Пучина - Хосе Ривера

Ни клятвы, ни предупреждения, ни слезы румберо, обещавшего найти дорогу, не могли успокоить заблудившихся каучеро. Они рвали на себе волосы, заламывали руки, кусали губы, источавшие кровавую пену, которая делала их обвинения еще более ядовитыми.

— Это старик во всем виноват! Он нарочно свернул с правильного пути, чтобы удрать на Ваупес!

— Старый бандит плел нам сказки, а сам хотел продать нас черт знает кому!

— Да, да, злодей! Бог воспротивился твоим планам!

Испугавшись, что обезумевшие люди могут его убить, старый Сильва бросился бежать, но коварное дерево оплело ему ноги лианой и швырнуло на землю. Каучеро связали его. Педжи подстрекал товарищей разорвать его на куски. Тогда Клементе произнес:

— Вы хотите убить меня? Куда вы без меня пойдете? Я — ваша единственная надежда!

Эти слова произвели магический эффект. Разъяренные гомеро в замешательстве остановились.

— Да, да, не убивайте его, он спасет нас!

— Но не отпускайте его, он убежит!

Не развязывая румберо руки, они на коленях умоляли его спасти их. Рыдая, они целовали ему ноги.

— Не покидайте нас!

— Давайте вернемся в барак!

— Если вы нас оставите, мы погибнем с голода!

Одни горько жаловались на судьбу, другие тянули старика за веревку, умоляя указать обратный путь. Объяснения дона Клементе, казалось, вернули им разум. С румберо и охотниками нередко случается подобная беда, и неблагоразумно падать духом при первой неудаче, когда есть столько способов все разрешить. Чего они испугались? К чему думать о том, что они заблудились? Разве он, Сильва, не учил их столько раз не поддаваться колдовскому искушению дебрей? Он советовал им не глядеть на деревья, потому что они манят к себе, не слушать шорохов, потому что это — голоса сельвы, не произносить ни слова, потому что шелест листвы подражает человеку. Не послушавшись его наставлений, они вздумали шутить с лесом, и лес напустил на них свои чары, передающиеся, как зараза; он сам, хоть и шел впереди, начал ощущать присутствие злых духов: сельва зашевелилась, деревья заплясали перед глазами, лианы мешали прорубать тропу, ветви ускользали от ножа и чуть было не вырвали его из рук. Чья же тут вина?

А теперь, какого черта они кричат? Чего они добьются стрельбой? И кто, кроме ягуара, прибежит на их выстрелы? Или они хотят вызвать его? Вечером он будет тут как тут.

Слова Клементе ошеломили каучеро, и они умолкли. Они уже не могли расслышать друг друга на расстоянии двух ярдов: Каучеро так накричались, что охрипли и говорили сиплым шепотом, с глухим гортанным хрипом, подобным гусиному гоготанью.

Еще до того часа, когда кровавое солнце расцвечивает даль, пеонами овладело настойчивое желание развести костер; лесные вечера все облекают в траур. Они нарубили сучьев и, раскидав их по болоту, уселись вокруг старого Сильвы, в ожидании уже близкой пытки ночной темноты. Что за мука провести голодную ночь, когда мрачные мысли и непрерывная зевота одолевают тебя и ты знаешь, что с наступлением дня эта зевота еще более усилится! Какая тоска слышать во тьме чужие рыдания, когда слова утешения говорят об одной только смерти! Погибли! Погибли! Бессонница окружила каучеро кошмарными видениями. Они чувствовали тот ужас, который овладевает человеком от сознания его беззащитности, когда кажется, будто что-то подстерегает тебя в темноте. Кругом чудятся шорохи, ночные голоса, пугливые шаги, тишина, страшная, как провал в вечность.

Клементе стиснул голову руками, стараясь выжать из своего мозга спасительную мысль. Одно лишь небо могло указать им путь. Но как узнать, с какой стороны восходит солнце? Этого было бы достаточно, чтобы ориентироваться. Сквозь просвет в листве, подобный слуховому окну, забрезжил клочок голубого неба, затянутый сеткой сухих ветвей. Это напомнило ему карту. Увидеть солнце, увидеть солнце! В этом было их спасение. О, если б умели говорить деревья, макушки которых каждое утро видят солнце! Почему бессловесные растения не хотят подсказать человеку, как ему избежать смерти! И, думая о боге, он молился сельве, прося у нее прощения.

Забраться на один из этих гигантов было почти невозможно: стволы их нельзя было обхватить руками, ветки начинались высоко, и головокружение подстерегало смельчака на вершине дерева. Может, Лауро Коутиньо, который спит, обняв ноги Сильвы, нервно подергиваясь во сне, решится залезть на дерево. Сильва уже совсем собрался разбудить его, но удержался: странный шум царапал тьму, словно стая мышей где-то грызла тонкие доски; это товарищи скрипели зубами, разжевывая зерна тагуа.

Дон Клементе почувствовал такое сострадание к ним, что решил бросить им спасительную соломинку лжи.

— Что случилось? — шептали они, обращая к нему хмурые лица, и их руки ощупывали узлы связывавшей его веревки.

