Джампер. История Гриффина - Стивен Гулд

Дверь была заперта, но они ее открыли. Не знаю, взломали или у них был ключ, но возились они недолго.

Осторожно обошли дом, открывая шкафы и ящики, заглянули на чердак. Первоначально я планировал ждать их именно на чердаке, но там стояла такая жара, что я предпочел залезть под диван.

К счастью, об этом они не догадались.

– А может, подвал? Там можно спрятаться.

Голос был молодой, с американским акцентом. Явно волновался.

– Расслабься, – сказал другой, более взрослый и уверенный. У этого голос звучал по-европейски. Вроде что-то скандинавское, как у молодого Макса фон Зюдова. – Если он уже здесь, все равно покажется, как только появится Вихилъ.

– Кемп тоже должен подъехать.

– Эй, не спеши, мы только убиваем джамперов, но сами-то не прыгуны! Как он, по-твоему, доберется сюда из Джерси за такое короткое время?

– С ним было бы легче. У него опыта побольше, верно? Как поступать со взрослыми джамперами? Я ведь имел дело только с малолетками!

– Да, больше опыта, чем у него, – только у группы Роланда.

Господи. Роланд! Еще один кошмарный паладин.

Старший резко выдохнул.

– Иди, осмотри задний двор, но будь осторожен. Не высовывайся. Не спугни его. Он может прийти пешком, но не забывай, что ему известен этот дом. Он может в него прыгнуть. И… если мы его схватим, это сослужит нам хорошую службу. Роланд читал наши рапорты и, прямо скажем, не в восторге.

Когда второй направился к выходу, я понял, что его шаги практически не слышны.

Нужно отдать им должное – они умели двигаться бесшумно.

Всего двое. Всего двое на всю округу.

«Я всегда имел дело только с малолетками». Ага. Я вспомнил человека в машине, там, в Лечлейде, когда мне было пять. Помню и себя девятилетнего, в ту, другую ночь. Да, действительно, охотьтесь за нами, пока мы еще маленькие, так проще нас укокошить.

Ладно, засранцы. Настало время иметь дело кое-кем постарше.

Повернув голову набок, я смог выглянуть из-под покрывала на диване. На ковре стояли ноги в коричневых ботинках на мягкой подошве – там, возле холла, откуда он мог одновременно следить из окна и отойти в тень при чьем-то появлении.

Я прыгнул, не меняя позы и оставаясь на полу, и вжал электрошокер в заднюю часть его бедра. Он выстрелил, но прицелился неудачно, так что провода и заряд ударились об одно из окон, когда он падал. На всякий случай я еще раз прижал его шокером, а затем, услышав шаги, прыгнул прочь, в старое стойло во дворе.

Он не стал искать дверь – вывалился прямо из разбитого окна, затем перекатился и встал на ноги. Он скакал по двору как нападающий вокруг мяча, который вот-вот должен полететь в ворота, – неожиданно менял направление, словно обыгрывая соперников. Одной рукой он сжимал рукоятку пистолета, с шипами и проводами, а другой прикрывал ствол.

Я подстроился под его скачки и в тот момент, когда он изменил направление, прыгнул, вжав в него электрошокер.

Его ноги ударили меня в живот и, прыгая, я скрючился от боли.

Приземлился на Пустыре, ошеломленный, словно парализованный. Пытался вдохнуть, но не полунаг лось. Стал давить руками на диафрагму, и наконец сумел вдохнуть, и мой первый вдох был прерывистым и сиплым.

Черт, да он шустрый.

Пришлось вспомнить о моем коричневом поясе, полученном в Бирмингеме. Я огляделся в поисках шокера, но тот исчез, возможно, остался там, у дома Сэма.

Я прыгнул в Нору, продолжая кашлять, намереваясь взять странный пистолет, отнятый мною у Матео в Ла Крусесите, но вместо этого схватил бейсбольную биту. Ну, пусть будет так.

Прыгнул обратно в гостиную. Первый все еще лежал на полу, но уже возился с оружием – вынимал пустую обойму. Новая лежала у него на животе.

Всего один шаг – и я размозжил его оружие битой. Пистолет разбился о дальнюю стену, но парень все не переставал возиться, и в его руке неожиданно обнаружился нож.

Я вернул биту в исходное положение и треснул его по вытянутой руке. Нож вонзился в пол, качаясь, а он закричал.

Крик решил все дело. Я его слышал раньше.

Той ночью.

Тогда я дважды выстрелил из ружья для пейнтбола ему в мошонку и несколько раз ударил в лицо стволом. Бледные шрамы, вон, видны до сих пор.

Я ударил его битой в лицо.

Юнец уже стоял в дверях и поднимал ружье. В который раз вспомнились папины слова, сказанные давным-давно: «Никому не позволяй даже целиться в тебя».

Я прыгнул на крыльцо позади него, на сей раз предотвратив удар ногой в живот, увернулся и хватанул его битой по колену.

