Рейволюция. Роман в стиле техно - Илья Стогоff

В свое время Тимур Новиков получил членский билет клуба «Тоннель» за номером один. Принимал он участие и в открытии клуба «Грибоедов». Правда, после того, как Тимур Петрович ослеп, он несколько отошел от дел. Правда, все же не до конца. Так что через какое-то время было решено провести телемост между ним и посетителями клуба «Грибоедов». Тесный и темный танцпол. Музыка лупит прямо по мозгам. Карикатурные изгибы коротеньких ножек. Над головами танцоров в телемониторе появляется Новиков.

Выписавшись из больницы, он перестал бриться и теперь носил длинную бороду. Он похудел в последнее время. Теперь в нем было что-то от ветхозаветных пророков.

Невидящие глаза. Впалые щеки. Упрямо торчащая борода.

В телемониторе он шевелит губами.

(Он что-то говорит…

Погоди… не слышу… что-что?)

– Красота – это… Ведь на самом деле, ты…

(Да прибавьте вы этот чертов звук! Что он говорит?!)

– Потому что красота…

Он собирался сказать им важные вещи. Мир танцевал под его музыку много лет. А потом у мира начали гудеть ноги. Тогда мир остановился и поглядел по сторонам. Никто не знал, что делать, – но он-то, как обычно, знал. Он прекрасно видел, куда нужно идти.

Он собирался рассказать именно об этом. Но музыка стучала громко, а телемонитор висел чересчур высоко. Тимур Петрович шевелил бородой, но смотрели все не на него, а на диджея.

(На классного парня DJ Пуго)

Неужели вы не слышали о DJ Пуго? Все на свете знают классного парня DJ Пуго! Он сводил пластинки и с каждым оборотом винилового диска стаскивал с себя одежду.

Кепку.

Рубашку.

Футболку.

Давай-давай!

Он стаскивал брюки и кидал их в толпу. Организаторы вечеринок знали, что посреди сета он обязательно стащит брюки и швырнет их в толпу. Организаторы вечеринок боялись классного парня DJ Пуго. А публика вытягивала руки навстречу летящим брюкам и орала:

– Давай! Давай!

Во время первого большого рейва во Дворце спорта «Юбилейный» рыжеусый милицейский майор в серой куртке показал на него пальцем и задрал грозные брови:

– Что так-кое?

Но целый стадион орал славному парню:

– да-вай! да-вай!

И он давал по полной. Он стаскивал трусы и оставался голым. А майор плевал сквозь рыжие усы и уходил.

Белое лицо. Черные наушники – словно чебурашкины уши. В этих чертовых вспышках фиолетового света было ничего не разобрать. В тощих белых руках мелькали жирные черные пластинки. И с каждым оборотом он расходился все больше.

Он перебирал те самые струны, на которых земля была привешена к твердым небесам. И казалось, что в его пальцах эти струны сейчас лопнут. Он вскакивал на пульт и двигал тазом, качал членом, взбрыкивал тощими белыми ногами в такт своей славной музыке.

– Давай-Давай-Давай!

Да, а потом у DJ Пуго появилась girlfriend. Она была отличная! Еще более безбашенная, чем он сам! Теперь в толпу летели не только его джинсы, но и ее. Ее джинсы! Ее футболки! Ее трусы!

Они оставались голыми оба, и уж тут-то все начиналось по-настоящему!

Он поворачивал ее к себе спиной. Она кричала во весь голос, да кто б ее расслышал?

Она даже сама себя не слышала. Она только видела, как DJ Пуго менял пластинки прямо через ее голову, а единственное, что видел он, – ее затылок, ее голову и развевающиеся в такт его музыке светлые волосы, загораживающие весь мир.

Птынц-птынц-птынц-птынц…

Птынц-птынц-птынц-птынц…

И вспышки фиолетового лета.

– Давай!

Давай!

Давай!

Давай!

Он давал. Танцпол принадлежал только ему. Как его девушка. Как весь этот мир.

Часть последняя

26. Лето 1996 года

Осенью вспоминать весну – неловкое занятие. Как вспоминать вчерашние пьяные выходки. Весна прекрасна. Мы все так ее ждали. Казалось, начинается все самое главное… но ничего ведь и не думало начинаться.

Это просто такое время года. Мы реагируем на него, словно животные. Не желаем помнить, что весна – это просто время года на полгода предшествующее осени.

Весной ты бежал и рыдал от восторга. А осенью хочется всего лишь оказаться в тепле. Все-то ты видел, все-то ты знаешь… Осенью тебе хочется просто попасть в теплое место. Выпить и поболтать.

«Тоннель» давно закрыт и сгнил. «Нора» тоже сгнила, хотя закрылась недавно. «Планетарий» изгнали из планетария: в этом зале дети все еще смотрят на звезды, но теперь это не звезды стиля драм энд-бэйс и не ослепительные стриптизерки, а всего лишь Сириус. Пушкинскую, 10 расселили, отремонтировали и стали сдавать под дорогие офисы. В «Грибоедове» душно и не интересно. Клубы стали носить иные имена. Ночь теперь проводят по иным адресам. Это больше не сырые норы. Это дорогие места с хорошим меню, но почти без танцев. Какие танцы, когда тебе сорок?

