The Мечты (СИ) - Светлая Марина

Бабка глупо кивнула. Но теперь уже на него не смотрела, внимательно следя за творящимся вокруг. В голове ее тоже что-то серьезное происходило. Результатом стал ее озабоченный взгляд на рабочего, после чего она брякнула: «Ты давай только аккуратно мне! Все чин по чину до последнего винтика – проверю!» - и рванула прочь из квартиры, на ходу надевая тапки, второй халат поверх того, что был на ней, и накидывая на голову шарфик.

Неизвестность относительно судьбы Реджепа терзала ее душу страшно. Но тут уж и собственная дальнейшая судьба пугала не меньше. Потому как доверить будущее родных стен кому попало Антонина Васильевна не могла.

Вылетев на площадку, своего подъезда она тоже не узнала. Прямо на лестнице обосновалась целая группа людей, о ужас, снимающих штукатурку. Люди эти на вид были весьма серьезны и от обычных привычных бабе Тоне работяг отличались кардинальным образом хотя бы тем, что один из них неожиданно выдал: «Вениамин Порфирьевич, будьте столь любезны, передайте пожалуйста скребо́чек!», - на что тот, кого величали столь нетривиальным именем, отвечал: «Ну что же вы, Аркадий Эдуардович! Вы сперва тут щеточкой пройдитесь, вот этой, с жесткими щетинками, да поглядите, может, и без скребо́чка обойдетесь!»

Под заключительное: «Не учите меня жить, Вениамин Порфирьевич, за Гунина тут отвечаю я, а не вы!» - Антонина Васильевна бочком-бочком проползла мимо них, чтобы на первом этаже наткнуться на иных неизвестных ей товарищей, весьма бодро обсуждающих… двери, которые они почему-то хотели ломать, и сейчас оценивали, сколько времени это займет, поскольку и дверные проемы следовало заново восстанавливать до первоначальных форм.

- Как это – двери ломать?! – в ужасе спросила бабка.

- Они самовольно поставлены и не соответствуют эпохе Гунина! – важно пояснили ей. – Будем монтировать другие. Видите эти снимки? Вот такие у вас будут двери, – и ей под нос сунули дореволюционную фотографию ее же собственного подъезда. Решив позднее обязательно выяснить, кто такой этот чертов Гунин и почему из-за него она не может спокойно посмотреть «Запретную любовь», Антонина Васильевна сердито проворчала:

- Да этими дверьми в войну печку топили! И что же? Всем менять будут?

- Разумеется всем!

- Это ж кто ж распорядился-то? – подбоченившись, поинтересовалась баба Тоня. – Бумаги ваши где? Документы, разрешения, приказы? А? Я жаловаться буду!

- Ваше право, - пожал плечами тот, что был к ней ближе. – Но насколько нам известно, все решалось на внеочередной сессии горсовета, и указания пришли сверху, на уровне страны, так что все серьезно. Специалистов прислали столичных, финансирование от частного лица, известного мецената, весьма заинтересованного. Словом, будет у вас, уважаемая, тут настоящий дом-музей.

- Какой-такой музей? Не надо нам тут музея! Мы вам чего? Экспонаты, что ли?

- Экспонаты у вас – кошки, - рассмеялись ей в ответ, - а вы так... инвентарь!

- Все равно я это так не оставлю! – пригрозила баба Тоня. – Вы влезли на территорию частной собственности! А частную собственность законом защищать положено! Честным людям жить не даете!

И с этими словами, продолжив погромыхивать ругательствами, впрочем, вполне цензурными, мадам Пищик вышла во двор, чтобы узреть посреди него очередную напасть.

Даже две напасти.

Первая из них влезла в палисадник Жени Малич, обсуждая целесообразность его переноса и «расширения участка озеленения до самой альбиции ленкоранской, а альбицию ленкоранскую – конечно, лучше удалить». Вторая развернула деятельность между сараями, вокруг которых тоже сновали рабочие, обсуждая, как бы их облагородить, и непосредственно домом. Предводителем их был тот самый бригадир, который, собака такая, строил садик и выкапывал по ночам их столбики. Сейчас этот гад охмурял Кларку Буханову, торчавшую тут же, уперев руки в боки, и, кажется, отвечавшую натуральной взаимностью. Бухан валялся посреди привезенного откуда-то детского игрового комплекса и проводил среди рабочих ликбез по его правильной монтировке.

