Уго Чавес - Константин Сапожников

Руководителю заговорщиков вертолёт не предоставили, но идея «показать» Чавеса по телевидению, чтобы он призвал соратников сложить оружие, Даниэльсу понравилась. Он позвонил министру обороны, обрисовал общую, очень нестабильную, ситуацию в стране и предложил использовать Чавеса, чтобы убедить восставших сдаться. Генерал Очоа находился в Мирафлоресе и поспешил к президенту, чтобы получить его санкцию. Перес задумался на две-три минуты и разрешил, но с оговоркой: «Показать по телевидению в записи. Никакого прямого эфира!» Для Даниэльса любое промедление с телетрансляцией было чревато потерей боевых самолётов: базу ВВС «Либертадор» в Маракае окружили танки восставших. Если они прорвутся на её территорию, без бомбёжки не обойтись, и потом, когда всё закончится, ему, Даниэльсу, придётся отвечать за безрассудные решения политиков и военного руководства. Поэтому вице-адмирал, проявляя несговорчивость, сказал министру: — У нас нет времени. Атака на базу вот-вот начнётся, и после первых выстрелов её не остановить.

— О’кей, Даниэльс. Если ситуация настолько опасна, то под мою ответственность представь Чавеса прессе. Не трать напрасно время.

О том, что Чавес, вопреки «свидетельствам», не был «деморализованным», говорит то, что уже после сдачи он продолжал, как говорится, гнуть свою линию. И тогда, когда его, арестованного, завезли по его просьбе в Провиантское управление. И потом, когда он отказался «согласовывать» текст выступления: «Я ничего не стану писать. Я призову к сдаче. Даю вам слово чести». Получив согласие, он потребовал, чтобы ему вернули берет парашютиста и военные знаки с формы, потому что, по его словам, «не хотел выглядеть как панамский президент Норьега, которого американцы показали всему миру согбенным и деморализованным». Ни при каких условиях он, Чавес, так выглядеть не будет! В 11.00 его ввели в протокольный зал министерства обороны, где в ожидании новостей толпились корреспонденты телеканалов и печатных СМИ. Трансляция шла прямо в эфир. На телеэкранах появилось усталое, мужественное, «киногеничное» лицо подполковника Чавеса. Он сказал: «Это боливарианское послание обращено к мужественным солдатам, которые находятся в подразделении парашютистов Арагуа и в танковой бригаде в Валенсии. Соратники, к сожалению, пока что цели, которые мы поставили, в столице не были достигнуты. То есть мы — здесь в Каракасе — не смогли захватить контроль. Вы, там у себя, всё сделали отлично… Пришло время для осмысления. Потом будут другие обстоятельства, и тогда страна окончательно направит свой курс к лучшей судьбе».

Слова «пока что» отозвались эхом по всей Венесуэле, стали с самого момента их произнесения «историческими».

После телевизионного обращения Чавес несколько часов находился в здании министерства обороны. Не исключалось, что снова может потребоваться его помощь. Министр Очоа из дворца Мирафлорес следил за развитием событий и с удовлетворением отметил, что телевизионное выступление Чавеса сыграло свою роль. Переговоры о сдаче начались во всех последних точках сопротивления. Подполковник Ариас в Маракайбо не препятствовал восстановлению правительственного контроля над захваченными им военными объектами. Сдался со своим подразделением капитан Гуйон из 4-го пехотной дивизии. Майор Торрес снял осаду базы ВВС «Либертадор» и передислоцировал танки на базу парашютной бригады, где последовал примеру Гуйона. Последним из мятежников отдал приказ о сдаче оружия Хесус Урданета.

Когда генерал Очоа вернулся в министерство (примерно в 16.00), Чавес дожидался решения своей судьбы в представительском салоне министра. Рядом с ним были вице-адмиралы Элиас Даниэльс и Герман Родригес, генералы Иван Хименес и Рамон Сантелис. Министр уже намеревался отдать распоряжение об отправке Чавеса в Управление военной разведки, куда свозили со всей страны участников заговора, но в этот момент появился официант, обслуживавший столовую министра.

Неожиданно Очоа пригласил Чавеса пообедать со всеми. Это был великодушный жест победителя. Во время обеда Чавес почти не ел, потому что присутствующим было трудно удержаться от вопросов. Генералы хотели знать, почему и для чего «всё это» было затеяно.

Чавес отвечал: вызывающая коррупция во всех правительственных сферах, предательская политика президента Переса по передаче Колумбии Венесуэльского залива, а также неспособность высшего военного командования страны положить конец этому произволу. Ответ показался министру неискренним и неубедительным. Поэтому, чтобы побудить Чавеса к большей открытости, Очоа сказал с подчёркнуто обвинительной интонацией: — Вы, Чавес, по итогам этих событий несёте ответственность за всех убитых и раненых. Эти венесуэльские юноши 114 погибли напрасно. Вы и офицеры-путчисты обманом втянули многих из них в эту авантюру.

Усталость Чавеса после всего пережитого была столь велика, что он ограничился короткой репликой: — Двигать историю без насилия невозможно.

Ответ его показался министру циничным и вызывающим. Ещё более враждебно он сказал: — Вы, Чавес, не только не выполнили своего воинского долга, предав своих командиров, но и совершили то же самое по отношению к подчинённым. Вы сдались без сражения. В отличие от вас большинство восставших выполняло данное ими слово до последнего момента. Некоторые погибли, другие были ранены. Остальные сдались только после того, как это сделали вы. Они были готовы умереть за свои идеалы. Но вы, со всей определённостью, этого делать не собирались.

На этом обед закончился. Чавес поднялся со стула, отдал честь и направился к двери.

В Управление военной разведки Чавеса сопровождал генерал Сантелис. По его мобильнику, сидя в машине, Чавес позвонил по двум номерам — матери в Баринас и Эрме на её домашний телефон. Из коротких отрывистых фраз Эрма поняла, что Уго не ранен, что при аресте «эксцессов» допущено не было и что ей надо избавиться от «всего лишнего» в квартире. Последнего Чавес мог бы не говорить. За десять лет конспиративной работы Эрма научилась предвидеть события. Материалы, имевшие отношение к Уго и «MBR-200», были надёжно спрятаны в разных местах.

Из всего, что было сказано Эрме, Чавес оставил «для истории» всего несколько слов: «Я нахожусь здесь, близко». Так оно и было, Управление военной разведки и квартира Эрмы по прямой линии были совсем рядом. Интерпретируя позднее эту фразу, он не удержался от поэтической передачи своих чувств и ощущений перед «моментом истины»: «Четыре слова, полные безнадёжного отчаяния, я сказал тебе на рассвете, который уже потрескивал и рассыпался под очередями смерти. В этих словах было заключено так много. Словно сказать: “Прости, потому что я не смог”. Словно сказать тебе: “Прощай, я уже умираю”. Это было как ураганный полёт по времени, которое бежало от нас как облака, как уносящиеся жизни, которые не возвращаются. Были смерть и роды в ту ночь. Конец и начало».