Спецназ Его Величества. Красная Гвардия «попаданца» - Сергей Шкенёв

– Так уж и от государя?

– Я их сам видел.

– А что же тогда опалу не снимает?

– Юрий Александрович пребывает в резерве Верховного Главнокомандования. Так, во всяком случае, было написано, – объяснил Сергей Николаевич и в последний раз посмотрелся в зеркало. – Лапушка моя, тебе не кажется, что поясные кобуры недостаточно скромны?

– Куда скромнее-то? Как от старьевщика принесены, хуже только у князя Долгорукова-Балкона.

– Замечательно! – К Трубецкому, которому сия невзрачность обошлась без малого с два ста рублей, опять вернулось прекрасное расположение духа. Без пистолетов на бульваре нынче лишь дамы да неотесанные провинциальные недоросли, но только искушенный человек может следовать моде, не впадая в крайности. – Душенька, к ужину не жди, зван для разговору к генерал-губернатору.

– Кто еще будет? – живо заинтересовалась дражайшая половина, за болезненным своим состоянием вынужденная уже полгода сидеть дома безвылазно.

– У Христофора Ивановича не бал собирается, одни будем. Все, я упорхнул.

Упорхнул бы, но грубая проза жизни заставила окунуться в обыденные заботы, увы. Да, увы еще раз! Едва только спустился с лестницы в прихожую, как тут же набежали слуги, будто специально подкарауливавшие князя. И с престранными требованиями… Неужели и вправду опять наступила суббота и пришла пора выдавать жалованье? Вот черти ненасытные, ведь на прошлой неделе заплатил, и вот снова просят.

– Занят я нынче важным государевым делом! – отмахнулся Трубецкой, лишь слегка покривив душой. По безделице, конечно, генерал-губернатор вызывать не будет, но связан ли предстоящий разговор с визитом императора? – И мелких денег нет, ждите до вечера.

И тут Сергей Николаевич говорил сущую правду. Предпочитая умалчивать о самой малости – кроме мелких, в доме отсутствовали и крупные деньги. Совсем отсутствовали. За последнее время дела пошатнулись настолько сильно, что пришлось потихоньку распродавать драгоценности. Имения, до того приносившие неплохой доход, забраны в казну, должности нет, на военную службу по возрасту не берут, причитающаяся отставному генерал-поручику пенсия истребована за год вперед… Все сволочь Шепелев, отговоривший дать крестьянам вольную и перевести на аренду – он уверял, будто настроение Павла Петровича изменчиво и торопиться не следует. Самому-то ему что… полученное за женой приданое позволяет в ус не дуть при любых переменах. Шутка ли, самого Баташова зять! И железные заводы на Выксе новой политике отнюдь не противоречат. Как есть сволочь!

Может, у него и перехватить тысяч десять-пятнадцать? Или напоить до изумления да на игру уговорить?

– Никак не можно до вечера ждать, ваша светлость! – Сутулый старик с бородой и голосом, более подходящими дьякону, чем истопнику, почтительно поклонился. – Ить по субботам добры люди в баню хотят, а как без денег-то? Никак не можно ждать.

Князь сердито засопел и принялся расстегивать широкий ремень с кобурами, пытаясь добраться до карманов. Вдруг там завалялись рубль али два? Лучше, конечно, сто. Прислуга, неправильно поняв движение, отпрянула:

– Ваша светлость, мы подождем!

– Цыть, ироды! – Трубецкой вытащил откуда-то из-под шубы тонкую золотую цепочку – она осталась после продажи часов, оцененных ровно в две сотни рублей, отданных за кобуры. – Хватит?

– Да тут с лихвой будет!

– Так наперед возьмите. И прочь с глаз моих все, кроме кучера. Почто до сих пор не запряг, дубина стоеросовая?

– Дык не заплачено было!

– А сейчас?

– Дык заплачено.

– Что же ты стоишь, дурак?

Сей пренеприятный разговор окончательно испортил князю наладившееся было настроение, и весь путь до бульвара он проделал в полном безмолвии, вспоминая прекрасное время своей молодости. Это сейчас не приведи Господь больше одной лошади в выезд запрячь, а тогда… Никто и не покидал двора иначе чем на четверике или шестернею, с двумя лакеями на запятках. «Берлины», «купе», «визави»[5]… А дослужишься до генерал-аншефа или фельдмаршала, то и вершников в сопровождение позволительно. В Петербурге закону следовали неукоснительно, в Москве же иные полковники с полуэскадроном из собственной дворни езживали.

