Пучина - Хосе Ривера

Любовника кухарки звали Мануэль Кардосо, он работал надсмотрщиком на реке Юрубахи. Узнав о беде, случившейся с его возлюбленной, он поклялся убить Песиля при первой же встрече, а пока, чтобы отомстить хозяину, он решил подговорить пеонов бежать, захватив с собою из барака весь каучук.

Старик Сильва притворно отказался идти с ними, опасаясь предательства. Однако на следующий день, коптя каучук, он обсудил с товарищами предложение надсмотрщика. Все пеоны говорили в один голос: «Кардосо знает, что ни один румберо не сумеет выбраться из этих лесов».

Вечером каучеро продолжали толковать о плане побега, соблазнительном, но неосуществимом, — толковали просто, чтобы потрепать языки:

— Ясно, что по Рио-Негро не убежишь: катеры хозяина резвее гончих собак.

— Но, если удастся подняться по Кабабури, оттуда легко спуститься к устью Матарука и выйти на реку Касикьяре.

— Согласен. Но ширина Рио-Негро — четыре километра. Придется оставить в стороне его левые притоки. Лучше проплыть на курьяре семьдесят с лишним дней вверх по течению Юрубахи, пока не встретится какая-нибудь речка, впадающая в Какета.

— А на Ваупес нет прямого пути?

— Придет же в голову такая чушь!

Барак стоял на скале, единственном надежном убежите среди топких дебрей; до ее вершины не доходила вода. Каждый месяц сюда причаливал катер из Померанцевой виллы, привозил провиант и забирал каучук. Рабочих было мало; болезнь бери-бери косила каучеро, к тому же многие из них погибали в трясине. Для подсечки деревьев они забирались на подмостки и, ослабев от лихорадки, падали в топь.

Некоторые гомеро, несмотря на свою малочисленность, месяцами не видели надсмотрщиков. Рабочие ютились в убогих шалашах и возвращались в барак с каучуком, уже прокопченным и сбитым в комья. Эти комья они спускали вниз по реке, вместо того чтобы везти в лодке. Привыкнув держаться берега, пеоны потеряли способность ориентироваться в лесу, и это обстоятельство увеличивало авторитет Клементе, который углублялся в чащу, находил там заросли сиринги и, возвратившись через несколько дней в барак, вел товарищей за каучуком, никогда не сбиваясь с пути.

Однажды на рассвете произошла непредвиденная катастрофа. Пеоны, отлеживавшиеся в бараке от поноса, услышали отчаянные крики и, выбежав наружу, столпились на краю скалы. Посреди реки, точно гигантские утки, плыли комья каучука; какой-то гомеро, стоя в крохотном челноке, подталкивал багром шары, застревавшие в заводях. Подгоняя свое черное стадо к бухте против барака, он дико закричал. Вопль его был страшнее клича, возвещающего о начале войны:

— Муравьи! Муравьи! Каучеро отрезаны в лесу!

Муравьи! Это означало, что людям следовало немедленно прекратить работу, бросить жилища, огнем проложить себе путь к отступлению, искать убежища где попало. Это было нашествие кровожадных муравьев тамбоча, рождающихся неизвестно где и с наступлением зимы переселяющихся перед смертью в другие места. Они опустошают огромные пространства, наступая с шумом, напоминающим гул пожара. Похожие на бескрылых ос с красной головой и тонким тельцем, они повергают в ужас своим количеством и своей прожорливостью. В каждую нору, в каждую щель, в каждое дупло, в листву, в гнезда и ульи просачивается густая смердящая волна, пожирая голубей, крыс, пресмыкающихся, обращая в бегство людей и животных.

Страшная весть посеяла панику. Пеоны в беспорядке с лихорадочной быстротой хватались за инструменты и скарб.

— Откуда двигается рой? — спросил Мануэль Кардосо.

— Видно, захватил оба берега. Тапиры и пекари плывут отсюда на тот берег, а пчелы летят оттуда.

— А кто из каучеро оказался отрезанным?

— Пятеро с Тихой Топи — у них не было лодки.

— Что поделаешь! Пусть спасаются сами! Им ничем не поможешь! Да и кто из вас рискнет пробраться в это болото?

— Я, — сказал старый Клементе Сильва.

Молодой бразилец Лауро Коутиньо присоединился к нему.

— И я. Там — мой брат.

Забрав как можно больше провизии, оружие и спички, Сильва и Коутиньо направились по тропе, которая вела от барака в чащу леса по направлению к рукаву Мариэ.

Они торопливо шли по занесенным грязью кустарникам, напрягая слух и вглядываясь вперед. Когда старик свернул с тропы в сторону Тихой Топи, Лауро Коутиньо хлопнул его по плечу:

— Сейчас самое время бежать!

Клементе уже думал об этом, но скрывал свою радость.

— Надо посоветоваться с товарищами...

— Ручаюсь, что они согласятся!

