Росс Полдарк - Уинстон Грэм

В её глазах вспыхнуло негодование. Сразу же после её ссоры с Россом брошенные им слова нашли в ней отклик и оправдание. Она не получала от него никаких вестей и жалела его. Долгие месяцы своей беременности она большей частью думала о Россе, о его одиночестве, о потухших глазах на изувеченном шрамом лице. Как и все люди, она не могла удержаться от сравнения того, что имела, с тем, что могла получить.

- Пожалуйста, только его не впутывай.

- Как я могу? - воскликнул он, - если ты сама его не оставляешь.

- Что ты хочешь этим сказать? Росс ничего для меня не значит.

- Может, ты начала об этом жалеть?

- Ты, наверное, пьян, Фрэнсис, раз говоришь со мной подобным тоном.

- Так и вертелась вокруг него днем. Росс, сядь со мной рядом. Росс, разве мой малыш не прелесть? Росс, отведай кусочек пирога. Боже мой, сколько суеты.

- Ты ведешь себя, как ребенок, - задыхаясь от злости, произнесла Элизабет.

Фрэнсис поднялся.

- Росс, уверен, не вел бы себя, как ребенок.

- Да, уверена, не вел бы. - ответила она, стараясь задеть мужа.

Они посмотрели в глаза друг другу.

- Пожалуй, слишком откровенно, не считаешь? - сказал Фрэнсис и удалился.

Он ворвался в свою комнату и, невзирая ни на спящего малыша, ни на больного, хлопнул дверью. Затем кое-как разделся, побросав одежду на пол, и завалился спать.

Он лежал, заложив руки за голову, и не смыкал глаз еще час, пока его не окутал сон. Его терзали разочарование и зависть. Вся его любовь и желание превратились в горечь, пустоту и уныние.

И не было рядом никого, чтобы подсказать, что он ошибался в своей ревности к Россу. Не было рядом никого, чтобы сказать, что теперь у него появился еще один и более сильный соперник.

Не было никого, чтобы предупредить его о Джеффри Чарльзе.

Глава семнадцатая

В развивающемся разуме Демельзы одной из комнат в Нампаре отводилась особая роль. Этой комнатой была библиотека.

Ей потребовалось длительное время, что рассеять свое недоверие к мрачному и пыльному помещению. Недоверие, являющееся следствием одной ночи, проведенной в просторном алькове, или, вернее, рядом с ним. Впоследствии она обнаружила, что вторая дверь в той спальне ведет в библиотеку, и часть страха тех первых часов перешла и на комнату за второй дверью.

Но страх и влечение идут рука об руку, как отталкивая нас, так и притягивая, и раз ступив в ту комнату, Демельза никогда не уставала в нее возвращаться. После своего возвращения Росс привел комнату в порядок, потому что каждая ее частица навевала воспоминания о детстве, матери, отце, их голосах, думах и утерянных надеждах. Для Демельзы тут не было воспоминаний, только открытия.

Половину предметов она никогда раньше не видела. Для некоторых из них даже её изобретательный ум не мог найти применения, а поскольку она не умела читать, то и стопки желтых бумаг, бирки и ярлычки, прикрепленные к некоторым предметам, не могли ей помочь.

Тут хранилось носовое украшение "Мэри Бэкингем", которую, как поведал ей Джуд, выбросило на берег в 1760 году, через три дня после рождения Росса. Демельзе нравилось водить пальцем по обводам фигуры. Тут же лежал и резной сундук с гафельной шхуны [7], которая разбилась у Дамзель-Поинт, а затем её отнесло к Хендроне, где после этого пески и песчаные холмы не одну неделю чернели угольной пылью. Здесь хранились и образцы оловянной и медной руды, многие без ярлычков и все бесполезные. Были тут и рулоны парусины для починки парусов и четыре окованных железом сундука, о содержимом которых ей оставалось лишь гадать. Стояли и старинные часы с недостающими частями. Демельза провела не один час над гирями и ходиками, пытаясь понять, как работает механизм.

Тут также лежали: кольчуга, ужасно ржавая и древняя, две потрепанные куклы, самодельная лошадка-качалка, шесть или семь негодных мушкетов, спинет, когда-то принадлежавший Грейс, две французские табакерки, музыкальная шкатулка, рулон съеденных молью гобеленов с какого-то корабля, шахтерские кирка с лопатой, штормовой фонарь, полбочонка пороха для взрывных работ и приколотый на стену чертеж шахты Грэмблера 1765 года.

Из всех находок наибольшее ее восхищение вызвали спинет и музыкальная шкатулка. Однажды, после часа возни, Демельзе удалось убедить музыкальную шкатулку заработать. Шкатулка играла два трогательных менуэта. От радости и восхищения Демельза закружилась на одной ноге вокруг шкатулки, а Гаррик, решив, что это новая игра, тоже скакал по кругу и успел откусить кусочек её юбки. Когда музыка оборвалась, Демельза поспешно спряталась в углу, на случай если кто ненароком услышал музыку, поднимется и найдет их здесь.

