Охота на императора - Рудольф Баландин

3) Кондитерская Кочкурова, Андреева, Исаева и т.п. столкнет меня с Верой Филипповой, урожденной Фигнер, и по ней я могу наткнуться на многие конспиративные квартиры. <…>

6) Постоянные прогулки и обеды в столовой на Казанской площади и у Тупицына, вечернее чаепитие в известных мне трактирах, а также слежение за квартирами общих знакомых наведут меня на столкновение с лицами, известными мне только по наружности, каких я имею около 10 человек. Одним словом, возможно, лично мне в течение месяца-полутора открыть в С.-Петербурге большую часть заговора, в том числе наверное типографию и, пожалуй, две-три квартиры. Вы представьте себе то, что ведь я имею массу рабочих, с которыми совещается революционная интеллигенция. При этом я обязуюсь каждый день являться в ж[андармское] управление, но не в секретное, и заранее уславливаюсь, что содержание лучше получать каждый день. <…>

Пусть правительство предоставит мне возможность сделать все, что я смогу, для совершенного уничтожения террора, и я честно исполню его желание, не осмеливаясь даже и думать о каких-либо условиях, кроме тех, которые бы способствовали в агентстве. Себя вполне предоставляю в распоряжение верховной власти и каждому ее решению с благоговением покорюсь.

Николай Рысаков».

Григорий Исаев к этому времени был уже арестован. Жандармы использовали последнее показание Рысакова для его изобличения. Их не заинтересовали предложения предателя. Утром 3 апреля 1881 года его привезли на Семеновский плац вместе с А.И. Желябовым, С.Л. Перовской, Н.И. Кибальчичем и Т.М. Михайловым. И во время заключения, и приговоренные к смертной казни, и в последние свои мгновения все они, кроме Рысакова, вели себя мужественно. Кибальчич перед смертью составил схему реактивного летательного аппарата (она была обнаружена в жандармском архиве летом 1917 года). Этот молодой революционер, занимавшийся изготовлением взрывчатки, был талантливым изобретателем и незаурядным мыслителем.

Испытывать к Рысакову жалость, конечно, можно. Но и презрения он вполне достоин. Пытаясь продлить свою жизнь, он отправил на смерть несколько человек честных, мужественных и благородных, в отличие от него самого.

Наверняка с презрением относились к нему и следователи, и прокуроры, и судьи, не говоря уже о царе.

Его последнее письмо показывает, насколько жалок он был в последние недели жизни. А ведь писал, будто ему «честь дороже жизни». И тут же, словно находясь в забытьи, признался, что готов «покрыть свое имя несмываемым позором» (понимал, подлец!), продолжая и впредь оставаться предателем, — лишь бы ему сохранили жизнь.

Александр III без колебаний и сомнений отказал в помиловании такому человеку. Предателей не уважают даже те, с кем они сотрудничают.

Николай Рысаков, судя по всему, принадлежал к числу людей, имеющих завышенное самомнение, большое честолюбие и склонность к авантюрам при недостатке воли, а также, увы, совести. Он согласился стать цареубийцей не по идейным соображениям, а предал, обрекая на смерть, своих товарищей ради продления собственной жизни.

Психология предательства не так проста, как представляется на первый взгляд. Есть предатели от страха смерти (Рысаков, а в Великую Отечественную — генерал А. Власов). Другие не выдерживают пыток. Из третьих следователи ловко «выуживают» нужные им сведения. Так, Григорий Гольденберг, убийца генерал-губернатора Д.Н. Кропоткина, рассказал о некоторых своих товарищах, едва не сорвав покушение на Александра II.

В Петропавловской крепости с этим террористом встретился Лорис-Меликов и, между прочим, сообщил ему, что некоторые из выданных им товарищей будут наверняка казнены. Вряд ли это было сказано случайно. Осознав свой иудин грех, Гольденберг повесился в своей камере.

Но таких, раскаявшихся, увы, бывает слишком мало. Гаже всех те, кто стали предателями из выгоды. Отказавшийся по таким соображениям от присяги, данной царю, народу, партии, тайной организации, всегда найдет этому оправдание, прежде всего для самого себя, чтобы сохранить высокое самомнение. Вот и Рысаков утверждал, что выдавал товарищей ради блага родины (хотя лишь месяц назад ради того же участвовал в цареубийстве). Иуда Искариот тоже, конечно же, оправдывал свое предательство «высокими» религиозными и государственными соображениями. Так бывало всегда, так происходит и в наши дни — и не с единицами, а с тысячами, если не миллионами.

