Юркины бумеранги - Тамара Михеева

— Отлично! Музыка — это очень важно.

Арина Аркадьевна Метельская оказалась строгим режиссером. Репетиции длились по нескольку часов плюс актерские тренинги и анализ работы. То и дело Денёк и Олежка носились на велосипедах в кулинарию за заварными пончиками, а Генчик открывал люк и кричал, свешиваясь в свою квартиру:

— Ма-ам, пожалуйста, чай поставь!

Ночами Петька спала как убитая — так она уставала за день. Играла Петька маленькую разбойницу из «Снежной королевы».

— О-хо-хо-хо! — захохотал Иван, узнав это. — Роль как раз для тебя. А я-то все думаю: кого ты мне напоминаешь?

Роль Петьке нравилась. У Егора разбойница была совсем другая, не как у Андерсена. Она отпустила на волю всех своих зверей-пленников, ушла от разбойников и стала жить одна в лесу, в шалаше, помогать лесным обитателям: спасала их от охотников, капканов, пожаров. И костюм свой Петька любила. Мама перешила ей старую Иринину жилетку на шнуровке, сшила пеструю длинную юбку, дала свою клетчатую рубашку. Волосы Петька заплетала в две косички, на шею повесила старый бабушкин медальон из кокосовой скорлупы. Иван сделал ей тонкий гибкий лук и стрелы, смастерил колчан. Но самое главное — это кинжал. Тонкий кинжал из светлой стали в узорчатых ножнах. Кинжал из бабушкиного сундука. Конечно, он был не настоящий, а театральный, с шариком на конце. Но только не для Петьки. Когда она брала его в руки, то в крови у нее зажигалось что-то такое, что хоть сейчас в седло — и мчаться во весь опор навстречу опасностям.

В последние дни перед спектаклем бабушка настаивала, чтобы все репетировали в костюмах, и каждое утро, наряжаясь перед зеркалом, Петька вздыхала:

— Почему нельзя всегда так ходить?..

Дел было невпроворот. А тут еще простудился дедушка. Он лежал в своем кабинетике и сильно кашлял. Мама и бабушка сердились на него, потому что он не позволял вызывать врача и не хотел принимать лекарства. Петька, глядя на взрослых, тоже ругала его:

— Ты как маленький, дед!

Дедушка хотел заспорить, но закашлялся, махнул рукой и уткнулся в подушку.

— Дед, дед… — подергала она его за рукав. — Давай я тебе молока с маслом погрею?

Не переставая кашлять, дедушка кивнул.

Счастливая Петька бросилась на кухню.

— Мама! Грей скорее молока! И масла, масла туда побольше!

— Ну что за дурь, Ветка! — отмахнулась мама. — Не до тебя.

Все знали, как Петька любит молоко с маслом («Извращение!» — передергивал лицом Иван) и каким упрямым становится дедушка, когда болеет. Петька надула щеки, поражаясь глупости и вредности взрослых, шумно выдохнула и сказала:

— Я, между прочим, уговорила дедушку лечиться, но если вам это неинтересно…

— Ну наконец-то! — И мама засуетилась у плиты.

— Ай да Петька! Ай да молодец! — протрубила бабушка, не вынимая трубки изо рта.

— Мама, если ты будешь называть Вету этим дворово-уличным прозвищем, Сергея Арсеньевича хватит инфаркт, — предупредила мама. — И никакое молоко не поможет.

Она моментально все приготовила. Налила дымящееся молоко с золотистой масляной пленкой в высокий стакан, поставила на поднос.

— Я, я, мамочка-а! — затянула Петька. — Дай отнесу!

— Ты разольешь.

— Нет, я буду аккуратно. Ну мама…

— Тогда по пути все выпьешь! — рассмеялась мама.

Петька сердито глянула из-под бровей.

— Это нечестно. Я уговорила деда лечиться — я и понесу.

И, ловко забрав у мамы поднос, Петька двинулась по коридору. Она шла осторожно, высунув от напряжения кончик языка, потому что стакан вздрагивал и чуть-чуть дрожал, как живой, и Петька правда боялась разлить молоко. Дверь кабинетика она открыла ногой и к деду зашла, уже выпрямившись, легко, как будто всю жизнь только и делала, что носила подносы.

Дедушка больше не кашлял, поморщился, увидев молоко, и сказал:

— Унеси, Лизок, не буду.

— Дед!

— Не буду, не буду! Это все выдумки твоей бабушки, я знаю. Она актриса, ей кажется, что если человек чуть-чуть закашлял, то все — конец света, всех врачей готова в дом собрать.

— Дед! При чем тут бабушка! — возмутилась Петька, с грохотом ставя поднос на столик у кровати. — Я сама его согрела, сама донесла. Выпей, дед!

— Не буду, Лизонька. Это гадость такая — пить невозможно.

— Гадость?! — И Петька рассмеялась. — Ну ты, дедушка, даешь! Да это же вкуснотища! Молочко теплое! Маслице свежее. Ну давай, выпей.

