Охота на Герострата - Антон Первушин

— Что? Возвращаемся? — с разочарованием в голосе уточнил Лузгин.

И вот тогда Сифоров решился на ПОСТУПОК. Может быть, на первый и последний настоящий поступок в своей жизни. Или проступок, как кому угодно трактовать его действия.

— Мы продолжаем, — сказал он Лузгину. — Попробуем втроем.

— Но, Кирилл, — спохватился боец. — Был. Приказ…

— Здесь приказываю я! Лейтенант, мы продолжаем операцию.

— Слушаюсь, капитан, — перешел на официальный тон Лузгин и тут же добавил, на всякий случай подстраховавшись: — Под. Вашу. Ответственность.

— Да! Да! Под мою. Заткнись только, ради бога.

Мне стало интересно. Сифоров не просто понял, он поддержал меня! Впервые за все время нашего знакомства — так прямо и без уверток поддержал. Может быть, потому, что вспомнил он, как приходилось ему умирать на грязном заплеванном полу в темноте под лестницей с пулей в животе, а я пришел ему на помощь. А может быть, просто потому, что, в общем-то, неплохой он парень и ему тоже не доставляет особой радости, когда кто-то, пусть старший и по возрасту и по званию, пытается им управлять, сыграть с ним «втемную».

Второй раз телефон зазвонил, когда мы свернули на проспект Шаумяна, а кавалькада давно отстала.

— Что там опять? — Сифоров снял трубку. — Слушаю… Так точно, говорит капитан Сифоров. Да, мы возвращаемся… Нет, мы заедем еще в одно место. По просьбе Бориса Анатольевича… Нет-нет, товарищ полковник, я же понимаю… Приказ есть приказ. Операция отменена… Да-да, хорошо… Возвращаемся немедленно, — он положил трубку и кивнул Лузгину. — Жми, лейтенант. Мне не поверили.

— Ваши проблемы, — отвечал Лузгин, но газу прибавил.

Еще через минуту мы были на месте. Лузгин затормозил, и сначала Сифоров, а за ним я выбрались, озираясь, из машины. Двор был велик, по периметру его располагались восемь зданий, и ближе к дальней его границе стояло приземистое двухэтажное строение с некогда белыми, а ныне грязно-серыми стенами и плоской крышей — хоть вертолет сажай. Окна строения — оба этажа — кто-то додумался замазать до середины белой краской, что придавало строению сходство с моргом, но моргом, очевидно, не являлось, потому что даже отсюда была хорошо различима вывеска над дверью: «Прием посуды», а на самой двери висела табличка, вероятнее всего, с набившей оскомину надписью: «Тары нет». Мне по ассоциации живо припомнилось наше с Мишкой приключение у исполкома, но не в той тягостной аранжировке, а почти с весельем. Я был на боевом взводе: напряжен, собран, готов действовать.

— Я. Туда. Не пойду, — заявил Лузгин.

— Хрен с тобой, — не настаивал Сифоров. — Тогда давай сюда удостоверение.

— Не собираетесь ли. Вы. Уволить. Меня. Со службы. Капитан?

— Уволит тебя Усманов, не беспокойся. Удостоверение мне нужно для Орлова. И лучше отдай его по-хорошему, ты меня понял?

Лузгин, что-то неразборчиво ворча себе под нос — Сифоров не спускал с него внимательных глаз — вытащил удостоверение и отдал в приоткрытое окно. Капитан сунул удостоверение мне:

— Возьми. Мало ли пригодится.

— Ну что, мы идем? — спросил я нетерпеливо. — Или дожидаемся «помощи».

— Идем, конечно, — Сифоров искоса взглянул на меня. — Надеюсь, ты сегодня в форме?

— Я тоже надеюсь.

Мы почти бегом пересекли двор, и я с ходу стал ломиться в дверь. Плана, как себя вести дальше, у нас по вполне понятной причине не было, но я здраво рассудил, что кривая вывезет, и вновь, как привык уже в подобных ситуациях, положился на свои способности к импровизации.

Ломился я минуты две и решил было, что пора, пожалуй, выносить дверь, как с той стороны услышал щелчок поворачиваемого в замке ключа, и на пороге появился здоровенный лохматый парень, одетый в замызганную спецовку: на голову меня выше и на две ладони шире в плечах — громила еще тот.

— Что надо? — осведомился он без оттенка вежливости в голосе.

— Я — Борис Орлов. Мне назначена здесь встреча.

— Не знаю никакого Орлова, — заявил парень. — Прием посуды на сегодня закончен. Свободной тары нет.

— Это я уже понял, — сказал я и, подозревая, что мой визави наслышан о традиционных приемах восточных единоборств, проделал трюк из набора тех личных армейских нововведений, которые мы в полку называли «школой пьяного таракана».

