Красная лента - Роджер Эллори

Он смотрел во тьму за окном, вспоминая, как стоял в кабинете и ощущал, что за ним наблюдают. То же чувствовала Наташа Джойс…

Миллер принял душ, побрился, оделся и в четверть восьмого снова был в кухне. Съев кусок черствого хлеба и выпив полчашки черного кофе, он отправился в участок, словно только там его душа могла найти покой.

Он собрал фотографии для патрульных — полдюжины в наборе, всего сотня наборов. Патрульные разъедутся по этой части города и будут внимательно смотреть по сторонам. Будут звонки, ложные тревоги, будут люди, полностью уверенные в том, что они знают имя и адрес человека на снимке. Патрульным придется все это проверять и в очередной раз убеждаться, что это не тот человек. Они будут благодарить за сотрудничество и бдительность и извиняться за причиненные неудобства. Будут возвращаться в участок с твердой уверенностью, что Кэтрин Шеридан ездила к Дэррилу Кингу с призраком. Таков был мир, в котором жил Роберт Миллер. Это не пресловутые сериалы о полицейских. История не заканчивается с окончанием очередного эпизода. Жизнь — это другое. Жизнь сложна, она истощает, испытывает психику на прочность. Результата можно добиться только благодаря старанию, усердию и настойчивости. Но, несмотря на эти качества, они часто терпели поражение.

Миллер проинструктирует Оливера, Метца, Риэля и Фешбаха. Он велит им откликаться на каждый звонок, как будто он единственный. Он понимал, что никаких гарантий быть не может, нет никакой безотказной системы. Всегда находятся люди, которые что-то знают, но звонить не хотят, или их что-то отвлекает, или они не любят полицию и считают, что помогать расследованию — это предать собственные принципы. Или они напуганы. Такое часто бывает.

Миллер отправился за кофе. Потом вернулся со стаканчиком в зал и принялся ждать Роса, который должен был подъехать около девяти.

— Ты заночевал здесь? — спросил Рос, появившись.

Миллер улыбнулся и покачал головой.

— Ты же детектив, верно? На мне рубашка другого цвета.

— Ты выглядишь так, словно ночевал на работе.

— Я отправлял ночевать домой только тело, — ответил Миллер. — А сам оставался здесь, пытаясь разобраться в деле.

Рос нахмурился.

— Я начинаю о тебе беспокоиться.

Миллер открыл рот, чтобы сострить, но его перебил стук в дверь.

Вошли Карл Оливер и Крис Метц.

— Здесь будет инструктаж, верно? — спросил Оливер.

— Вы не ошиблись, — ответил Рос. — Присаживайтесь.

Метц бросил взгляд на часы.

— Во сколько начнем?

— Официально в девять часов.

— Тогда я пока покурю и возьму себе кофе. Вам что-нибудь принести?

Миллер покачал головой.

— Мне ничего не надо.

— Мне латте, — попросил Рос.

Метц нахмурился.

— Да черта с два! Ничего такого я не найду. Выбирай — или черный, или с молоком.

Рос махнул рукой.

— Неси, что будет.

Метц повернулся, собираясь уходить.

— А я возьму горячий капучино без кофеина с легкой белой пенкой, щепоткой миндальной эссенции и зонтиком, — сказал Оливер, отправляясь за ним.

— Да пошел ты! — крикнул Рос ему вдогонку.

— Вот кто у нас есть, — сказал Миллер. — Вот кто собирается найти Ленточного Убийцу.

Рос покачал головой.

— Мне интересно, кто скрывается за этим прозвищем. Ленточный Убийца. Боже, какая-то дурная мелодрама! Ленточный Убийца. Половина проблемы заключается в том, что мы сами делаем из таких людей легенду…

Миллер поднял руку, прерывая его.

— У меня голова болит, Эл. Хватит разговоров.

Рос понимающе кивнул.

— Тебе нужно перепихнуться.

— Мне много чего нужно… В данный момент то, о чем ты сказал, в моем хит-параде на пятнадцатом месте. Сперва надо провести инструктаж и раздать фотографии. Не знаю, как тебе, а мне хочется съездить в мэрию и найти эту Франсис Грей.

— Конечно, — согласился Рос. — Потом выясним, с кем Наташа говорила в четвертом участке.

В коридоре послышались голоса.

— По коням, — сказал Рос, — мы готовы.

Вошли несколько патрульных и начали усаживаться. Миллер стоял возле стены, а справа от него располагался стол, на котором лежали пачки снимков.