У Рысакова, в отличие от предателей из корысти и властолюбия, было одно смягчающее обстоятельство. Перед лицом смертельной опасности человек переходит, как говорят психологи, в измененное состояние сознания. Одни, сравнительно немногие, способны сохранять при этом здравый смысл, противодействовать волнению, панике, парализующему страху. Другие буквально перерождаются. Сильный, веселый, решительный парень вдруг садится на камни, отказываясь идти дальше по достаточно широкой тропинке по краю крутого склона, а робкая девушка, превозмогая себя, проходит опасный участок.

С Рысаковым произошло подобное перерождение. Его деморализовал ужас близкой смерти (к более или менее отдаленному сроку «высшей меры» все мы присуждены природой). Он перестал владеть собой. И все-таки приходится помнить: он стал предателем в самом позорном смысле этого клейма, надеясь продлить собственную жизнь и отправив на смерть нескольких своих товарищей.

Глава 4.

ПОСЛЕДСТВИЯ

«ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ»

Случайный свидетель Шенберг, поспешивший после первого взрыва к месту происшествия, писал: «Передо мною, головами к решетке канала, лежали два умирающих: с левой стороны мальчик, со страшно обезображенным лицом и зияющей раною на виске, полуоткрывал и закрывал глаза; с правой — плотный мужчина с бородою, с окровавленною головою, с разбитыми ногами, без сапогов.

Страшные глаза его, налитые кровью, смотрели на мальчика. (Как это выяснилось теперь, это и был злодей, бросивший второй роковой метательный снаряд.) Между ними плита панели была взорвана, и на этом-то самом месте, между невинною жертвою, привлекшею милосердное внимание Царя-человека, и гнусным извергом, пал наш Отец, наш Освободитель.

По положению тела умирающего убийцы, которое у меня ясно запечатлелось, вернее всего предположить, что он подошел к Государю сзади (следовательно, он во время первого взрыва находился у забора сада великой княгини, в то время как Рысаков находился у решетки канала). Когда Император, осенив себя крестным знамением, подходил к раненому мальчику, тут только злодей бросил под ноги Царя адский снаряд, которым и его самого отбросило к решетке, между тем как Император упал, обливаясь кровью, между преступником и мальчиком».

У смертельно раненного террориста полицейские пытались узнать его имя, но не добились успеха. Он умирал мучительно и мужественно.

Игнатию Иоакимовичу Гриневицкому, названному Шенбергом «гнусным извергом» было всего 25 лет. Он стал одновременно и убийцей, и жертвой, и героем. Ему было ясно, что остаться в живых во время или после покушения на императора не удастся. В феврале 1881 года он написал завещание:

«…Александр II должен умереть. Дни его сочтены.

Мне или другому кому придется нанести страшный последний удар, который гулко раздастся по всей России и эхом откликнется в отдаленнейших уголках ее, — это покажет недалекое будущее.

Он умрет, а вместе с ним умрем и мы, его враги, его убийцы.

Это необходимо для дела свободы, так как тем самым значительно пошатнется то, что хитрые люди зовут правлением — монархическим, неограниченным, а мы — деспотизмом…

Что будет дальше?

Много ли еще жертв потребует наша несчастная, но дорогая родина от своих сынов для своего освобождения? Я боюсь… меня обреченного, стоящего одной ногой в могиле, пугает мысль, что впереди много еще дорогих жертв унесет борьба, а еще больше последняя смертельная схватка с деспотизмом, которая, я убежден в том, не особенно далека и которая зальет кровью поля и нивы нашей родины, так как — увы! — история показывает, что роскошное дерево свободы требует человеческих жертв.

Мне не придется участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может.

Дело революционной партии — зажечь скопившийся уже горючий материал, бросить искру в порох и затем принять все меры к тому, чтобы возникшее движение кончилось победой, а не повальным истреблением лучших людей страны».

Его завещание звучит как пророчество. Да, потребовалось еще множество жертв, прежде чем было свергнуто самодержавие, а еще больше — для торжества в России-СССР идей социализма и коммунизма.