Лазурное море - изумрудная луна (СИ) - Евгения Кострова

— Как я могу отблагодарить Вас за то, что Вы сделали, добрый Господин? — спросила Иветта мягким голосом, склоняя голову, но глаза девушки были полны унижения и скорби к самой себе, и она надеялась, что за пеленой волос он не сможет разглядеть неискренность в скованных движениях рук, прямой спине и неровности дыхания. Какой нещадной может предстать пред тобой судьба, когда человек, которому она обязана жизнью выходец голубых кровей, как один из тех, что убивал ее сородичей, вознося на лицо драгоценную охотничью маску. Тот человек, что приказывал стражам и мечникам поднимать тяжелые мечи над непокрытыми головами и отпускать молниеносные стрелы, пронзающие сердца тоже носил плетеную косу, и как и у этого человека, у него была неуловимая грация движений, свойственная лишь дворянским отпрыскам.

— На твоем теле нет защитных рун, которыми клеймят детей при рождении, — негромко произнес он, стирая кончиком указательного пальца перламутровую каплю с платиновой шпицы, оставаясь на своем месте и следя за ней с высоты своего роста.

— Мои родители были очень бедны, и я никогда не знала, к какому племени принадлежат мои корни. Семья, живущая на скромный доход от скупки пряжи изо льна, не могла бы позволить себе таких дорогостоящих затрат, — она ответила без лишних промедлений и не смотрела ему в лицо, останавливая взгляд на горячем прикосновении солнца, что сверкало на рукоятях золотых кувшинов, изящных петлях сундуков и гранях склянок из цветного стекла. — В караване, в котором путешествовали мои родители, не нашлось знахаря, что мог бы отметить меня и поставить священный символ.

Анаиэль слабо улыбнулся краешками губ, но глаз его улыбка не тронула, они оставались холодными и темными в янтарном воздухе, как лед, что медленно таял, трескаясь на живописных вставках на потолке, проходя кривыми завитками, студеными шрамами по великолепной отделке просторных залов. И в этот момент она поняла, что этот человек знал о ее лжи, но отчего-то больше не спрашивал ничего.

— Почему же они оставили свое единственное дитя без чудотворной опеки, освященной звездами? — тихо поинтересовался мужчина, разглядывая пейзаж за окном, словно он не спрашивал ничего серьезного, ничего такого, за что потом мог бы отвести ее на плаху в ближайший город или, что еще хуже — отдать на милость священнослужителям, что поливали еретиков расплавленным металлом. Но слова били Иветту, как плеткой. От одной мысли о наказании за пересечение границы волосы прилипали к взмокшей шее, и она тяжело задышала, прекрасно осознавая, что он слышит, и биение ее предательского сердца, и вкушает страх, что отворяет правду, и тени, шепчущие проклятия, вставали за спиной, напоминая о сути лживой жизни.

— У меня больше нет родителей, они покинули меня, когда мне едва минуло восемь весен, — и Иветта обернула руки вокруг коленей, и во взгляде поселилась безмерная тоска.

Неожиданно для себя она услышала вопрос:

— Как же ты смогла жить в одиночестве все эти годы без охранительных талисманов на теле?

И Иветта весело рассмеялась, решаясь посмотреть на человека, к которому воспылала и ненавистью, и безмерной любовью, чувствуя внутри себя частицу души и тепла, которые он вложил в каждый хрустнувший сустав и разбитую кость. И, превозмогая дикий ужас, она выдержала его прямой взгляд, пропитанный пламенем, удивляясь красоте и чистоте голубого взора, такого глубокого, что он был ярче аквамаринового камня, упавшего в быстрое течение реки, освещаемого вспыхнувшим светом златой денницы, простилающейся на горизонте.

— Разве не умирают люди с татуированными символами от болезней или клинков разбойников, от злых языков, проклинающих род — все едино. Я возношу молитвы каждую ночь к небесной обители, благодаря за подаренное время, даже если моя жизнь отличается от спокойной и размеренной бытности, которой бы мне так хотелось.

Обнаженные колени и грудь омывал белоснежный, горячий свет, оставляя на теле огненные поцелуи, и она в блаженстве прикрывала глаза, наслаждаясь невидимым, прозрачным, как стекло, прикосновением златого эфира.

— Вы спасли меня, и теперь я смогу снова вдыхать воздух, чувствовать ногами твердость земли и прикосновение теплого ветра в подступающих черных тучах ночной грозы, что будет ослеплять черноту сверканием молний, — к густым ресницам подступила влага, когда она положила подбородок на острые колени. — Я снова смогу видеть плывущие облака на сапфирном небе, и слышать красоту прибоев в океане, где плещутся седые волны.

Небесные ветряные драконы расходились в матово-серебристом мареве, колыхая прохладный воздух, и бледноликий ящер, восседающий, словно на троне, на плече своего хозяина, влачил плеяды дымных образов алмазно-белым, как жасмин, хвостом. Расписывали дымчатые тени серебра и платановые деревья, и лилии изящные бокалы, и драгоценные бусы полных бусин жемчуга речного. Анаиэль провел пальцами по чудотворному змею, и он растаял, как во сне.

— Значит всю жизнь жила ты под чужим шатром, не зная песнопений земель родных? — горько усмехнувшись, вопросил мужчина, наблюдая, как крупные локоны плетутся по бронзовым плечам, как губы изгибаются лепестком возрожденной солнцем розой, и как глаза сжигают изумрудным пламенем, заковывая волю в цепи, а сердце, сжимая в тернистом плюще.

— Дом там, где есть любимые люди, — тихо шептала она, и курчавые небесные тени овевали нежное лицо, когда Иветта прикасалась пальцами к влажным щекам и, стирая слезы, а он думал, будут ли они так же солены, как вкус морской мятежной волны. — Можно быть связанным кровным узами, но не иметь связей духовных. Если я буду петь песни людей, которых люблю, я буду воспевать радость своей души, разве не так?

Анаиэль не ответил на ее слова, но больше и не задавал вопросов, будто пытаясь сохранить безмолвие, установившееся между ними.

На мгновение Иветта затихла, закрывая глаза и вздыхая аромат свежеиспеченного хлеба, таинственного аромата масел, чувствуя, как ячменные блики стекают рекою в блюда с игристым вином, прислушиваясь к еле слышному звуку ткани по острым, длинным иглам. Иветта разломила лепешку, поливая ее золотым маслом и специями, отломила сыр, распробовала сладость фиников, удерживала на кончике языка горячность вина. Она съела все до последней крохи, решив, что если уж ей и предстоит поесть в последний раз, то она не упустит шанса насытиться вдоволь. Неожиданно человек поднялся со своего места, оставляя глянцевитые ониксовые пеналы с бриллиантовыми инструментами, и подойдя вплотную к высоким окнам, провел указательным пальцем вдоль гладкой и чистой поверхности, и стеклянные двери распахнулись, впуская внутрь комнат прохладный, свежий воздух.