Вокруг них всех бегали представители коммунальных служб, счастливые детишки, офигевшие соседи и даже жильцы близлежащих домов. И только котики спокойно и независимо сидели по углам, намывали свои мордочки, щурились на солнце и взирали на творящееся безобразие с отрешенным видом умудренных опытом корифеев.

- Мне кто-нибудь объяснит, чего у нас тут происходит-то? – воздевая руки к небу, возопила вконец запутавшаяся баба Тоня. И лишь один относительно вменяемый голос ей ответил:

- Нас решили осчастливить. Против нашей воли.

Баба Тоня обернулась на звук этого голоса и увидела Андрея Никитича Малича, курившего на крыльце и задумчиво глядевшего на палисадник, а потом он резко поднялся и пошел отбивать дочкины цветы – а то им и правда грозило неминуемое истребление.

А еще спустя минут сорок в калитке показалась и Женя, тащившая в руках, помимо собственной сумки, еще и несколько папок с документами, которые ей пришлось взять с работы на дом. Потому как Фонд, чтоб его, Моджеевского не ждал и требовал немедленного исполнения всех хотелок, а специалистов по зарплате в университете, кроме Малич, не было – так уж сложилось. Здравствуй, бессонная ночь! И вовсе не по тому поводу, по которому хотелось бы ей самой.

Ситуация, в которую она угодила, выходила крайне дурацкой, и это Женя еще не знала, что творилось дома, где ее настиг апофеоз всеобщего помешательства. Она так и замерла в калитке, опасаясь пройти дальше и во все глаза разглядывая копошащийся муравейник рабочих в ее собственном дворе. Если количество нагнанной техники со стороны дороги и растущие леса Женю впечатлили, то тут уж она и вовсе потерялась.

- Приключившийся армагеддец, - хохотнул рядом явившимся чертиком из табакерки Гарик. – С утра гребутся. Бабе Тоне тарелку сняли, прикинь!

- А как же ее Реджеп? – промямлила Женька, глянув на Климова.

- Накрылся медным тазом.

- Это откуда нам такое? – отгоняя от себя очевидные подозрения, все же спросила она.

- Баба Тоня пока не выяснила, - хохотнул Климов. – Тут еще какие-то спецы по картинкам шляются. Стены в подъездах от штукатурки отмывают. Походу, будут у нас собственные граффити.

- Если отмывают, то фрески Гунина реставрировать хотят, - подняла на него глаза Женька. – Но они и в некоторых помещениях были. В башне точно. Гарик, это ж надолго все!

- Ну-у-у… - протянул он глубокомысленно. – Мало нам было стройки, теперь еще и это.

- А ведь обещал только фасад… - пробормотала она.

- Кто обещал? – насторожился Гарик.

Женька чертыхнулась под нос, посмотрела на Климова очень серьезно и очень уверенно, после чего громко сказала:

- Ну этот! Когда забор двигали!

И с этими словами и сама Женя ринулась прямиком в улей, надеясь прорваться к себе квартиру.

- А таким все пофигу. Обещают одно, а делают другое, - крикнул ей вслед Климов.

Женька обернулась на ходу, улыбнулась:

- Ну так больше – не меньше! – и с этими словами скрылась в подъезде, где по понятным причинам заметно сбавила скорость.

А дальше ее путь представлял собой озадаченное шествие сквозь препятствия.

Она, старательно обходя налетчиков-ордынцев, медленно взбиралась по ступенькам на третий этаж, который, по сравнению с какой-нибудь хрущовкой, смело бы дотянул до пятого, и негромко высказывала себе под нос все, что думала о господине Моджеевском. Лейтмотивом этого плача Евгении был вопрос, остающийся безответным: что я ему плохого-то сделала?! Хоть бы спросил, прежде чем осчастливливать. Ему игрушки, а ей теперь живи неизвестно сколько времени в разрухе и не спи до утра. И вовсе не потому, что в интернете проторчала. Впрочем, вот уже две недели, как Женька носа не показывала на форуме. Да и в чате с Art.Heritage не появлялась ровно столько же.

Пока скидывала в коридоре обувь, ей неожиданно подумалось, что она чуточку скучает по своему архитектурному другу, самую малость.

Бросив в коридоре сумки, Женя устало протопала в кухню. Отец колдовал у плиты, Юлька без малейшего признака энтузиазма резала салат.