Ветчина бедняков - Ирина Лобусова

Глава 23

На нее пахнуло застоявшимся запахом не жилого помещения. И внутри, конечно, не было никого. Только пыль. Она отпечатала в этой пыли свои шаги. Помещение было довольно большим. Внутри вполне мог находиться магазин. Ей показалось, что она видит большие светлые отпечатки на полу — белые квадраты, еще не запомненные пылью. Места бывших прилавков. Она подошла поближе и в углу, почти слившуюся со стеной, увидела еще одну дверь. Ей даже показалось, что из — под этой двери льется узенькая полоска света. Свет, конечно же. Вполне логичное объяснение. Кто-то же открыл эту дверь! Значит, внутри действительно находится кто-то. К примеру, бывший владелец. Или кто-то из сотрудников. Она пошла вперед, замирая от звука собственных шагов. Все происходило слишком осторожно и слишком просто. Она шла вперед, вдыхая застоявшуюся пыль, чувствуя только, как бешено колотится ее сердце. Так бешено, как не было никогда. Внезапно ей стало страшно. Так страшно, что захотелось заплакать. Но это было более, чем смешно. Там находился кто-то, кто мог знать о существовании этого таинственного парфюмерного магазина. Кто-то, кого она обязательно должна была спросить обо всем. И. сжав страх в собственном горле, она шагнула вперед, а потом взялась за ручку двери. В первый момент — словно ничего не было. Только что-то резко толкнуло в грудь, чуть повыше груди. Потом — нестерпимый жар, жар во всем теле, слово вдруг с размаху ее бросили прямо в огонь. Немота в руке разлилась выше, и стена поплыла под ее пальцами, и потом, их разжав, она вдруг поплыла сама в этом пустом пространстве, похожем на темный нескончаемый сон. Ясно и отчетливо она увидела перед своими глазами только одно лицо. Оно выплыло из темноты, низко и отчетливо нависая над ней, и что-то наподобие легкой полуулыбки светилось в глазах…. Легкой полуулыбки… которую знала когда — то… жар становился все нестерпимей, все сильней…. Но ей было приятно оттого, что именно это лицо видит перед собой. Это было лицо светы. И, улыбнувшись в ответ, она протянула к ней руки.

Нестерпимо белый плафон. Нестерпимо белый плафон лампы в кухне, отбрасывающий на стены яркие блики. Блики, которые плыли в глазах… Это было самым страшным из всех воспоминаний и самым жутким из любых ощущений. Именно это тупое чувство безнадежности, острое и отчетливое, как нож у горла, и лампа, раскачивающаяся из стороны в сторону, отчего на стенах появлялась рванная тень. Глаза болели нестрепимо, полные той радугой, которая бывает страшней и хуже любых красок. В этой радуге расплывались предметы и стены, словно сужались вокруг зрачков, даря только ощущение оли. Жуткое ощущение боли, о котором не знал никто, кроме нее…

— Да ты ледяная, как кафель в ванной! — бух кулаком в стену… тень от лампы… навылет. снова — бух… — сумасшедшая… истеричка… занятая какой-то ерундой… Я устал, понимаешь? Устал просыпаться и засыпать с куском мрамора! И если кого-то в чем-то и можно упрекнуть, так только не меня!

Бух кулаком в стену…. Лампа в сторону… тени… сколько же можно — рвать свет этими не ровными стенами, сколько можно рвать свет, частичку ее души…. И ощущение такой пустоты, от которой опускаются руки. И безнадежное чувство отчаяния, еще хуже, чем слезливая радуга в глазах. И никого вокруг нет… У нее нет сестры… только почему-то сильно болит спина… так нестерпимо болит спина, как от удара ножом….. как от удара ножом в спину… Света плакала, и черные подтеки косметики уродывали ее лицо, превращая в маску какой-то фантастической ведьмы… Она плакала, по — детски оттопыривая нижнюю губу, и ей хотелось съездить в черно мессиво заплаканного лица сестры кулаком, и тлько благодаря ненормальному терпению (проявлявшемуся в самые отчаянные моменты) она этого не сделала. Света плакала с подвыванием:

— Я же люблю тебя…. Я так сильно тебя Люблю!

По лишенным краски щекам текли сине — черные подтеки туши.

— У меня больше нет сестры. Ты умерла. Моя сестра умерла! Ты умерла! Ты для меня умерла! Это ты слышишь?

Голос… ледяной голос, текущий по венам болью, от которой не спрятаться никогда… Этим голосом, полным спокойствия и льда она ставила диагнозы пациентам. Этим голосом она вытаскивала с того света детей, которые цеплялись за жизнь, и она могла их спасти только этим — льдом, спокойствием, четкими действиями, дозировками, указаниями, чтобы ни свернуть с пути ни на дюйм… Только ледяная борьба за жизнь — ни одного шага в сторону! И теперь этот голос был уже не спасительный мост. Это был скальпель, отточенный, лучший хирургический скальпель, режущий уродливую сине — черную маску, которая, как заноза, застряла в панораме ужаса — прямо перед ее душой. В панораме боли и фантастического кошмара….

