Костры амбиций - Том Вулф

Нет, это нестерпимо. Снова взорвался телефон. Фэллоу открыл глаза и, щурясь, смотрит на залитую солнцем модерновую мерзость запустения. Но с открытыми глазами еще хуже. С открытыми глазами — что его теперь ждет? Такая безнадежность! Такое ледяное отчаяние! Он скривился, передернулся и снова закрыл глаза. Вот она, харя. И сразу же опять открыл. Что-то он такое сделал в пьяном виде… К отчаянию и раскаянию теперь еще прибавился страх.

Настойчивый звон телефона начал внушать тревогу. Что, если это из «Сити лайт»? После того как Грязный Мыш последний раз отчитал его, он дал себе слово каждый день являться в редакцию к десяти утра, а сейчас уже начало второго. И раз так, лучше совсем не отвечать. Нет, не ответив, он навсегда погрузится на дно, туда, где чудовище. Он выкатывается из постели, ставит ступни на пол — кошмарный желток внутри черепа болтнулся. И сразу свирепо заболела голова. Потянуло рвать, но при головной боли это слишком мучительно, лучше не надо. Пошел к аппарату, сначала несколько шагов на ногах, потом опустился на колени, затем на четвереньки. Дополз, взял трубку и растянулся на ковре, чтобы желток перестал болтаться.

— Алло?

— Питер? — Слава богу, акцент английский.

— Да?

— Питер, что за хриплый голос? Разбудил я тебя, что ли? Говорит Тони.

— Нет, нет! Нет, нет, нет. Это я просто… я был в другой комнате. Я сегодня работаю дома. — Он сам заметил, что как-то воровато басит.

— Ну знаешь, ты очень удачно изображаешь разговор спросонья.

— Значит, ты мне не веришь, да?

Слава богу, что это Тони. Он тоже англичанин и приехал работать в «Сити лайт» одновременно с Питером. Они — два коммандоса в этой дикой стране.

— Я-то тебе, конечно, верю. Но по этому вопросу я в абсолютном меньшинстве. На твоем месте я бы сейчас же, как можно скорее приехал в редакцию.

— Ммм. Понял.

— Только что ко мне подошел Мыш и спросил, где ты. Не из праздного любопытства, между прочим. У него был чрезвычайно раздосадованный вид.

— А ты что ему сказал?

— Что ты находишься в Опекунском суде.

— Ммм. Не сочти за бестактное любопытство, но чем хоть я там занимаюсь?

— Да ты что, Питер, в самом деле, похоже, только-только глаза продрал? Наследство Лейси Патни, помнишь?

— Ммм. Лейси Патни. — Головная боль, тошнота и сонливость накатили как гавайская волна. Голова плашмя лежит на ковре. Внутри болтается ядовитый желток. — Ммм…

— Не умолкай, пожалуйста, Питер. Я не шучу. По-моему, тебе надо приехать сюда показаться.

— Понимаю. Понимаю, понимаю. Спасибо, Тони. Ты совершенно прав.

— Приедешь?

— Да. — Он ясно представил себе, какая мука будет даже просто встать на ноги.

— И сделай мне одолжение.

— Все что тебе угодно.

— Постарайся не забыть, что ты был в Опекунском суде. В связи с наследством Лейси Патни. Вообще-то я не уверен, что Грязный Мыш мне поверил. Но все-таки.

— Да, да. Лейси Патни. Спасибо Тони.

Фэллоу положил трубку, с трудом поднялся на ноги и, качнувшись, ткнулся мордой в жалюзи. Разрезал губу. Эти янки делают жалюзи из узких металлических полос, острых как бритвы. Костяшкой указательного пальца стер кровь. Прямо держать голову не получается. Ртутный желток в черепе нарушает чувство равновесия. Кое-как добрел до двери в ванную и закрылся там при чахоточных иссиня-бледных отсветах флюоресцептной лампы из коридора. В таком больном освещении кровь на губе кажется в зеркале аптечки фиолетовой. Ну и ладно, он готов жить с фиолетовой кровью. А вот если включить свет в ванной, тогда конец.

Ряды мерцающих компьютерных экранов в серых обтекаемых научно-фантастических окладах как будто придают помещению редакции «Сити лайт» упорядоченный и очень современный облик Но это только на первый взгляд. А чуть присмотришься — столы, как у всех, завалены бумагами, пластиковыми стаканами, книгами, блокнотами, журналами, справочниками и переполненными пепельницами; за клавишными панелями сидит та же каторжная молодежь. Клавиши устало, мирно стрекочут — чок, чок, чок, чок, чок, словно в редакции играется грандиозный турнир по маджонгу. Репортеры, правщики, выпускающие редакторы горбятся над гранками, как спокон веку горбятся во всех редакциях. По временам вскидывается одинокая голова, будто выныривает глотнуть воздуха, и выкрикивает особенные слова: «шпон», «кегль», «висячая строка».

