Во имя государства (сборник) - Юлия Латынина

– Где ты научился читать? – перебил Андарз.

– У столба с указами, – сказал Шаваш. – Когда читают новый указ, я его запоминаю, а когда указ вешают на столб и толпа расходится, я стою у столба и сличаю буквы со звуками.

– А ну-ка прочти последний указ! – велел Андарз.

Делать нечего: Шаваш прочел наизусть последний указ Нарая, в котором написание доноса приравнивалось к совершению воинского подвига. Теперь за донос можно было получить не только деньги, но и право носить оружие, чтобы защищаться от родных того, на кого донесли.

– А я и не знал, что его уже вывесили, – пробормотал Андарз.

Императорский наставник оглянулся и опустился в стоявшее у окна кресло. Некоторое время он молчал, и Шаваш уже совсем было решил смыться, когда Андарз резко взмахнул рукой, подзывая к себе мальчика.

Шаваш подошел и сел у его ног. Андарз наклонился, и тяжелая его рука легла на встрепанную головенку золотоглазого сорванца.

– Ты будешь поумнее иных моих учеников, – проговорил Андарз.

Глаза его были закрыты. Он напоминал больную птицу, слегка, впрочем, пьяную.

– Какой-то вы грустный, господин, – испуганно сказал Шаваш.

– Да, – глухо сказал Андарз, – грустный. Когда государь меняется к человеку, даже собаки на его псарне начинают лаять по-другому.

– А почему государь переменился к вам? – спросил Шаваш.

– А ты не знаешь?

Шаваш заморгал, не зная, что отвечать. Книги таращили на него свои тысячелетние глаза, воздух в библиотеке был полон страхом и кровью, застегнутыми между страниц, и рука императорского наставника вдруг показалась Шавашу тяжелее, чем взгляд тысячелетних книг.

Андарз вдруг сказал:

– У государыни Касии и министра Руша был сын, Минна, мальчик десяти лет. Руш всегда надеялся, что Касия отправит государя Варназда в монастырь и укажет государем этого мальчика, Минну, но государыня Касия умерла раньше, чем Руш добился своего. Когда я и государь арестовывали Руша, Минна прибежал в беседку на крики. Я спросил государя, что делать с Минной, и государь сказал, чтобы я забрал его в свой дом. Я увез Минну сюда: он ничего не ел и плакал. Через неделю он умер. С этой поры государь стал ко мне охладевать.

Шавашу стало не очень-то по себе. Он подумал, что человек, убивший сводного брата государя, не очень-то задумается, если ему надо будет убить Шаваша. Ему показалось, что он попал в очень скверную историю.

– Я, – сказал Шаваш, – ни разу про это не слышал. В народе ничего такого не рассказывают.

– Да, – сказал Андарз, – в народе рассказывают все больше про то, как я дрался с покойным королем ласов; и о моих победах над варварами. Однако, что же ты делал эти два дня?

– Так, – сказал Шаваш, – охотился за болтливыми языками.

– И что же ты выяснил?

– Например, – сказал Шаваш, – я выяснил, откуда у вас взялся домоправитель Амадия.

Андарз вздрогнул и спросил:

– Откуда?

– Однажды государь послал вам подарок: золото и серебро, и семь персиков, сорванных лично государевой рукой. Вы нечаянно выронили один персик за окошко, а под окошком в этот миг пробегала свинья. Свинья сожрала государев подарок и тут же превратилась в человека: это и был домоправитель Амадия.

Императорский наставник заулыбался.

– Я, конечно, не знаю, правда это или нет, – продолжал Шаваш, – а только если Амадия в прошлом был свиньей, то немудрено, что ему хочется в город Осую, где никто не спрашивает о прошлом, а спрашивают только о деньгах.

– Откуда ты знаешь, что ему хочется в Осую?

– Я принес ему корзинку с подарками от Айр-Незима, – сказал Шаваш, – и он так обрадовался, словно получил весточку от возлюбленной, и он сказал, что Осуя – это самый прекрасный город на свете, где никому не рубят головы. А в корзинке было двенадцать слив, персик и телячья ножка.

– Ну и что? – сказал Андарз.

– Я думаю, что двенадцать слив – значит Храм Двенадцати Слив, персик значит день недели, а телячья ножка значит Час Коровы.

Андарз долго молчал.

– Хорошо, – сказал он наконец, – иди и следи за Амадией. И если тот действительно встретится с осуйцем в Персиковый день в храме Двенадцати Слив, можешь просить у меня все, что хочешь.

Шаваш пошел, но остановился у двери. За окном уже совсем стемнело, посвистывал ветер, и ветки дуба терлись о стену.

– А что за город – Осуя? – спросил Шаваш. – Правда, что там никому не рубят головы?

– Нет на свете таких городов, – глухо сказал Андарз, – где никому не рубят головы. Иди.

Столичный судья Нан выехал из городка Зеленые Ветви с первыми открытыми городскими воротами. Проезжая предместьями, он с любопытством вертел головой, приглядываясь к домикам с белеными стенами и зелеными флагами. Из-за беленых стен доносились звонкие голоса постояльцев, пахло свежевыпеченными лепешками.

Возможно, Одон был прав, полагая, что Иммани отпустил слуг ради тайной встречи, но Нан почему-то не думал, что Иммани встречался с торговцем или сообщником. Господин Иммани любил две вещи: деньги и женщин. Нан вспомнил темный силуэт на пороге домика, свечку и ласковый голос недавней вдовы: «Иммани! Иммани!».

К полудню Нан добрался до столицы и отправился в дом господина Андарза. Он спросил у конюха, подбежавшего к его коню, не видел ли тот домоправителя Амадию, и, получив ответ, направился в глубину сада.

Амадия пил чай в розовой беседке: каждый месяц два дня он должен был проводить в усадьбе, ожидая, не захочет ли Андарз выслушать отчет. При виде молодого судьи он вскочил и начал восьмичленный поклон, как полагается при виде высокопоставленного чиновника; однако Нан жестом остановил его и, улыбнувшись, поставил на стол бывшую при нем корзинку, обтянутую зеленым бархатом, – это был подарок от господина Решны.

Столовый мальчик поспешно принес для судьи чайный прибор и двузубую золотую вилку. Принесли яичницу из перепелиных яиц, маринованные бобовые стручки и приправу из розового толченого имбиря; принесли карпа, тушенного с корицей и медом, и кабанятину с лотосовыми корнями; а поверх всего принесли сладкий просяной пирог с финиками и медом и пряженные в сахаре фрукты «овечьи ушки», – словом, все, что полагалось для легкого завтрака.

Молодой чиновник ел изящно и немного и повеселил домоправителя рассказами о дворцовой жизни; к изумлению Амадии, он выказал немалый интерес к механике и даже некоторое время спорил с домоправителем о камнях, падающих с неба. Амадия полагал, что императорской академии следует запретить принимать как проекты вечного двигателя, так и сообщения о падающих с неба камнях, потому что это глупость и суеверия, и происходит оно от невежества крестьян, полагающих небесный свод сделанным из камня лазурита; молодой чиновник выразил нерешительное сомнение, что, может, как-то удастся обойти проблему, если выяснится, что камни все-таки падают.