Закон рукопашного боя - Леонид Влодавец

Минуты две Марфа не двигалась, Надежде даже казалось, что она умерла. Потом Марфа, не открывая глаз, каким-то необычным деревянным голосом сказала:

— Злодейка. Пошто дите своровала? Отдай!

Надежда сжалась, но молиться не перестала.

— Вижу. Вижу тебя, злодейка. Не уйдешь. Не прячься, не мучься — все одно мой верх, — продолжала свой диалог с невидимой врагиней Марфа.

— Боже правый, помоги ей! — прошептала Надежда, которой трудно было оставаться в стороне.

— Черную силу зовешь — не дозовешься. Волки ее съели, вороны унесли, огонь сжег, ветер развеял. Совесть, что волк, — возьмет за горло — не упустит. Не мучься, не прячься, меня слушай, к богу вернешься! — Губы Марфы произносили эти слова совершенно бесстрастно, как видно, вся эмоциональная энергия этой женщины была в ином, недоступном для понимания мире…

— Туда идешь. Туда, родимая. И здесь повернула правильно. Не стой, не стой, не останавливайся. Дальше иди, хорошо иди, прямо иди. Здесь налево поверни, французов обойди. Во двор сверни, дальше иди!

Надежда, вслушиваясь в слова, произносимые Марфой, ощущала, как сердце начинает учащать бег.

— Не я тебя веду — бог ведет. Нет бога русского, нет цыганского — един бог, едина сила, едино блаженство и едина мука. Иди. Тут садом, садом проходи. У стены щель, в нее боком, мальца не повреди. Дом обойди, сарай обойди, заходи в дровеник. Положь мальца на пол. Бочку откати, подпол открой. Бери малого левой, придерживайся правой, полезай в подпол. Добро. Веревку дерни, закрой за собой. Добро. Иди далее, хорошо идешь… Не думай о черном. О белом думай, о боге думай, душу спасаешь! Вправо теперь, вправо иди. Бог ведет, не я веду. Душа светлеет, бог тебя любит, бог тебя в блаженство вечное ведет. Иди. Не думай о черном. Не страшись — его сила божьей не ровня. Еще иди, не стой, не стой, прямо иди. К богу идешь, к спасению. Злая сила покинула, добрая приняла. Иди, родимая, моя взяла. Лестница, бережней, ставь ногу ровней. Добро идешь, туда идешь. Пришла. Стучи три раза!

И тут послышался явственный троекратный стук в дверь.

Марфа, не открывая глаз, встала, сделала шаг, словно лунатик, и такими же механическими, деревянными шагами, твердо и звучно ступая, подошла к двери. Лязгнул металл, и Надежда, широко открыв глаза от суеверного ужаса, все еще не веря во вновь обретенное счастье, увидела на пороге бледную, закутанную в шаль цыганку с младенцем на руках. Ее лицо было так же неподвижно, как и Марфино.

— К ней иди. Верни дите матери — господь грехи простит. — Марфа встала у двери, открыв Насте проход к Надежде. Цыганка все теми же завороженными шагами подошла туда, где сидела Надежда, и протянула ей малыша. Муравьева привстала, шагнула навстречу и осторожно взяла ребенка из ее рук. Малыш тихо посапывал, причмокивал губками.

Теми же механическими движениями Марфа открыла дверь подвала, ведущую в подземный ход, и сказала по-прежнему неживым голосом:

— Ступай с богом. На тот год сама родишь, свое дите кормить будешь. Ступай — как пришла, так и ушла.

Настя вышла и теми же механическими шагами, какими передвигалась Марфа, сошла в подземный ход. Шаги ее гулко отдавались в каменных сводах, постепенно удаляясь, и наконец затихли.

Лишь после этого Марфа затворила дверь и задвинула засов. После этого она взяла руками горшок, над которым уже не было пара, и выплеснула в печь. Наконец ведунья села на прежнее место и в прежнюю позу. Глаза ее открылись, лицо мигом порозовело.

— Скажи, Марфа Петровна, а как это ты с ней разговаривала? Я бы ни за что не поверила, если б не видела все сама.

— Это, милушка, так просто не сказывается, ведовство — дело тайное. Оно как топор: один дрова рубит, а другой — головы сечет. Не каждому дадено. Меня бабка обучила, перед смертью передала все. А со мной помрет все, поди-ка. Травы надо знать, да коренья, да каменья, да как чего сушить, да тереть, да парить. Слова надо знать, они как ключики — ларчики отпирают, а в ларчиках тайности да хитрости лежат.

— Ты знаешь, Марфа Петровна, — припомнила Надежда, — в старину были такие люди, алхимисты, которые искали философский камень, чтоб свинец переделывать в золото. А ты не умеешь?

— Нет, не умею. И не надобно этого. Коли золота будет много — так оно и цениться будет мало. А алхимики-то все дураки. Знавала я одного, чернокнижник был, тоже, вишь ты, золото захотел добыть. Так надышался ртути, что помер, прости господи.