Но и во всеобщем аврале возникает передышка. Вдруг распахивается дверь, и входит грек в белой куртке с колоссальным подносом в руках, а на нем — картонки с кофе и с содовой, горячие пончики в коробках, датские бутерброды с расплавленным сыром, булки с запеченным луком, хворост и все мыслимые соусы и приправы, какие только предлагает клиентам кулинарная торговля на вынос. Половина зала, побросав компьютеры, устремляется навстречу пище и тут же принимается ее уничтожать, как туча изголодавшихся долгоносиков.

Фэллоу пользуется этим минутным затишьем, чтобы просочиться в свою кабину. Но на середине компьютерного поля задерживается и с видом знатока берет в руки свежий оттиск дневного выпуска, только что поступивший в зал. Прямо под логотипом «Сити лайт» во всю первую полосу саженными буквами заголовок:

СОДРАЛ СКАЛЬП СО СТАРУШКИ ДА ЕЕ ЖЕ И ОГРАБИЛ

(Американцы употребляют это выражение в том же смысле, как у нас говорят — содрал три шкуры, то есть обобрал до нитки.)

И слева большой портрет, сильно увеличенная фотография улыбающейся женщины с заретушированными морщинами, как делают в фотоателье. Это Каролина Перес, пятидесяти пяти лет, и не такая уж старушка, с роскошными черными волосами, зачесанными сзади кверху на староиспанский манер.

Господи Иисусе. Эдакий скальп содрать — работка не из легких! Если бы Фэллоу не так гнусно себя сейчас чувствовал, он бы мысленно отдал должное этой «кровавой эстетике», в согласии с которой беззастенчивые газетчики, его работодатели, его соплеменники, его братья-англичане, потомки Шекспира и Мильтона, что ни день выдают подобные перлы. Какое тонкое чувство бульварного синтаксиса надо иметь, чтобы так, завлекательным эллипсом, строить фразу — ну просто тянет поскорее перелистать грязные страницы и узнать, кто же был тем исчадьем ада, способным на роль подлежащего? А сколько настырного упорства употребил репортер, чтобы проникнуть в дом к Пересам и раздобыть бабушкину фотографию, при взгляде на которую воспринимаешь кровавое убийство так наглядно и прямо ощущаешь кончиками пальцев, суставом плеча! А какая трагическая ирония: «содрал скальп», а потом еще и «ограбил»! Блестящий нонсенс! Дай им побольше места, они бы еще, пожалуй, приписали: «…и, уходя, не погасил свет».

Но Фэллоу сейчас слишком болен, отравлен — ему не до восторгов. Он стоит посреди зала и разглядывает этот новейший шедевр желтой прессы просто для того, чтобы продемонстрировать всем, и в первую голову, он надеется, Грязному Мышу, что он на работе и во всем белом свете его не интересует ничего, кроме газеты «Сити лайт».

Так, держа перед собой газетный лист, словно не в силах оторваться от созерцания его совершенств, он проходит вторую половину пути через зал и оказывается у себя в кабине. Это так называемое «рабочее место», огороженное литыми пластиковыми стенками неприятного телесно-розового цвета и со скругленными углами. Внутри — серый металлический стол, вездесущий компьютер, кресло из пластика неудобно-ортопедической конфигурации и цельнопластиковая вешалка, хитроумно вдвигающаяся в углубление в пластиковой стене. Вешалка уже дала трещину. На ней уныло болтается поношенный плащ Питера Фэллоу, никогда не покидавший пределов кабины.

Рядом с вешалкой находится окно, в нем Питер Фэллоу видит свое отражение. Анфас он выглядит красивым тридцатишестилетним, а вовсе не опустившимся пропойцей за сорок. Белокурые волосы, мыском на лбу, а сзади локонами чуть не до плеч, имеют вид даже, можно сказать, байронический, и нисколько не заметно намечающейся плеши. Да, если смотреть анфас… все обещает быть хорошо! Длинный тонкий нос — весь аристократический, от переносицы и до самого кончика, а вовсе не с нашлепкой внизу. Подбородок вытянутый и раздвоенный, и не видно, что уже немного отвислый. Темно-синий блейзер, сшитый у Блейдса восемь… да нет, уже десять лет назад, немного, конечно, лоснится на отворотах… но можно будет, наверно, поднять ворс проволочной щеткой… Брюшко намечается, и стали жирноваты бедра и ляжки. Но теперь это не проблема, раз он бросил пить. Больше капли в рот не возьмет. И сегодня же с вечера начнет регулярные занятия гимнастикой. В крайнем случае завтра с утра, сегодня самочувствие слишком хреновое. Заниматься он будет не каким-то там жалким бегом трусцой, который так обожают эти американцы, а чем-нибудь эдаким настоящим, основательным, чтоб выкладываться и в темпе… Английским спортом. Ему рисуются медицин-боллы, и шведские стенки, и кожаные кони, и блестящие булавы, эспандеры, параллельные брусья, толстые канаты с обшитым кожей концом… Он вдруг спохватился, что представил себе школьный спортзал в Кросс-Киз, где учился еще перед университетом. Бог ты мой!.. Уже двадцать лет прошло. Но ему и сейчас еще только тридцать шесть, у него хороший рост, шесть футов два дюйма, и, в сущности, вполне крепкое здоровье.