Меняется век, меняются нравы, меняются доходы. И если с первыми двумя переменами вполне можно смириться, то последняя вот-вот заставит впасть в отчаянье. И как же другие люди умудряются устроить жизнь? Ведь куда ни взгляни, везде кипит бурное веселье – балы, приемы, крестины, пышные похороны, сговоры, свадьбы, званые ужины. Неужто и остальные тайком распродают остатки былой… былой…

Тут князь запнулся мысленно, не сумев подобрать нужного слова. Но откуда-то люди деньги берут, это точно. Иначе с чего бы бульвару каждый день быть полну праздными гуляками, а число желающих посетить Вокзал[6] не убывает?

– Ба, князь Сергей Николаевич пожаловали! – Сухой дребезжащий голос с обгоняющего возка принадлежал Ивану Андреевичу Муравьеву, человеку сволочному с точки зрения Трубецкого, но весьма богатому. Доходные дома тоже не противоречили новой политике государства. Короткий взгляд на пистолеты. – Не на войну ли собираетесь?

Сам он еще не решался следовать петербуржским модам и был по обыкновению одет в распахнутую хорьковую шубу с хвостами, из-под которой выглядывал непременный фрак. Наверняка и в розовом атласном жилете со множеством карманов и часами в каждом, а свисающие крест-накрест цепочки мерзко звенят, ударяясь об… Впрочем, обо что там ударяться? Полвека молодится старикашка, пытаясь выглядеть записным ловеласом, а толку-то? Все равно не ловеласом смотрится, а сущей прошмандовкой – лицо набелено, брови насурьмлены, щеки нарумянены… Верно Долгоруков писал:

Вот они, что тянут тоны,Сильна рвота модных слов,В точь французски лексиконы,В кожу свернуты ослов.

Или вот еще лучше, почти про него:

Ходячий косметик, простеган весь на ватке.Мурашки не стряхнет без лайковой перчатки.Чинится день и ночь, напудренный скелет,Поношен как букварь и стар как этикет!

Трубецкой окриком попридержал кучера и, безуспешно борясь с появившейся неизвестно почему злобой, ответил:

– Нет, любезный Иван Андреевич, не на войну, всего лишь к Его Высокопревосходительству Христофору Ивановичу. А вы, судя по всему, едете желтый билет выправлять?

– Что? – Муравьев задохнулся от возмущения и с угрозой поднял трость: – Я вот вас сейчас…

– Так подойди поближе, ослица валаамская! – Князь поманил пальцем. – За пять аршин каждый геройствовать умеет.

Тут же стала собираться публика, привлеченная шумом разгорающегося скандала – подобное на люди выплескивали редко, и следовало успеть насладиться зрелищем. Некоторые даже начали заключать пари о том, сколько времени продержится домовладелец против княжеских пистолетов.

– Дуэль! – кричал Иван Андреевич, не решаясь, впрочем, покинуть возка. – С пяти шагов стреляемся! Нынче же пришлю секундантов!

В толпе зашушукались и принялись с некоторой опаской оглядываться по сторонам, дабы успеть вовремя ретироваться при появлении военных с малиновыми петлицами на вороте синих мундиров. Москва, конечно, город патриархальный, и многие петербуржские строгости обходят Первопрестольную стороной, но о кое-каких вещах лучше не заявлять вслух. О дуэлях, например.

Оные находились под строжайшим запретом, и само намеренье дуэлировать попадало под действие закона «О покушении на жизнь и свободу подданных Российской Империи», которым участники будущего поединка приравнивались к иностранным интервентам. Рискует Иван Андреевич, ох как рискует! Настолько смел или настолько глуп?

– Перчатку можешь себе оставить! – продолжал насмешничать Трубецкой. – От нее шлюхами пахнет!

Тут уже Муравьев не стерпел и полез из возка. Сегодня спустишь такое, а завтра поползут слухи про позорное поражение в словесной баталии. И хуже того, появятся глумливые стишки, коими балуется половина московского общества, ославят трусом, и целый год из дому носа лучше не высовывать. И куда там кулакам Трубецкого до злых языков!

Князь, при первом движении противника выпрыгнувший на дорогу, принял удар щегольской, но тяжелой трости на рукоять забранного у кучера кнута. Отбил, сбросив вправо, и сильно пнул провалившегося вслед за собственным оружием Ивана Андреевича в колено. В валенке это получилось чуточку неудачно, но оказалось достаточным для потери противником равновесия.

Может быть, и не случилось бы ничего, но того подвели сапоги. Обыкновенные такие сапоги с красными каблуками в пядь высотой, с пышными кистями на шнуровке… Муравьев взмахнул руками, пытаясь устоять, неосторожно вступил в два свежих конских яблока разом, гладкие подошвы проскользнули, и он упал, уткнувшись носом в валенки Трубецкого.