Вернись в завтра - Эльмира Нетесова

— Что делать? Лесоповал и не таким как я мозги чистил. Знаешь, как на втором году зэки меня зауважали! Хотя они были уже условниками и работали в тайге как и я без охраны, ситуации случались всякие. Да порою такие крутые, что возможность выжить в них сводилась к нулю. Вот так и в тот раз. Вечером мне вломили двое за потерянные трелевщиком хлысты по пути. Я еле живой дополз к своему шалашу.

Условники жили в палатках. Я жрал все, что на глаза попадало, они хавали много кучерявей, но никогда не делились, считая для себя за падло помогать мне харчами. Короче, в ту ночь, повеселившись с моими ребрами, легли спать уже за полночь. Оно и понятно, чифиру нажрались и валялись вкруг палаток, что покойники. Ни рукой, ни ногой не могли двинуть. А я и без чифира не лучше их канал. Дышать было нечем, все отшибли козлы, краше стало б дышать через жопу, да вот беда — не умел, не научился. А уж как бы сгодилось… Ну вот так-то и лежим все вповалку. Условники храпят в кайфе, я зубами в землю, чтоб от боли не орать. Спереди и сзади все всмятку, саднит, горит, печет, аж в мозги стреляет, а перед глазами, словно костер горит и все искры на меня летят. Поверишь, лежу вот так и тихо плачу от бессилья. Хотелось пить, а встать не могу. Приспичило по малой нужде, да не повернуться, даже пошевелиться невмоготу. Сколько вот так канал уж и не знаю. Об одном мечтал, скорей бы сдохнуть. Но, шалишь, жизнь в меня всеми клыками вцепилась и не отдавала смерти.

— Слава Богу! — перекрестился Петрович.

— Так-то валяюсь как катях-одиночка и вдруг слышу, как под кем-то сучок хрустнул. А ночь выдалась: темная, тихая. Я и прислушался, кого это черти несут в такую пору? В тайге ни ветерка, ни один лист не дрогнет. Стало быть и впрямь кто-то идет. Лежу настороже, боюсь перднуть. И вдруг, услышал тихое:

— Мя-яу-у!

— Я аж вспотел. Мигом допер, рысь приперлась. Теперь держись, кого-то разнесет, порвет глотку, выпьет кровь и отнимет жизнь. Мой шалаш стоял на открытом месте, на полянке, а вот палатки зэков под деревьями, они от дождя вот так их поставили, чтоб не мокнуть. А рысь никогда не нападает на ровном мечете, только с деревьев охотится, прыгает прямо на шею и готово, перегрызет любую горлянку мигом. Ей это плево.

— Знаю! — кивнул Петрович.

— Я враз допер, где она кружит. Условники ей ближе и доступней меня оказались.

— Ну и хрен с ними! Да после того как тебе вломили, стоило ль о них думать? Да хочь кажного изорвала б, тебе же легше! — встрял Петрович.

— И я грешным делом поначалу так подумал. Но вдруг мысль ударила, а ведь их дома тоже матери ждут. Легко ль им, родимым, будет узнать, что чей-то сын помер от рыси? Как же взвоет та баба от горя, что не дождалась свою кровину на воле? Пусть для всего света он негодяй и вор, а для нее он самый родной и лучший в свете! Только подумал так, слышу треск веток, видно рысь тяжелая, беременная, они неразборчивы. И нападают на тех, кто ближе и доступнее. Уж и не знаю, откуда силы взялись? Встал я на ноги, да как заорал во всю глотку:

— Эй вы! Падлы недобитые, говноеды и недоноски отмороженные! Чтоб вам блохи яйца поотгрызли! Шуршите на поляну ваша мать, бухая мандавошка, покуда дышите! — и хватил за ногу ихнего бугра. Ну, значит, бригадира. Тот никак не врубится, лягается, материт меня, а я волочу его подальше от деревьев. Сам ору усираясь. Рысь, я это знал, не любит шум. И редко решается прыгнуть на говорящего человека. Ну а я варежку открыл знатно. Выдал ворюгам за все разом. Уж как только не обложил. Они от удивленья очухались и поперли на меня, хотели наехать. Их бугор остановил, подумал, что мне мозги отшибли, и я сбесился. Но тут подала голос рысь, и все услышали ее. Наверное, впервые в жизни по-настоящему смерти испугались. Они все поняли. С тех пор совсем иначе относиться стали. Допустили к костру, вместе хавали и кулаки уже не пускали в ход по мелочам. Хотя хамить не перестали, но и друг с другом базарили не легше. Иначе не умели общаться. Но с того дня мне много лучше стало у них. Почти на равных дышали.

— А что с рысью утворили?

— Сама ушла. Повякала и смылась. Она боится нападать там, где много людей. Да и мы чем могли ее достать с дерева? Оружия никакого. Топоры и пилы. Попробуй с ними достать рысь, если она на макушке ели иль сосны. Ее еще увидь попробуй. Короче постонала, поорала и смылась. А я вскоре вовсе оклемался. Но… Увидел мастер участка, что я с у словниками нашел общий язык и очень удивился. Лишь потом узнал, что все ссыльные, от кого политикой несет, попадая к ворам, на волю живыми не выходили. Это было негласным правилом. Исключения случались крайне редко, — нахмурился Михайлович и, докурив, выкинул окурок в камин.

