.

— Ну и пусть.

— Я знаю, что не пусть. Если бы было пусть, вы бы мне с самого начала не сказали. У вас завтра поезд? У вас всегда завтра поезд.

— Нет, послезавтра, — сказал Андрей. — Завтра хоронят маму Коли Беккера.

— У Коли умерла мама? Не может быть!

Лидочка высвободила пальцы и отстранилась, потому что теперь нельзя было и думать о поцелуях.

— Что с ней случилось? Он, наверное, сильно переживает, да? Они ведь были с ней очень близки. Он мне рассказывал.

Андрей не знал, что рассказывал Коля о своей маме, он мог рассказать, что она герцогиня, и Андрею лучше промолчать. Но и отмахнуться от Лидочкиной искренней озабоченности было нельзя, и Андрей сказал, что Елизавета Юльевна умерла от рака и очень мучилась, а Коля приехал из Петербурга к ее смертному одру.

— Пойдемте отсюда, — сказала Лидочка. — Честное слово, я совсем замерзла. Я ведь не думала, что буду сегодня сидеть на лавочке возле моря. Вы тоже совсем легко одеты.

Они поднялись и стояли рядом, потому что уходить обоим не хотелось.

Лидочка сказала:

— Простите, — и застегнула ему верхнюю пуговицу тужурки, — у нас предательский климат, а вы поехали даже без кашне.

— Нет, я все взял, — сказал Андрей. — У меня был тяжеленный саквояж, потому что я обманул мою добрую тетю Маню.

Они пошли с пляжа, и Андрей рассказал, как он придумал визит к отчиму и как волочил из Симферополя банки с черешней, а потом отдал на сохранение чистильщику на набережной.

— Надо все-таки отнести все вашему отчиму, а то, когда он узнает, он расстроится и будет на вас сердиться.

— Еще чего не хватало! У нас с вами остался час, понимаете?

— Понимаю, — сказала Лидочка детским голосом. — Очень жалко.

— Скажите честно, — попросил Андрей. — Мне это важно знать, вы рады, что я приехал, или это вежливость с вашей стороны?

— Какой вы глупый, Андрюша, — сказала Лидочка.

Они уже поднялись наверх и остановились у парапета. Лидочка поцеловала Андрея, но получилось неловко, потому что он как раз в этот момент поворачивал голову, и поцелуй пришелся в подбородок. Андрей потянулся к Лиде, и она ударилась лбом о его нос, притом так сильно, что у Андрея слезы полились из глаз.

Обоим стало смешно, и они стояли рядом, держались за руки, как на картине Репина «Какой простор!».

Потом оба замолчали. И Андрей видел перед собой громадное темное зимнее море, над которым двигалось многообразное небо, где хватило места и грозовым тучам, и кучевым облакам, и синеве. Точно по самой линии горизонта медленно-медленно полз белый пароход с высокой длинной трубой, дым из которой тянулся, расширяясь, будто нарисованный ребенком. Слева поднималась отлогая гора, застроенная домиками и заросшая садами, из которой, как желтый палец, поднималась башня под луковкой, а направо открывался вид на Ялтинскую бухту. Стояла мирная, сказочная, добрая тишина. И Андрей сказал себе: «Вот сейчас я совершенно счастлив. Так счастлив я не был никогда в жизни. И может быть, никогда не буду так счастлив. Я должен запомнить этот момент и помнить его всегда. И это гладкое море, и бурное небо, и зимнюю зелень склона, и колокольню, и Ялтинскую бухту, и девушку рядом со мной. Я могу сейчас повернуть голову и увижу ее и могу дотронуться до ее холодных и самых красивых в мире пальцев».

Андрей повернул голову. Лидочка смотрела на него.

— Вы знаете, что я загадала? — спросила она.

— Знаю, — сказал Андрей. Он был совершенно убежден в том, что она думала о том же, что и он. И точно так же, как он.