Величайшей находкой оказался и спинет, только проблема состояла в том, что Демельза не умела на нем играть. Раза два, когда она убедилась, что никого нет рядом, она отважилась сыграть, и звуки заворожили её еще сильней, несмотря на то, что были нестройными. Она не могла от них оторваться, и ей хотелось слушать их снова и снова. Однажды она обнаружила, что чем дальше её пальчики бегут вправо, тем тоньше звук. Это открытие рассеяло загадку. Демельза поняла, что легче будет составить мелодию, исходя из этого правила, нежели пытаться разобрать ту ужасную паутину, что люди зовут нотной грамотой.

Чарльзу Полдарку с трудом удалось оправиться от последствий сердечного приступа, но он оказался прикован к дому на всю оставшуюся зиму. Он по-прежнему набирал вес. Вскоре Чарльз только и мог, что с трудом спускаться вниз по утрам и с синюшным лицом, со стонами и одышкой сидеть у камина в гостиной. Там он сидел часами, не произнося ни слова, пока тетушка Агата пряла или вслух бормотала тексты из Библии. Иногда вечерами он заговаривал с Фрэнсисом, расспрашивая его о шахте, или, слабо постукивая по ручке кресла, аккомпанировал Элизабет, игравшей на арфе. С Верити он редко общался, разве только жаловался на то, что ему не нравилось, и в основном дремал, похрапывая, в своем кресле, пока его под руки не отводили в постель.

Ребенок Джинни Картер родился в марте. Как и дитя Элизабет, он оказался мальчиком, и нарекли его Бенджамином Россом, с благословения последнего.

Через две недели после крестин к Россу заявился нежданный гость. Илай Клеммоу под дождем прошел весь путь из Труро. Росс не видел его десять лет, но мгновенно признал его прыгающую походку.

В отличие от своего старшего брата, Илай обладал более скромными габаритами и монгольскими чертами лица. Когда он говорил, то цыкал и шамкал зубами, словно его губы были волнами, перекатывающимися через скалы во время прилива.

Сначала Илай повел угодливый разговор, расспрашивая об исчезновении брата, пытаясь дознаться, нашли ли его след. Затем голос его стал самодовольным, когда он с удовлетворением упомянул о своей хорошей должности. Личный лакей адвоката, фунт в месяц и все удобства: уютная комнатка, непыльная работенка, стаканчик-другой пунша каждый субботний вечер. Потом он спросил о пожитках своего брата, на что Росс откровенно ответил, что тот может забрать всё, что найдет в коттедже, но сомневается, осталось ли там что-нибудь, что можно унести. И тут глаза Илая сверкнули злобой, которую по своей раболепной натуре, он всё это время скрывал.

- Вне всяких сомнений, - сказал он, причмокивая губами, - соседи уже растащили всё ценное.

- Воров мы не поощряем, - заметил Росс. - И если впредь тебе захочется сделать подобные замечания, то делай их тем, кого обвиняешь.

- Однако, - сказал, моргнув, Илай, - я не ошибусь, если скажу, что брата выгнали из дома лживыми сплетнями.

- Твой брат покинул дом из-за того, что не смог умерить своих желаний.

- И что, совершил он что-нибудь?

- Что-нибудь?

- Что-нибудь дурное.

- Мы смогли это предотвратить.

- Да, но его прогнали из собственного дома безо всякой причины, и, может, он помер с голодухи. Даже закон не говорит, что человека можно наказать за то, что он еще не совершил.

- Да не выгоняли его из дома.

Илай потеребил шляпу.

- Конечно, ни для кого не секрет, что вы всегда нас изводили. Вы да ваш папаша. Ваш отец ни за что ни про что засадил Рубена в колодки. Такое воспоминание не скоро забудешь.

- Считай, тебе повезло, - произнес Росс, - что сегодня не унесешь с собой еще одно воспоминание. Даю тебе пять минут, чтобы убраться с моей земли.

Илай сглотнул и вновь зашамкал.

- Но, сэр, вы ведь сами только что сказали, что я могу пойти и взять, что найду ценное из имущества брата. Вы сами так сказали. Так будет справедливо.

- Я не вмешиваюсь в жизнь своих арендаторов, пока они не вмешиваются в мою. Отправляйся в дом и бери, что пожелаешь. А потом возвращайся в Труто и носа оттуда не высовывай, потому что в здешних землях ты нежеланный гость.

Глазки Илая Клеммоу сверкнули, и казалось, он хочет что-то добавить. Но затем он передумал и молча вышел из дома.