Коутиньо был прав. На следующий день они застали каучеро в хижине за игрой в кости на расстеленном платке. Каучеро пили пальмовое вино из выдолбленной тыквы.

— Муравьи! Какие еще там муравьи! Наплевать нам на муравьев! Бежим! Бежим! Такой румберо, как дон Клементе, способен вывести нас из преисподней!

И вот они идут сквозь сельву, окрыленные мечтой о свободе, полные радужных планов; идут, заискивая перед румберо, обещая ему дружбу и вечную признательность. Лауро Коутиньо срезал пальмовую ветвь и несет ее точно знамя. Соуза Машадо не расстается со своим комом каучука, весящим больше восемнадцати кило: он купит за него две ночи женских ласк, и женщина должна быть белой и светловолосой, пахнуть бренди и розами; итальянец Педжи говорит, что наймется в городе поваром в отеле, где вдоволь будет объедков и чаевых; Коутиньо-старший хочет жениться на богатой девушке; индеец Венансио думает заняться постройкой лодок; Педро Фахардо собирается купить дом для слепой матери; а дон Клементе Сильва живет мечтой найти могилу сына. Это шествие обреченных, путь которых лежит через нищету к смерти!

В каком же направлении они идут? К реке Кури-Курьяри. Оттуда они спустятся к Рио-Негро семьюдесятью лигами выше Померанцевой виллы, выйдут к Умаритубе и попросят там убежища. На случай если их арестуют, у них имеется неоспоримое доказательство: они бежали от муравьев. Пусть спросят надсмотрщика!

Мытарства начались на четвертый день похода: провиант кончился, а топям все не было конца. Каучеро остановились отдохнуть и, разорвав блузы, обернули тряпьем искусанные пиявками икры. Усталость заставила Соуза Машадо расщедриться: он разрезал свой ком каучука на куски и поделил его между товарищами. Фахардо отказался от своей доли — у него не было сил нести ее. Соуза подобрал этот кусок. Это был каучук — черное золото, его не следовало бросать.

Кто-то неосторожно спросил:

— Куда мы идем?

Товарищи хмуро ответили в один голос:

— Мы идем вперед!

А тем временем румберо потерял направление. Он шел вслепую, не останавливаясь, не говоря ни слова, чтобы не заразить страхом своих спутников. Три раза за час пути он выходил на одно и то же болото, но товарищи не замечали этого. Напрягая память, всем своим существом Сильва старался вспомнить географическую карту — сколько раз изучал он ее в Померанцевой вилле! Теперь он как бы снова читал ее в своем мозгу. Перед ним возникали извилистые линии, казавшиеся сетью жилок на бледно-зеленом пятне, покрытом незабываемыми названиями: Тейя, Мариэ, Кури-Курьяри. Но какая разница была между местностью и картой! Кто бы сказал, что на листке бумаги, размером не больше его ладоней, умещались эти бесконечные пространства, эти дикие леса, эти смертоносные болота! И он, опытный румберо, столько раз пересекавший на карте указательным пальцем реки, параллели, меридианы, как мог он подумать, что его ноги будут передвигаться по земле так же легко, как палец по карте?

Клементе Сильва стал мысленно молиться: «Боже, если бы выглянуло солнце!.. Нет! Полумрак был холоден, листва источала голубой пар. Вперед! Солнце не восходит для предающихся отчаянию!..»

Один из гомеро вдруг заявил, что он слышит свист. Все остановились. Это у них звенело в ушах. Соуза Машадо, шедший последним, стал прятаться среди товарищей: он божился, что деревья хотят схватить его.

Натянутые нервы как бы предчувствовали катастрофу. Малейшее слово могло вызвать панику, гнев, безумие. Все старались собрать последние силы:

— Вперед!

Соуза Машадо остановился и бросил каучук. Лауро Коутиньо, старавшийся казаться бодрым, отпустил шутку по его адресу. Все послушно поддались веселому настроению. Завязался разговор. Кто-то начал задавать вопросы дону Клементе.

— Молчать! — прорычал Педжи. — Помните, что с рулевыми и проводниками не разговаривают.

Но старый Сильва, внезапно остановившись, поднял руки, как человек, который сдается в плен, и, глядя в глаза товарищам, произнес рыдая:

— Мы заблудились!

И сейчас же бедняги, задирая головы кверху и завывая, как собаки, начали хором богохульствовать и молиться:

— Боже бесчеловечный! Спаси нас, боже! Мы заблудились!

«Мы заблудились!» Эти два слова, такие простые, такие обычные, вызывают, когда их произносят в лесу, ужас, не сравнимый даже с тем чувством, которое вызывает среди побежденных крик: «Спасайся кто может!» В мозгу тех, кто слышит эти слова, проносятся видения сельвы — пучины, разверстой, точно звериная пасть, поглощающая людей, загнанных в нее голодом и усталостью.