— Я хочу, чтобы ты умерла! Я хочу этого больше всего на свете, слышишь?! И что бы ни произошло дальше — ты мертва, ты мертва, ТЫ МЕРТВА! Не появляйся больше никогда в моей жизни!

По — детски отопыренная губа… трогательные пузырьки слюны…. Ни дать ни взять — у ребенка отбирают игрушку…

— Прости меня… просто… я люблю… я тебя люблю…. Я сделала это ради тебя… только ради тебя… чтобы ты увидела выход… ккак же такможно жить — в слепоте? Разве можно так? Ты же ничего не видишь! Я сделала это для тебя! Только для тебя! Я так сильно тебя люблю!

Обжигающий вены поток жидкости:

— Уходи прочь! Убирайся! Я не хочу тебя видеть! И никогда не захочу! Убирайся прочь!!!

— ну уж нет! И даже не подумаю! — звонкий молодой голос, полный веселья и задора, резал уши странным диссонансом, но это был приятный диссонанс! Она вдруг почувствовала себя так, словно кто-то сдернул с ее лица темную завесу. Молодой мужской голос… Вдобавок исчезла мучительная боль в той руке, на которую она случайно пролила кипяток (откуда он взялся, кстати? Когда она говорила с сестрой, там не было никакого чайника! И даже чашек… И хорошо, что не было. Иначе все это могло полететь в голову сестры). Рука вдруг наполнилась ощущением приятной прохлады. Она попыталась ее поднять.

— эй, потише! — снова раздался тот же голос, — так вы сорвете повязку, а снимать ее надо только через три часа! Там же лекарство!

А потом брызнул свет. Это был свет ослепительный солнечный лучей из открытого окна с белой рамой, странного окна без занавесок и без цветов, только свет сквозь стекло, чистое, как небо. Очевидно, это был день. К тому же, за окном качалась зеленая ветка. На ветке была листва. Солнечные лучи пронизывали ее всю, и оттого цвет казался изумрудным. Шея болела, и вначале ей было очень сложно повернуть голову. Но потом — удалось.

— Наконец — то! — снова сказал голос, — ну слава Богу!

Ей хотелось спросить, почему он сказал так, и почему он благодарит Бога за то, что она смотрит на небо. Но ей так хотелось его рассмотреть, что она повременила с вопросами. Это был мужчина где-то после 30, коренастый и хорошо сложенный. Его черные как смоль волосы падали на шею и закрывали уши длинными прямыми прядями. Его лицо казалось немного плоским, словно вдавленным внутрь черепа, и, конечно, он не был красавцем, но карие лучистые глаза смотрели довольно приятно. Бледное лицо и черные волосы давали странный контраст, и ей подумалось, что у него явно не славянское происхождение. К тому же, миндалевидные темные глаза придавали его внешности что-то азиатское. И это выглядело довольно странно посреди этого славянского города. Улыбка у него была удивительно приятной, а зубы были хоть и желтоватыми, но ровными. К тому же, он улыбался, когда смотрел на нее, и было видно, что ему приятно оттого, что она на него смотрит. Экзотика плюс располагающая внешность делали его незабываемым и ей вдруг подумалось, что такие мужчины не знают отбоя от женщин. От этой мысли ей почему-то стало неприятно, и она прогнала ее прочь. Несмотря на боль в шее, она повернула голову еще и разглядела себя, лежащую в какой-то постели в странном зеленоватом одеянии (такого среди ее вещей точно не было) и комнату. Это была совсем не большая комната с бело — голубыми стенами, самыми значительным в комнате было окно. Огромное, почти во всю стену. Она разглядела светло — кофейный зеркальный шкаф возле стены напротив кровати, туалетный столик с зеркалом сбоку, тумбочку, а на ней — металлическую лампу (такие обычно ставят не в квартирах, а возле компьютеров в офисах). Точно такая же лампа заменяла люстру на потолке. Другой мебели в комнате не было. Все это она не видела никогда в жизни. И, уж конечно, она никогда в жизни не встречала этого человека! Она захотела пошевелить рукой, но это было не так просто сделать! Внезапно она почувствовала сильную боль в груди, потом большое давление (словно кто-то пытался пробить грудную клетку металлическим ломом), потом это прошло, осталось только неприятное, гнетущее ощущение.

— Где Света? — она не нашла ничего лучше, чем спросить именно так… Но, как только слова сорвались с языка, тут же пожалела о сказанном….