— Мы спасены!

Обезумев от радости, каучеро повторяли его слова:

«Спасены! Спасены!» Они бросились на землю и, вдавливаясь в грязь коленями, онемевшими от боли, хрипло забормотали слова благодарности. Достаточно было, чтобы кто-то лишь пообещал им спасение; забыв обо всем на свете, они исступленно кричали: «Мы спасены!» И благословляли спасителя.

Дона Клементе обнимали, умоляли простить, льстили ему. Некоторые хотели приписать совершившееся чудо себе:

— Это обедни, которые я заказывал!

— Нет, это мой образок!

А в это время Смерть из мрака, наверное, издевалась над ними.

Рассвело.

Нараставшее нетерпение исказило лица каучеро трагической гримасой. Исхудалые, дрожа от лихорадки, с красными от бессонницы глазами и бьющимся сердцем, ждали они восхода солнца. Фигуры этих безумцев, прижавшихся к деревьям, внушали страх. Они разучились улыбаться, и, когда им хотелось улыбнуться, рты их застывали в исступленном оскале. Вдруг заморосил дождь. Никто не произнес ни слова, но все переглянулись и поняли друг друга.

Решив возвратиться, они пошли по старым следам берегом заводи, но вскоре приметы ее пропали. Следы, оставленные каучеро в грязи, напоминали небольшие выбоины, залитые водой. И все же румберо, воспользовавшись наступившей тишиной, смог ориентироваться, но часам к девяти утра, вступив в заросли бамбука, они заметили странное явление — стаи кроликов и других зверьков, словно ручные, пугливо жались к их ногам, ища спасения. Через несколько мгновений лес наполнился глухим шумом, подобным гулу воды, прорвавшей плотину.

— Боже мой! Муравьи!

Тогда всеми овладела одна мысль: спастись. Они предпочли муравьям пиявок и укрылись в небольшой заводи, погрузившись в нее по шею.

Они видели, как прошла первая лавина. Подобно далеко разлетающемуся пеплу пожара шлепались в болото полчища тараканов и жуков, а берега его покрывались пауками и змеями, и люди баламутили тухлую воду, отпугивая насекомых и животных. Непрерывная дрожь сотрясала почву, листва бурлила, как кипящий котел. По земле двигался грохот нашествия; деревья одевались черным покровом, подвижной оболочкой, которая безжалостно поднималась все выше и выше, обрывая листья, опустошая гнезда, забираясь в дупла. Выгнанная из норы ласка, недостаточно юркая ящерица, новорожденный крысенок становились добычей этого алчного войска, и оно с писком обгладывало свою жертву до костей.

Сколько времени длились муки этих людей, погребенных в жидкой тине до подбородка и следивших расширенными от ужаса глазами за шествием нескончаемых полчищ врага? Это были часы отчаяния, когда люди глоток за глотком пили сочившуюся по каплям желчь пытки. Когда каучеро показалось, что прошел последний рой, они решили выбраться на твердую землю, но их мускулы онемели, и у них не хватало сил вылезти из топи, где они похоронили себя заживо.

Но им не было суждено умереть там. Они сделали последнее усилие. Индейцу Венансио удалось схватить рукой ветку, и он начал борьбу за жизнь. Вот он дотянулся до лиан. Потревоженные муравьи грызли ему руки. Мало-помалу он почувствовал, как расступается давивший его полужидкий панцырь. Под ногами его глухо захлюпала грязь. «Ну, еще раз, еще раз — и готово! Мужайся! Мужайся!»

Венансио выбрался на берег. В оставшейся после него впадине булькала вода.

Индеец растянулся на спине. Задыхаясь от усталости, он слышал отчаянные крики товарищей, моливших о помощи. «Дайте мне отдохнуть!» Через час, при помощи веток и веревок, ему удалось вытащить всех.

Это был последний день их общих страданий.

С какой стороны проходил след? Они чувствовали, как горят их головы, а тело цепенеет. И вдруг Педро Фахардо судорожно закашлялся и упал, обливаясь хлынувшей из горла кровью.

Никто не проявил жалости к умирающему товарищу. Коутиньо-старший советовал не терять времени. «Снять с пояса нож и оставить здесь! Кто его звал? Зачем он пошел больной? Он был для нас только обузой!» Затем Коутиньо заставил брата влезть на дерево и посмотреть, в каком направлении движется солнце.

Несчастный Лауро, чтобы облегчить подъем, обвязал себе ноги обрывком рубахи. Он тщетно старался уцепиться за ствол. Товарищи подсадили его как можно выше, и он с нечеловеческими усилиями повторял свою попытку вскарабкаться на дерево, но руки скользили по коре, он съезжал вниз и начинал все сызнова. Товарищи поддерживали его, подталкивали рогулинами, и от напряжения им казалось, что они становятся в три раза выше. Наконец, Лауро дотянулся до первой ветки. По его животу, рукам, груди, коленям сочилась кровь. «Видишь что-нибудь? Видишь?» — спрашивали его снизу. А он отрицательно качал головой.