— Ах, вкуснотища? — лукаво улыбнулся дед. — Вот и пей сама.

— Я? С удовольствием. — Петька забралась на дедушкину кровать, уселась по-турецки и, обжигая пальцы, взяла в руки стакан. — Надо пить маленькими глотками. Давай так: я — половину, и ты — половину. Идет?

— Ли-иза, что за торговля! — поморщился дедушка.

Петька сделала глоток.

— Вай, как вкусно!

Дедушка рассмеялся, а Петька уже разошлась. Она шумно отхлебывала молоко из стакана, причмокивала, жмурилась от удовольствия и не скупилась на похвалы. Попутно ей удавалось влить в деда две ложечки, но стакан пустел, дед смеялся, Петька тоже. И тут зашла мама.

— Вета, так-то ты дедушку лечишь! А ну быстро марш отсюда!

— Мама, я лечу его!

— Ты не лечишь — ты сама молоко пьешь! Брысь, я сказала!

— Нет-нет, Лерочка, она лечит, — попробовал заступиться дед.

Но мама уже вытолкала Петьку за порог и плотно закрыла дверь. Петька лягнула дверь ногой с досады.

— Не буянь, — донесся из кабинетика спокойный мамин голос.

— Ну и пожалуйста… — обиженно вздохнула Петька и пошла в детскую.

Она не любила сердиться на маму, но все-таки даже мама может ошибаться.

— Почему так несправедлива жизнь? — вздохнула Петька, растягиваясь на полу.

Галка посмотрела на сестру сквозь пряди длинных волос.

— Пойдем к дедушке, — предложила Петька. Она надеялась, что с Галкой мама их не выгонит.

— Он болеет, — неуверенно ответила Галка.

— Значит, ничем не занят. Пойдем, Галчонок!

— Я дом строю.

— Ну ты и вредина! — Петька вскочила и вышла из комнаты.

Мама в это время как раз выходила от дедушки. Она смешливо улыбнулась, увидев Петьку, подмигнула ей и сказала:

— Не дуйся, Ветка. Я же не знала о твоем методе лечения.

— А ты бы меня послушала — я бы тебе объяснила.

— Теперь обязательно буду слушать.

Довольная, Петька потянулась и обняла маму за шею.

— Можно я у него посижу?

— Дала бы ему поспать, Веточка.

— Я тихонечко.

— И сняла бы костюм: истреплешь до спектакля.

— He-а, я в образ вхожу.

Петька пробралась в дедов кабинет. Дед не спал. Он сидел на кровати и, нацепив на нос старые очки, читал.

На Петьку посмотрел строго, поверх очков. Он не любил, когда его отвлекают. Но взгляд его тут же смягчился, потеплел, и Петька прыгнула к нему на кровать.

— Читай! — потребовала она.

— Что?

— Вот это. — Петька показала на книгу в его руках.

— Вот прямо так, с середины?

— Ага! — Но Петька тут же спохватилась: — Нет, не читай. Ты кашляешь, тебе нельзя горло напрягать. Давай я тебе буду читать, а ты слушай.

— Ну давай…

Через двадцать минут мама заглянула в кабинетик. Дед спал, а Петька вдохновенно читала.

— Вета… Ветка! К тебе пришли.

— Кто? Саня?

— Нет, твой светлый темненький мальчик.

— Денёк! — Петька так вскрикнула, что дедушка проснулся и растерянно заморгал сонными глазами.

— Вета, Вета, тише… Дедушку разбудила.

Но Петька была уже в коридоре. Денёк принес эскизы декораций. Вместе с бабушкой они посмотрели их, кое-что подкорректировали (чтобы легче делать было) и одобрили. Бабушка стала звонить дяде Севе, чтобы узнать: не выделит ли домоуправление Театру Капитанши Арины что-нибудь для декораций, а Петька с Деньком побежали собирать народ на очередную репетицию.

Увлеченная спектаклем, Петька не забывала и еще об одном деле: о посвящении Денька в тайное общество Вольных Бродяг. И, собрав однажды Саню, Генку, Ленку, Лёшку и Олега у Камня, она поделилась с ними своей идеей.

— Зачем это? — пожал плечами Лёшка. — Глупости какие-то!

— Ничего не глупости! — бросилась в атаку Петька.

За это время они вроде бы совсем помирились с Лёшкой, но если он вдруг задевал Денька, Петька вспыхивала, как пороховая бочка.

— А что, интересно, — задумчиво сказал Сашка. — Почему бы нет?

— Он даже не из нашего двора! — активно запротестовал Лёшка.

— Ну и что теперь? — сказал Олежка. — Я тоже не из вашего. Не жить теперь, что ли, тем, кто не из вашего?

— Ну-у ты… Ты — другое дело!

— Такое же дело, — вставила справедливая Ленка. — Денёк всюду с нами, и он настоящий друг, а ни плаща, ни меча у него нет. Это нечестно.