Выпить и поболтать. Обсудить цены на недвижимость и как дорого обходится теперь приличное воспитание детей. Послушать музыку, выпить еще. После этого можно идти домой.

Вы обратили внимание, какой короткой вышла эта книга? Только все вроде началось – а уже пора закругляться. Жизнь, это всегда так. Только вроде разгонишься, как пора умирать.

Когда Новиков еще жил в Нью-Йорке, то обходил по три-четыре модных клуба за ночь. Вместе с Андреем Хлобыстиным они подходили к входу и занимали место в очереди, но люди, осуществлявшие фейс-контроль, махали им руками:

– Не стойте в очереди. Можете проходить. This way, пожалуйста.

Они проходили. Им было приятно. Во всем Big Нью-Йорке не было второй такой пары, как они.

Хлобыстин был знаком с Тимуром Петровичем чуть ли не всю жизнь. Они успели познакомиться еще в первой новиковской галерее АССА.

На тот момент двадцати-с-чем-то-летний музейный работник Хлобыстин заведовал императорскими дворцами в Петергофе. Потом плюнул на музейную карьеру и стал кататься с Новиковым по миру.

Как-то в Нью-Йорке они пошли на вечеринку к знакомым. Там оказалось скучно. Они ушли. Вышли на Бродвей. Новиков спросил:

– Как вам тот парень?

– Который?

– Ну, был там… Такой… невысокий.

– Да ничего. Вроде симпатичный.

– Запомните его, Андрей. Думаю, этот парень станет звездой. Он актер. Его зовут Киану Ривз. Думаю, вы еще услышите его фамилию.

Потом Ривз действительно стал звездой. Потом Новиков вернулся в Петербург. Теперь он редко куда-нибудь выезжал. А Хлобыстин возвращаться не торопился. Он остался жить в Париже, потом в Берлине, потом в Вене, потом опять в Берлине. Он обзавелся мастерской и новыми приятелями. Он отлично себя чувствовал.

Летом 1996 года из Петербурга стали доходить странные новости.

– Курёхин умер.

– Вадим Овчинников умер.

– Тимур Петрович потерял зрение. Он тоже со дня на день умрет.

Кончались 1990-е, и мир кончался. Все понимали, что страшная цифра 1999 это перевернутое число зверя. Светской жизни – конец. Конец тысячелетия – маленький конец света.

Кончались 1990-е, и наступал Millenium. Наступал он как-то чересчур рано. Но симптомы были налицо. Хлобыстин сидел в безопасном Берлине, но чувствовал: там, дома, в Петербурге, происходит что-то не то.

Хлобыстин плюнул на студию, плюнул на европейских приятелей, собрал вещи и вернулся в СПб чтобы своими глазами увидеть: что там, черт возьми, творится?

Сергей Курёхин умер в августе 1996 года. Его похоронили в поселке Комарово, рядом с Анной Ахматовой. Две легенды – кладбище одно.

История вышла странная. Курёхин был очень здоровым человеком. В 42 года он был гибок и мускулист, словно тинейджер. За полгода до смерти он проходил полное медицинское обследование. Докторши цокали языками: в какой отличной физической форме находится мужчина!

Через четыре месяца он уже не мог ходить. Врачи пробовали его оперировать и не верили глазам. Болезнь, от которой он умер, была почти невозможной: саркома сердца. Словно на сердце у него вдруг выросло еще одно сердце.

После того как Курёхин умер, его именем хотели назвать какую-нибудь петербургскую улицу. А в Штатах в память Курёхина был проведен музыкальный фестиваль SKIF: «Sergey Kurehin International festival».

Сразу по окончании первого SKIFа организатор фестиваля Борис Райскин покончил с собой. Через год погибла дочка Курёхина Лиза – тоже самоубийство. Еще через два года, день в день с Курёхиным, умер его ближайший партнер по «Поп-механике», музыкант Александр Кондрашкин.

Где-то за сценой прозвучал хлопок в ладоши. Смена состава произошла молниеносно.

Странной была и смерть Вадима Овчинникова. Когда-то Овчинников вместе с Новиковым основал движение «Новых художников». А летом 1996-го он с приятелями собирался большой компанией поехать отдыхать – и вдруг пропал.

Нашли его только через несколько дней. Повешенным на дереве за Смольным собором. Место там тихое и безлюдное. Вадим любил гулять там по набережным. Тело провисело на дереве несколько дней. Что именно случилось – неизвестно до сих пор.

Но самым странным было то, что творилось с Новиковым. Его диагноз звучал: энцефалитный менингит. То есть, живя в самом центре самого гранитного города планеты, он умудрился подвергнуться укусу крошечного хищного насекомого, которое заразило его неизлечимым недугом.