Появился Ласситер, следом за ним — Оливер и Метц. Все замолчали. Ласситер кивнул и сел сзади. Он присутствовал, чтобы напомнить патрульным о серьезности ситуации.

В начале десятого все были на месте.

Миллер откашлялся, взял со стола пачку с фотографиями и вытянул один снимок.

— Этот человек, — начал он, — срочно нужен нам для серьезного разговора.

Возможно, это что-то сверхъестественное, возможно, просто воображение разыгралось или начинается паранойя, но мне кажется, что они уже почти нашли меня.

Утро среды. Пятнадцатое ноября. Я стою перед студентами. В воздухе повисла тишина. Не исключено, что они считают, что я забыл, что хотел сказать. Возможно, им все равно. Они бы ни за что не догадались, что в такие краткие мгновения я вспоминаю разговор о равновесии, разговор, который, как мне теперь кажется, происходил в другой жизни.

— У тебя есть чувство равновесия, — сказал он, словно это была необычайно редкая черта. Нечто прекрасное. Что-то, что следует оберегать и лелеять.

Его звали Дэннис Пауэрс. У него было широкое лицо и массивная нижняя челюсть, которая выглядела почти карикатурно. И еще он улыбался так, что были видны почти все зубы. Пауэрс работал инструктором, был выше меня на добрых десять сантиметров, и в нем ощущалась собранность, твердость и неукротимость. Что-то в Дэннисе пугало меня. Рядом с ним я чувствовал, что должен быть готов к любой неожиданности, и эта неожиданность обязательно будет неприятной.

— Он хороший парень, — сказала мне Кэтрин накануне. На ней снова была эта шляпка, этот бирюзовый берет. Она снова спешила куда-то с книгами под мышкой. Все это могло бы выглядеть как обычный день в обычном университете на Восточном побережье. Да, мы были студентами, но то, что мы изучали, вряд ли найдется в учебном плане хоть одного университета Лиги плюща.[13]Геополитика и международные отношения, борьба против распространения коммунистического влияния, свержение власти, военные перевороты, убийства…

Это было в апреле 1981 года, где-то за три месяца до того, как мне должно было исполниться двадцать два года. И я уже верил. Это было внушение, промывка мозгов, пропаганда — назовите, как вам угодно, — но подход был очень тонким, и он работал. К тому времени, когда мы с Кэтрин узнали друг друга поближе, мы уже увязли в этом достаточно глубоко. К тому времени, когда нам предложили участие в операции, нас уже занесли в списки, зарегистрировали, завербовали, поставили печать и выпустили в тираж. Когда в июле того же года мы садились на самолет, вера в то, что мы делаем правое дело, уже была у нас в крови.

— Что-то должно быть у тебя в крови, — сказал мне кто-то много лет спустя. — Что-то внутри тебя, что полностью соглашается с тем безумным дерьмом, которым они там занимаются, чтобы поддерживать контроль. Пастыри, чтецы, инструкторы… Они знают, где и как искать, и они находят, словно это написано у тебя на лбу.

Позже я это пойму, но до сегодняшнего дня я не могу понять, что именно они во мне нашли. Возможно, полное несогласие с тем образом жизни, который я вел. Возможно, дело было в смерти родителей, а может, в обстоятельствах их смерти и в том, что я косвенно был в этом замешан. Возможно, то, что совершил мой отец, было безумием, но в то же время я понимал, почему он так поступил. Возможно, именно это понимание и привело меня в Лэнгли, потому что в то воскресенье, когда я впервые встретил Дэнниса Пауэрса, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал, что у меня есть чувство равновесия.

— Тебе нужно чувство равновесия, — сказал он и улыбнулся.

Я решил, что ему где-то сорок пять-пятьдесят лет, но позже он мне рассказал, что в 1967 году улетел во Вьетнам совсем молодым.

— В шестьдесят седьмом мне было всего двадцать, я был моложе, чем ты сейчас.

Дэннис родился в 1947 году. Когда я познакомился с ним в апреле 1981 года, ему было тридцать четыре года. То, что он, казалось, был намного старше, пугало меня. Словно в его шкуру запихнули три-четыре жизни.

— Я мог бы рассказать тебе о том, что видел, но не хочу, — сказал он. — Тебе лучше не слышать об этом, поверь.

Я посмотрел на него, удивленно приподняв брови.

Дэннис улыбнулся.

— Теперь ты скажешь, что хочешь услышать все эти истории, верно? Ты хочешь услышать обо всех ужасах, свидетелем которых я был, ведь это поможет тебе в перспективе. Ты ведь хочешь сказать именно это, не так ли?

Он не дал мне времени ответить.