Услышал хруст сустава и крик; он все еще пытался повернуться, высунул ружье за дверь, но я наносил битой удары по стволу, и вдруг… ружье выстрелило.

Оба крючка взвились и прошли сквозь его челюсть, один прорвал артерию слева, взметнув фонтан кровавых брызг, когда он падал. Его ноги дернулись, еще, и он замер.

Я почувствовал прилив дурноты и понял, что меня сейчас вырвет, но почти тут же, свесившись с крыльца, пришел в себя. Выпрямился и сильно втянул носом воздух, затем повернулся и заставил себя посмотреть.

Из него вытекло много крови. Наследник Сэма – седьмая вода на киселе – постелил тут новый ковер. Он явно не обрадуется.

Я прыгнул через тело и растекавшуюся лужу.

Старший, который был той ночью в доме моих родителей, уже не дышал. Струйка крови бежала из его уха. Глаза были широко раскрыты, а один зрачок больше другого.

– Хорошо.

Я произнес это громко, так что эхо отдалось по комнате, громче, чем предполагал, и резче.

Я плавал вдоль пляжа в Оахаке, Байя Чокакуаль, борясь с высокими волнами. Дальше на юге, у гватемальских берегов, должно быть, разразился шторм, раз такие буруны докатывались до севера. Я осознал, что тру под водой лицо, словно пытаясь стереть кровь.

Теперь она не отмоется. Никогда. Это нужно пережить.

Я вернулся на берег и прыгнул в джунгли, к моим душевым. Но там, словно наяву, я все время видел Эвэ, стоящую под струями воды, теплую и нагую, и не смог ополоснуться.

Ее пальто все еще лежало кровати.

Я прыгнул в Лью-Йорк в самый час пик и сел на поезд до Трентона, а потом пошел по улице вместе с другими пассажирами. Тело мистера Кельсона лежало в государственном морге до сегодняшней – субботней службы. Я хотел оставить там пальто, а когда служка впустил меня в церковь, я мгновенно ее увидел.

Служка удалился, я прошел к первому ряду и сел на дальний край скамьи. Гроб был раскрыт, но у меня не возникло ни малейшего желания смотреть на покойника.

– Я принес твое пальто.

Она взглянула на меня, широко раскрыв глаза, но выражение губ было скорбное.

– А они не вернутся? Не узнают, что ты здесь?

Я пожал плечами.

– Я приехал на поезде. И уеду на поезде. Здесь поблизости не буду прыгать. Если только обстоятельства не заставят.

Она отвернулась и закрыла лицо руками. Я все ждал ее слов, но не дождался.

– Ты могла бы поверить мне, – сказал я наконец. – Результат был бы почти таким же. Только ми…

Она не ответила. Я чуть-чуть подождал, затем поднялся и пошел к выходу.

И тогда она произнесла:

– Я рада, что ты вернул пальто. Оно принадлежало ему. – Она мотнула головой в сторону гроба. – Никто мне его не дарил, но, как только достаточно выросла, так, что оно перестало волочиться по полу, я взяла его себе. Он и слова не сказал.

Я пошел пешком до станции, на восток, подальше от ее дома, потом сел на поезд до Филадельфии.

Когда мы миновали Кройдон, я прыгнул в Нору.

В поезде, зажатый людьми, я мог заставить себя держаться.

Но в Норе я долго стоял согнувшись, между кроватью и столом, с полуоткрытым ртом. Спиной к своей фанерной галерее.

О боже.

Наконец заставил себя повернуться, подойти и сесть на край кровати.

Свет падал на лицо Эвэ, нарисованное мной в Риджентс-парке – расслабленное, невинное, без следов грядущей трагедии и кошмаров. Ключица, вырез свитера, кружево лифчика, контур груди – все было передо мной. И ее глаза.

Эти глаза больше никогда на меня так не посмотрят Я порвал портрет на кусочки. А кусочки – на более мелкие. И еще, и еще. Остался один на один с кучкой мелких клочьев, это было все, что осталось от рисунка, помимо воли руки вдруг принялись собирать их, словно желая снова сложить воедино.

Тогда я развел огонь на Пустыре, сжигая посреди песка куски мертвого дерева, бросая в костер ветки, пока он не взметнулся столбом.

Когда пламя выросло больше меня, я швырнул клочки портрета в костер и смотрел, как они мгновенное исчезли – вспышка, пепел и улетающие в темное небо искры.

Триангуляция.

Лучшая политика – честность, так все говорят, но для меня она обернулось катастрофой. Лучше бы я никогда не упоминал Боррего Спрингс. Уже сто раз обжигался. Они ездили вокруг прислушиваясь. Ждали моего прыжка, чтобы вычислить мое логово.

Фермеры опять стали бросать койотов в мою шахту, и я готовился нанести очередной визит, хотя на сей раз решил захватить с собой биту.