Первый эйдос - Дмитрий Емец

Барон мрака предпочитал воспринимать жизнь просто. Златокрылые не успели завершить маголодий, поэтому он лишь ранен. Завершили бы – уже они понесли бы в Эдем его меч и дарх, тоже для надежности обернув их чем-нибудь.

Внезапно Меф понял, что всегда смущало его в Арее и мешало попасть под влияние этого цельного характера. Порой глаза мечника застывали и подергивались пленкой, как у мертвых кур. В них появлялся мутный, неподвижный блеск, какой бывает у убийц – нет, не убийц-психопатов, а спокойных деловитых убийц, вроде военных пулеметчиков или снайперов, для которых людей нет, а есть заградительная стрельба или мишени.

Арей убивал будто нехотя, по необходимости, но в то же время не без ленивого удовольствия, какое испытывает профессионал, когда ему удается недурно сделать свою работу.

Мечник опустился в кресло, из которого незадолго до этого вспорхнул Чимоданов. Во взгляде Улиты Петруччо прочитал, что, если он вякнет о мотыле, исчезнувшем из кресла пару минут назад, это будет последняя шутка клоуна.

Дверь скрипнула. Из кабинета начальника русского отдела, кокетливо прихрамывая, вышла Мамзелькина. В руках она цепко держала чашу с медовухой.

– Не против, Ареюшка, что я у тебя распоряжаюсь? – спросила она.

Начальник русского отдела что-то промычал, не открывая глаз.

Мамзелькина глотнула медовухи. Подержала во рту, посмаковала и проглотила. Желтоватые щечки, покрытые сеточкой старческих жилок, раскраснелись. Аида Плаховна пришла в хорошее расположение духа.

– А ну, Буслаев, ходь сюды! Разговор есть! – приказала она.

Меф приблизился. Мамзелькина отвела его в угол и, небрежным взмахом руки выставив барьер против подслушивания, спросила:

– Лихо ты с яросом управился. Сам или помог кто?

Глазки старушки алчно сощурились. Меф молчал.

– Ну да хоть бы и помог. Все равно лихо, – бойко затараторила Мамзелькина. – Не ожидал Лигул, хоть дархом и подстраховался. Приглядываются к тебе в Тартаре многие. Лигул-то не всем по нраву! Скупердяй он, бумажная душонка, в канцеляриях штаны просидел, всех паутиной оплел. Рубакам-то и служакам старым, вроде Арея, плохо при нем стало. Эйдосы-то нынче ручейком текут, не речкой. Горбун это знает и зол на тебя… Жди беды!

Меф усмехнулся. Ждать беды от Лигула – не новость.

– Прасковью тут давеча видела. В Москве. Привет она тебе шлет! – продолжала частить Мамзелькина.

Буслаев смутился.

– Как это? Она же не разговаривает?

– И-и, милый, что я немых мало носила? Важное-то глазами говорят. Язык, он так: по зубам потрепаться да остановку автобуса узнать.

– Не верю.

– Не веришь, так и не верь. За что купила, за то продаю. Заинтересовал ты ее. Да только не гордись сильно: кого она в Тартаре видела? Выбор-то сам понимаешь: из двух елочек да из сосенки! Ты, милый, Прасковье не верь. Не простая она. Лигул-то не за красивые глазки ее взял.

– А зачем он ее взял? – спросил Меф.

Аида Плаховна воздела лукавые глазки к потолку.

– Вот уж не знаю. Он мне не докладается.

Меф, научившийся разбираться во лжи, понял, что старуха что-то утаивает.

– Дарх-то как? Шейку до крови не натирает? – поинтересовалась Мамзелькина.

– Нет. Все врекрасно, – сказал Меф, нарочитой оговоркой выдавая истину.

Аида Плаховна понимающе хмыкнула.

– И валькирии-одиночке не доверяй! Осторожен будь… Через нее, через Прасковью, да через Даф беда к тебе ползет. Уж с какого боку, не знаю, да только чую, – пропела она.

Сухими пальцами Мамзелькина ущипнула Мефодия за щеку и, позванивая косой, засеменила к двери.

– Все, голубки, пошла я. Двадцать минут уж на Земле никто не помирал. Лопухоиды, коли заметят, диссертации научные защищать будут. На озон да на витамины все списывать. А что Мамзелькина у друзей гостила, ни одна собака не догадается.

Продолжая бубнить, Аида Плаховна взялась за ручку двери и исчезла. Если стражи телепортировали всегда с четкой вспышкой, то Мамзелькина втягивалась внутрь и исчезала с шашлычным дымком. По характеру исчезновений она напоминала Дафне джиншу Гюльнару, которая давно сидела в кувшине. Однообразные шуточки про блондинок всех порядком достали.

По приемной расплылся сладковатый, грустный запах кладбища. Казалось, старуха, исчезая, высосала из мира всю радость.

– Подчеркиваю: когда-нибудь у нас закончится медовуха. Тогда старуха перестанет прикидываться доброй и всех прикончит, – сказал Чимоданов.

– А другую медовуху раздобыть нельзя? – спросил Мошкин. – Или наложить на бочонок заклинание, чтобы он никогда не пустел?

– Магия, что ли? Стреляного воробья дихлофосом не траванешь, – презрительно заявила Улита, и Евгеша почувствовал полную безнадежность своего предложения.

В двери резиденции поскреблась тишина. Портрет Лигула оскалился лошадиными зубами. По портрету поползла неосторожная, томная от летней жары муха. Зубы щелкнули. Муха исчезла.

– Черный юмор Аиды мне надоел! – решительно заявила Ната, подводя черту под недавним разговором.

Меф улыбнулся.

– Ты не знаешь, что такое настоящий черный юмор. Я тоже не знал, пока вчера сам не увидел. Мужик, продающий у метро памятники, высек на граните свой портрет. С датой рождения, со всеми делами, даже с черточкой. Стоит, лыбится. Мамзелькиной бы такой понравился.

– Ей вообще дураки нравятся. Только напрасно дураки думают, что им это сильно поможет, – цинично заявила Улита.

Арей с час просидел на кресле, закрыв глаза. Затем рывком встал и удалился в кабинет. Меф знал, что сегодня он будет отлеживаться. Золотые крылья стражей Арей унес с собой, а флейты в мешковине остались на полу. Дафна подошла и горестно присела рядом, глядя на грустно сияющие мундштуки. Лицо у нее было бледным. Из него точно выпили весь румянец. Она смотрела на флейты и ей хотелось, с криком ворвавшись в кабинет Арея, броситься на него и расцарапать ему лицо.

Что он понимает, этот тупой барон мрака, для которого убийство – спорт! Первым нанес удар, сорвал с шеи золотые крылья – вот и все. Угрызений совести не больше, чем у пенсионера, который выиграл у приятеля партию в шашки. Разве он понимает, сколько раз заботливые, чуткие руки касались флейт! Сколько раз полные спокойной мудрости маголодии поднимались в прозрачное небо Эдема. Сколько эйдосов отвоевано, сколько размазано липких и мерзких комиссионеров! И вот теперь флейты в мешковине, а их хозяев, которых она, Дафна, возможно, знала, больше нет.

Лишь стражи мрака с их извращенным сознанием могут думать, что флейты – оружие. Это их мечи годятся только для войны. Флейты же света прежде всего инструмент созидания и пробуждения. Боевые маголодии – это вторично. Они возникли лишь в последние тысячелетия, когда появилась необходимость защищаться от мрака.