Роман - Джеймс Миченер

17,Она помогает убить свою мать Клитемнестру, сходит с ума, пытается убить свою сестру Ифигению.

18. Вскоре после убийства мужа Орестом, выходит замуж за убийцу.

19. Будучи свидетельницей того, как Орест убил ее брата Алета, она рожает от Ореста сына.

20. Сын Ореста и Гермионы — вдовы человека, которого убил Орест.

21. Богини мести и проклятия, преследовавшие преступников, в том числе Ореста за убийство матери. Они могли простить мужу убийство жены, но не братоубийство, убийство отца или матери.

Свое первое занятие в феврале 1989 года я начал с вводной лекции о сущности литературы. Подчеркнув, что она имеет дело главным образом с человеческими эмоциями и страстями, я сказал:

— Если вы не можете вообразить себе и проникнуться теми чувствами, что движут вашими героями, вы никогда не станете писателем. Каким бы ужасным, благородным, жертвенным или банальным ни было их поведение, вы должны уметь поставить себя на их место и не только войти в их положение, но и влезть в их шкуру. — Для того чтобы перейти к схеме, в этом месте лекции я по обыкновению вызывал без всякого предупреждения одного из будущих писателей и предлагал ему, представив себя в образе того или иного представителя рода Атрея, оказавшегося перед той или иной ужасной дилеммой, произнести речь своего героя в момент его деяния или воспроизвести его размышления, как если бы автор писал диалог к рассказу, в котором появляется древний грек. В этот день в качестве первого действующего лица я выбрал молодую женщину, к которой относился неоднозначно. Перешедшая сюда из знаменитого литературного колледжа Айовы, она, кроме вполне законченного и добротного романа, принесла с собой противную привычку носить плотно облегающие майки с провокационными надписями на груди, которые могли бы показаться забавными в Арканзасе или Оклахоме, но здесь они явно были неуместны. Звали ее Дженни Соркин, и в этот день на груди у нее сверкал призыв: «Что видишь, то и получишь». Я решил, что настало время испытать ее.

— Мисс Соркин, — неожиданно сказал я, — вы номер четырнадцатый и приглашены на обед к своей сестре, номеру двенадцатому, которая, как вам только что стало известно, приходится вам еще и матерью. Я хочу услышать два разных голоса — один, которым вы говорите со своей сестрой-матерью, и другой, которым вы говорите с собой. Вы вошли в комнату, где она ждет вас, и что-то хотите сказать. — И, прежде чем обычно находчивая мисс Соркин успела собраться с мыслями, я прокричал прямо ей в ухо: — Начали!

Задача у нее была одна из самых трудных. От нее требовалось представить себя в образе мужчины, оказавшегося в отчаянном положении, и я побаивался, что она может не справиться с заданием. Но, как оказалось, мисс Соркин изучила диаграмму и знала, что ее Эгисф (14) был одним из самых отъявленных подонков греческого рода — совратителем царицы Клитемнестры (10) и убийцей ее мужа Агамемнона (9). И со знанием дела, удивившим класс, который раньше не обращал на нее внимания, она сумела превратиться в подлеца, который произносил слащаво-льстивые речи в адрес своей двоюродной сестры. Затем его голос перешел в злобное рычание, когда он стал замышлять про себя убийство сестры, чтобы отомстить ей за то зло, что она причинила его матери, вступив в кровосмесительную связь с их отцом Фиестом (6).

Когда она закончила свое выступление, никто из нас не сомневался в том, что Эгисф способен будет убить не только свою сестру, но и царя Агамемнона. Я захлопал вместе с классом в ладоши и заключил:

— Я подозреваю, мисс Соркин, что, несмотря на ваши майки, вы сможете стать писателем. — И аудитория вновь разразилась аплодисментами.

Затем я остановился на тех вещах, которые хотел навсегда вбить им в головы и которые для тех, кто слышал это впервые, звучали как гром среди ясного неба:

— Всю оставшуюся жизнь вы должны защищать литературу и бороться со всеми формами цензуры. Если какая-то группа баптисток в Оклахоме будет протестовать против того, что в той или иной книге затрагивается непристойная тема, я хочу, чтобы вы напомнили им: в основу некоторых величайших в мире произведений, от которых берет начало современная литература, положены поступки вот этого сборища негодяев. — Я ткнул в сторону схемы. — Убийства. Умерщвление собственной матери. Кровосмешение. Предательства. Отцеубийства. — Выдержав паузу, я продолжил: — И не слушайте, если кто-то станет поучать вас, рассказывая о том, что такое приличная литература и что такое запретная. Если вам понадобятся аргументы опровергнуть его, вспомните эту схему и имена людей, которые черпали оттуда свое вдохновение: Гомер, Эсхил, Софокл, Еврипид. Они указали нам путь.

