Зойка моя! (сборник) - Доктор Нонна

– Почему мы сидим, вместо того чтобы лежать? Зачем впустую тратим драгоценное время, отпущенное на любовь?

Его слова прозвучали для Ольги звоном спущенной тетивы. Она поняла: все, пора. Иначе духу так и не хватит. Ножка хрустального бокала с хрустом переломилась в сжатых пальцах.

– Ты правильно сказал – отпущенное. Все, любовь моя, пришло время прощания.

Стив побелел, не в силах вымолвить ни слова. А она почти спокойно продолжала:

– Я скоро выйду замуж, прости. Молчи, молчи. Это был праздник, а теперь наступают будни. Да, я люблю тебя, я даже не знаю, как смогу без тебя жить… Но я смогу. И ты сможешь. У каждого из нас – своя дорога. Двадцать лет разницы – это пропасть, которую не перешагнуть, не перелететь. – Она до крови прикусила губу. – Спасибо тебе. И – прости меня. – Она налила полный бокал, расплескав половину, залпом выпила. – Прости, я тебя обманула. Твой брат жив.

– Изя? – еле слышно выдохнул Стив.

– Да, он жив, его тогда усыновили. Найди его. И забудь меня. Нет! Нет. Нет, пожалуйста, вспоминай меня иногда. Пожалуйста…

Стив долго не мог отойти от Ольгиного дома, глядя через улицу на розоватые окна и повторяя трагические байроновские строки:

Fare thee well, and if for everStill for ever fare thee well.[1]

Марта. Принцесса с новорожденным

– Повезло девчонке – богатая наследница! Да и Фира не жилец, теперь все этой выскочке достанется!

Злой шепоток обжег Марту, но она только сглотнула и чуть крепче сжала кулачок, удерживая нестерпимое желание развернуться и со всего размаху отвесить неизвестному «шептуну» полновесную пощечину. Нет. Не обращай внимания, это чужие люди.

Она не знала и половины тех, кто мрачной толпой стоял на аллее Новодевичьего кладбища. Венки, оркестр, соболезнования от правительства – все как полагается. На похоронах такого ранга собираются самые дальние знакомые, даже вовсе незнакомые. Большинству наплевать и на покойника, и тем более на его близких. Но стоит хоть на миллиметр отступить от траурного протокола – налетят стервятники, разнесут, перескажут, прибавят сотню подробностей. Надо держаться.

Марта, все последние дни занятая отвратительными похоронными хлопотами, еще никак не могла поверить, что они с мамой остались одни. Только что готовились к юбилею – Зальцману исполнялось семьдесят, – выбирали подарки, Марта писала приглашения иностранным коллегам и друзьям художника. И вдруг – резкая смена погоды, перепад давления… и все. Эсфирь Марковна, подкошенная смертью мужа, едва могла ходить и говорить. И, хотя секретариат Союза художников старался помочь, в основном все легло на плечи Марты. Ей даже поплакать было некогда.

Но дома, после поминок, она вдруг не выдержала:

– Мамочка! Ну за что они так! Какое наследство! Как они могут!

Фира прижала ее к себе:

– Ничего, дочка, не обращай внимания. Злые, завистливые люди. Уезжать надо. В Израиль. Выйдешь замуж за Геночку, у них там родня…

– Какое – замуж! – Марта подумала, что рассудок Фиры не выдержал свалившегося на них горя. – Траур…

– Ничего, – остановила ее Фира неожиданно твердо. – Абраша… – Голос ее дрогнул, но она справилась. – Абраша поймет, а там, – она подняла глаза к небу и горько вздохнула, – там как хотят. Ничего. Выйдешь замуж, уедем, вывезем его картины, сколько сможем, у тебя будет будущее, у меня – обеспеченная старость. Еще и внуков понянчу. Здесь у нас ничего не остается.

Через месяц, после скромной свадьбы, они уехали.

В Израиле Марта сразу же устроилась переводчицей в одну из турфирм. Геночка, который в Москве был таким романтичным и предупредительным, оказался совершенно не готов к тому, чтобы заботиться о семье. Он целыми днями лежал на диване и «переживал»: его юридический диплом здесь был никому не нужен. А мамочка, которая всегда все за свое дитятко решала, осталась в Москве. Сам же по себе он недорого стоил.

Даже в постели. Высокий плечистый красавец, он был нежен и ласков, от него хорошо пахло, он даже старался, чтобы Марте было хорошо… но ей было попросту все равно. Ни руки мужа, ни губы не пробуждали в ней никакого огня. Вот только забеременела она сразу. Геночка известию обрадовался… и все. Примерно раз в неделю он ездил на собеседование к очередному потенциальному работодателю, а затем, до следующего собеседования, рассуждал о несовершенстве мира, неспособного оценить такой ценный кадр, как он, Геночка.

Когда живот Марты стал заметен, ее уволили. Но Марта не растерялась. Вместо того чтобы добиваться «справедливости», она тут же открыла собственную турфирму, благо основы этого бизнеса уже освоила на предыдущем месте. Но работать, конечно, приходилось на износ.

Эсфирь Марковна, как ни крепилась, так и не смогла справиться с тяготами похорон, переезда и, главное, с жарким израильским климатом. Инсульт не лишил ее способности передвигаться, но, конечно, и без постоянного присмотра – в том числе и медицинского – она обойтись уже не могла. Марта, проводившая в офисе по десять-двенадцать часов в день, сидеть с Фирой не успевала. Да и медицинской подготовки у нее не было. И денег новый бизнес пока особенных не приносил.

Продав картины отца, Марта устроила мать в самую прекрасную клинику, обеспечив лучший уход, который только можно купить за деньги. Она приезжала к Фире каждый день, но все равно по ночам просыпалась в слезах и долго не могла уснуть, обвиняя себя в предательстве. А с утра вновь летела в свою фирму, удерживая на лице маску уверенности и благополучия. Опереться было все равно не на кого.

Рожать ее увезли прямо из офиса. Несмотря на все напряжение последних месяцев, малыш родился здоровым и крепким. Назвали его Роном. Едва оправившись, Марта вновь впряглась в работу, разрываясь между домом, офисом и визитами в клинику.

Запретная сумка

– Марта Абрамовна! – Секретарша тихонько проскользнула в кабинет, держа одну руку за спиной.

– Пусть подождут, ты же видишь, – Марта скосила глаза на сосредоточенно сосавшего сына. Времени не хватало катастрофически, и нянечка приносила его кормить прямо в офис.

– Нет-нет, там никого, я… вот… – секретарша выложила на стол красивую погремушку в блестящем пакете и смущенно добавила: – Ему ведь сегодня три месяца исполнилось, да?

От пустячного знака внимания Марте вдруг захотелось расплакаться. Но она привычно подобралась, поблагодарила секретаршу, поцеловала сына, передала его нянечке и уже раскрыла папку с документами, как грянул телефон.

Звонили из клиники…

Всю дорогу Марта убеждала себя, что, может быть, все еще обойдется, хотя и понимала: второй инсульт – это почти безнадежно.