— А что же дальше стряслось? — напомнил Петрович.

— Там чем дальше, тем страшнее, — отозвался Михалыч и продолжил:

— Тот мастер вздумал нам разнос учинить за то, что выработка, как сказал, была низкой. Норму не выполняли на круг. Вот тут на меня как наехало. Попер на того сморчка буром. Предложил самому с нами денек повьебывать. Мол, тогда убедишься, суслячий выкидыш, посильна та норма на душу человечью или нет? Мастер чуть ни задохнулся. С ним — никто не осмеливался так базарить. А я зэкам дурной пример подал. Это его больше всего взбесило. Вот и брехнул:

— Вижу, Андрюха, ты, самый отчаянный здесь. А мне смелые мужики дозарезу нужны. С завтрашнего дня будешь вкапывать плотогоном. Нынче тебя доставят на реку. Хватит в тайге отдыхать. Кому говорю мать твою? Живо собирайся, свинячий геморрой! Чтоб через полчаса духу твоего здесь не было!

— Вот так и вышвырнул в плотогоны. Наш «бугор», с каким я пахал на заготовке леса, успел черкнуть пару строк «бугру» плотогонов, чтоб он меня не доставал и держал как надо, за своего. Но мастер увидел и отнял у меня ту «охранку», да еще глумился:

— Под моей «крышей» задышишь, если сможешь. А не сумеешь, невелика потеря…

— Я еще там на повале понял, что ждет меня в плотогонстве что-то говенное. Условники сочувствовать и жалеть начали, такое не с добра. Но то, с чем столкнулся, оказалось хуже всех предположений. И уже на рассвете, когда река была в тумане, велели пойти на плоты, дали в руки багор и благословили матом. Дескать, не мешкай, отваливай шустрее. Тебя напарник ждет. Я и пошел, не зная, что предстоит и как буду работать. Лишь глянул на плоты, сцепленные друг с другом бревна-сортименты, их было очень много. Вот их предстояло перегнать по воде к судну-лесовозу, какое ожидало погрузки у причала. Мне сразу было сказано, чтоб все эти плоты привели в целости и сохранности. Иначе придется не только кисло, а и больно. Тогда я еще не понимал, где я могу потерять плоты. Ведь бревна были сбиты меж собой скобами, связаны тросами надежней некуда. А какие могут быть препятствия на широченной реке? Но мой напарник хмурился и предупредил следить за плотами в оба. Ну нас отцепили, и плоты тут же подхватило течением. Нас понесло вниз, к устью и напарник велел мне держать плоты подальше от берега и показал, как это надо делать. Мы прошли километра три, как нас стало крутить в воронках. Плоты будто взбесились. Они налетали друг на друга, крутились щепками, и я не удержался на ногах, слетел в воду. Вот тут-то понял, почему лесорубы-условники сочувствовали мне еще на деляне! Бревна переворачивались в воде. Вылетели скобы, скреплявшие их, сползли тросы. И все эти бревна стали молотить меня похлеще своры условников с лесоповала. Они били по голове, плечам, тянули на дно, душили, налетая парно. Я уже не думал о сохранности плотов, хотелось выжить, выбраться из этой круговерти, но как, намокшие со всех сторон бревна крутились в воде, и за них невозможно стало ухватиться. Меня вытащил багром мой напарник. Я уже наглотался воды, и меня мутило так, что невозможно стало поднять голову. Но это было лишь начало испытания. Дальше плоты разносило на затонувших корягах и бревнах. Мой напарник пытался удержать хоть часть уцелевших плотов. Это ему удавалось нечеловеческим трудом. Он отталкивался от коряг, вылезших из воды, похожих на чертовы рога.

Андрей Михайлович подбросил дров в камин, сел поближе к огню, теплу.

— Как же тебе подвезло спастись? — услышал голос Петровича.

— Да и сам не все помню. Напарник мой был опытным плотогоном, но и он не увидел, как я снова кульнулся в воду. И ударился об корягу башкой, потерял сознание. Очнулся не скоро, от боли в поясе. Глянул, оказалось, завис я в коряге. Вишу в самых рогах, схваченный на поясе, головой наруже, а задница в воде бултыхается, весь как есть насквозь мокрый. И самое досадное, что вокруг никого. Ни напарника, ни плотов, ни единого бревна, кругом тихо и пусто. А и я, что самое смешное, без штанов, с совсем голой задницей оказался. От рубахи один воротник, как петля болтается. Уж и не знаю, какая блядь подраздеть успела. Но самое досадное, что в таком виде как на помощь звать? Ну, полный конфуз. А и сколько на той коряге канать? Да еще застрявши в рогах, да кверху жопой, совсем кисло пришлось, и первая мысль, как свалить, на берег? Ширина той реченьки Оби — немалая. Если брать с того места, где канал, с километр будет, а дальше и того больше. Ну вот и думай, куда голому деваться? И на реке, ровно насмех, никого. Я кричать стал, людей звал, чтоб хоть кто-нибудь меня приметил и снял с коряги, доставил на берег.