Затем, резко подскочив, я указал на молодого человека:

— Мистер Кейтс, вы номер седьмой и пьете чай с номером десятым, но вы — провидец и знаете, что она собирается убить вас. Два женских голоса, пожалуйста. Их беседа. — Кейтс не был столь талантливым актером, как мисс Соркин, но довольно тонко чувствовал, что творилось в сердцах этих двух женщин. И, когда он закончил их диалог, я заметил: — Менее драматично, чем у Эгисфа, но вы знаете, что делаете, мистер Кейтс. В ваших речах виден не только рассудок, но и: сердце. Рассказ, который вы представили при поступлении, убедил меня в ваших способностях, а сегодняшнее выступление только подтверждает, что я не ошибся.

После этого я перешел к третьему выводу, вытекавшему из схемы:

— Шекспир поведал нам три незабываемые истории убийств: «Гамлет», «Макбет», «Отелло»-, ноя сильно сомневаюсь, что сам он совершил хотя бы одно убийство в своей жизни. Ему это было не нужно. Достаточно побывать в тюрьмах и понаблюдать казни, чтобы заключить, что означает убийство, а дальше положиться на свое вдохновенное воображение. Так же, как делали это Гомер и Эсхил. Им не надо было совершать эти ужасы.

Приблизившись к стене, я продолжал:

— Все это не должно остаться здесь. Оно должно поселиться в ваших умах и сердцах, войти в кровь и плоть.

Позднее некоторые отмечали, что с того момента я «словно вырос в их глазах, превратившись из тощего и рыжего немца в одного из рода Атрея… может быть, Ореста… объятого страхом перед тем, как исполнить свой ужасный долг», Другие говорили: «С тех пор как он начал заставлять нас представлять себя в шкуре Атреев, литература стала казаться нам вещью более возвышенной и яркой».

В тишине, последовавшей за этим эпизодом в моей вводной лекции, я тихо произнес:

— Мистер Томсон, вы — номер шестнадцатый — летним днем в гавани Авлида и видите, как к вам направляется ваш отец. У вас нет полной уверенности в том, что он собирается предпринять. Но вы умная девочка и догадываетесь. Вы обращаетесь не к нему, а к себе. Что вы скажете себе в эти последние моменты своей жизни?

Задание оказалось Томсону не по плечу. Он изучал схему так усердно и так вжился в образ Ифигении как милой сердцу царя дочери, что мысль о скорой смерти показалась ему нестерпимой. Он лишился дара речи и стоял, не в состоянии произнести ни слова, некоторые нетерпеливо заерзали на своих местах, а других охватило смущение, но я постарался самым деликатным образом вывести ситуацию из тупика:

— Прекрасно, мистер Томсон. Вы, пожалуй, оказались ближе всего к правде, ибо в тот день в Авлиде наша прекрасная принцесса, сообразив, что отец собирается убить ее, скорее всего, сделала то же самое, что и вы. Она заплакала.

Я родился в 1952 году на ферме под Редингом в немецкой семье, которая не придерживалась строгих правил амишей, запрещавших им пользоваться средствами механизации на фермах или иметь пуговицы на одежде, однако следовала меннонитским традициям, требовавшим глубокого консерватизма в быту и прилежания в труде. Мы не брезговали пуговицами и механическими средствами, но одежду должны были носить только черного цвета, независимо от того, мужчина ты или женщина. Правда, существовало одно исключение: женщинам дозволялось надевать красивый кружевной капор, тщательность, с которой он изготавливался, отличала хорошую домохозяйку от неряшливой. Впрочем, последних было немного.

Впитав в детстве традиции меннонитов, я добавил к ним успешную учебу в школе Рединга, где приобрел прочные знания в области математики, естественных наук, истории и французского языка. В старших классах у моих учителей не было никаких сомнений, что я получу стипендию в лучшем университете. Когда учеба в школе близилась к окончанию, вербовщики из университетов Питсбурга, Пенсильвании и Сиракуз видели, что я не только являюсь старостой класса, отлично играю на трубе в школьном оркестре, но и владею тремя языками — немецким, французским и английским — и вполне гожусь для университета как по своим показателям в области естественных наук, так и литературы. Они не ограничивались просто предложением стипендии, они связались со своими бывшими выпускниками, выходцами из наших мест, и добились их согласия на то, что они оплатят всю мою учебу.