Трюк тоже имел свое название: «Таракан, падающий после двухдневной попойки влево». Я резко наклонил корпус влево и, без сомнения, упал бы, если выставленной правой ногой не наступил бы моему громиле на поношенные ботинки, одновременно перехватывая его взмахнувшуюся правую руку. После чего провел удар уже из стандартного набора, и хотя левой я бью гораздо слабее, чем правой, мне удалось почти сбить парня с ног и уж точно на какое-то время дезориентировать.

Сзади подскочил Сифоров, с веселым азартом мне подмигивая, а впереди перед нами открылся коридор — необыкновенно чистый для заведений подобного рода, и мы энергично затопали вперед, и в этот самый момент я заметил боковой проход и в нем — фигуру в знакомом комбинезоне и со знакомым шлемом: зеркальное забрало вместо лица.

Они допустили ошибку. Мое имя, несмотря на заверения парня в спецовке, который корчился теперь, обняв дверной косяк, было здесь хорошо известно, и они решили взглянуть, что я собираюсь делать, вместо того, чтобы сразу приласкать нас психотронным ударчиком. Но ошибка их мне ничего бы не дала, не успей я должным образом среагировать. Я мгновенно изменил направление бега и прыгнул, выгибаясь в прыжке, сбив человека в шлеме. Мы загремели на пол, и тот, не будь дураком, попытался лягнуть меня в пах, но я ощутимо ткнул его в солнечное сплетение и принялся сдирать шлем. Я опасался, что шлем крепится на системе застежек, но ничего такого не нашел — шлем снялся легко, как мотоциклетный. Я понимал — хотя что я мог понимать при настолько сумасшедшем темпе развития событий? — чувствовал, что нужно действовать быстро, поэтому немедленно попытался надеть шлем себе на голову. И тут же меня настиг психотронный удар. Я услышал крик рядом, и сам, наверное, закричал от ворвавшейся без предупреждения в тело боли, но движение, которое я начал, уже нельзя, поздно было остановить, и шлем сам собой наделся мне на голову.

Боль как отрезало. Я огляделся, сидя на полу.

Внутри забрало шлема свободно пропускало свет. Я увидел Сифорова, беспомощно ворочающегося на полу; мычащего, закатив глаза, владельца шлема, благородного представителя «третьей» силы. Мне показалось, что я где-то видел его уже, но, верно, видел мельком и давно, потому что я так и не смог вспомнить, где и когда. Тем более подумать хорошенько мне не дали.

Хук справа был проведен мастерски, и меня спасло только то, что я успел краем глаза уловить движение и на голом рефлексе уйти в сторону. Я вскочил, я развернулся. В двух шагах замер в стойке еще один благородный представитель. Белый свет ламп слепяще отражался от его забрала, придавая представителю вид пришельца, марсианина, завоевателя с далеких звезд или из голливудских фильмов. Очень эффектно.

Я театрально поклонился ему и сам принял стойку. Улыбаясь и зная, что он все равно не увидит моей улыбки и не услышит моих слов, я тихонько шепнул:

— Приступим, сударь? — и пошел в атаку.

Вот это был бой! Я быстро понял, что имею дело с противником, равным по силе и мастерству, а может быть, в чем-то меня и превосходящим. Но еще я понял, что он долго не практиковался: порой был непростительно медлителен и неуклюж. Впрочем, я сам не имел в своем активе ежедневной практики (события ноября-мая — не в счет) за последний год и тоже порой был непростительно медлителен и неуклюж. Но бил он уверенно, работал в жестком темпе, я едва успевал уворачиваться, сильно мне при этом мешал шлем — всегда это было моим слабым местом. Потому я подумывал, а не применить ли мне что-нибудь свеженькое, незатертое из «школы пьяного таракана», но тут сам чуть не попался на один такой прием и пришел к выводу, что благородный представитель в курсе новинок и лучше идею эту поскорее забыть. Интересно, сударь, а в каком вы полку служили? Уж не в моем ли?

Не знаю, долго бы я продержался, уворачиваясь и ставя блоки, ставя блоки и уворачиваясь, если бы мне не подоспела помощь с совершенно неожиданной стороны. В проходе прогремел выстрел. Пуля вжикнула по потолку, посыпалась штукатурка. Мы с представителем отпрянули друг от друга, прижались к стенам, на время позабыв наши разногласия. Я обернулся. Я был поражен.

Я не знаю, не берусь хотя бы предположить, чего ему это стоило: встать под непрерывным гнетом психотронных генераторов, преодолевая жуткую изматывающую боль. Но Сифоров встал.

Он стоял в проходе на коленях и, наверное, ничего не видя перед собой, слепо таращась, сильно прикусив губу, держал в вытянутых трясущихся от напряжения и боли руках табельный пистолет Макарова и пытался стрелять. На моих глазах, он нажал на курок, и в проходе прогремел новый выстрел, и капитан, конечно же, опять промахнулся.