— А лекарство от всех болезней ты не знаешь? — не отставала Надежда. — Его в древности называли панацея…

— А могли бы смертью назвать, — заметила Марфа. — Смерть — вот она и есть от всех хворей лекарство. Не бывает такого, чтобы все сразу лечить. Это только Клещ, язви его в душу, от всех болезней настой нашел — водочку. А как прихватило, так ко мне приполз, чтоб я ему силы прибавила…

СКВОЗЬ ПОЖАР

— Ушли солдаты, — прошептал Клещ, — по одному их, вишь ты, на веревке вытягивали. Хорошо, брат, что сюда не докопались.

— Нам-то как уйти, дедушка?

— Хрен его знает, думать надо. Сначала поищем, где еще стена тонка, а потом, ежели такого места не найдется, где бог даст, там и начнем. Струмент есть, долбить обучены. Авось не успеем до того с голоду помереть.

— Это что же, сами ход копать будем?

— А те, по которым ходили, думаешь, не люди копали? И тоже, брат, жрать хотели.

Пошли вдоль стены, Клещ осторожно выстукивал стену костяшкой согнутого среднего пальца. Чем дальше шел, тем больше мрачнел.

— Толста… — пробормотал он, переходя к другой стене. Но и тут утешения не было.

— Дедушка, — спросил Агап, — а может, через ту, где лестница?

— Хм… Думал об том, еще когда в нужник дыру пробивали. Где начнем-то знаем, а вот куда выйдем? А ну как за стенкой на первом этаже французы? Тут ведь Кремль, сам ихний стоит, значит, и солдат до хрена. Опять же, от развала у них чуткости прибыло, не спят, поди, караулят. Начнем долбить — услышат. В таких делах под пол уходить надо, да тут, вишь, залито водой, и сочится она из-под пола. Стало быть, и глубже вода… Пойдем-ка, все стены обстучим.

Но сколько ни стучали, такого тонкого места, как у нужника, не нашли.

— Да, брат, — покачал головой Клещ, — и вправду, выходит, надо через лестницу. Иного места нет. Не забоишься, тамбовский?

— С тобой-то нет, дедушка.

— Ну, коли так, с богом. Бери кирку.

Агап размахнулся, клюв кирки отскочил, будто от железа.

— Камень, — заметил Клещ, — это тебе не кирпич. Покрепче будет. Старайся в швы бить. Поди, ломом сподручнее.

— Дедушка, — Агап припомнил, как начало у него выходить дело с той стенкой, что он вчера продолбил…

— А что — и то затея! Хм! — Клещ с Агапом в две струи полили стену по краям, а затем дружно взялись долбить — один ломом, другой — киркой.

Некоторое время из стены выпадали кусочки раствора. Но потом вдруг зашатался и выпал, с грохотом расколовшись, огромный каменюка. И сразу вся стенка вздрогнула, треснула и повалилась.

— Берегись! — заорал Клещ.

Агап шарахнулся, отскочил, но сам Клещ не уберегся: пудовый камень с хрустом ударил его по носку сапога. От страшной боли Клещ коротко вскрикнул и повалился наземь, потеряв сознание.

Проем открыл им выход на свежий воздух, впрочем, сильно задымленный. Была ночь, но зарево освещало все окрест так, будто солнце еще не зашло. Совсем неподалеку на фоне багряного неба рисовались купола соборов, колокольня Ивана Великого, шатровые верхушки башен с кроваво-блестящими медными орлами.

— Дедушка! — взвыл Агап, бросаясь к неподвижному Клещу, затормошил старика.

— О-о-ох! — выдохнул Клещ. — Ногу-то мне расшибло, начисто… Беги! Сам беги! Мне пропадать, а тебе еще жить!

Откуда-то справа по каменным плитам затопали сапоги.

— Ки вив?! Ки вив? — загомонили чужие голоса.

— Не могу я, дяденька! — Слезы покатились у Агапа из глаз.

— Обое пропадем, дурак! Тикай! Убью! — Клещ выдернул из-за пазухи пистолет и прицелился в Агапа, но тут боль снова выбила его из сознания. А топот ног все приближался, хотя солдаты еще не видели ни Агапа, ни Клеща.

Агап было попытался волочь старика. Но ему сразу стало ясно, что так и впрямь не уйти. Тогда Сучков втянул Клеща обратно в пролом, протащил по лестнице и укрылся в промежутке между лестницей и полом — в небольшой нише.

Топот приблизился. К алым и багровым отсветам зарева прибавился желтоватый свет фонарей.

— Кес ке се? — озадаченно произнес кто-то. — Лабреш…

Французы лопотали, стали спускаться вниз. Агап сжался — Клещ лежал без памяти, но стоило ему застонать…

На всякий случай Агап положил руку на рот старика, но, слава богу, Клещ молчал.

Солдаты спустились под лестницу, мельком посветили в угол, но Агапа с Клещом на коленях в нише не заметили. Они прошли дальше, убедились, что подвал пуст и не содержит ничего стоящего, а потому вернулись и поднялись наверх.