Уравнение со всеми известными - Наталья Нестерова

Глава 2

Сегодня Анна освободилась раньше обычного. Машину с водителем отправила за Дашей в бассейн. Хотела поехать домой на метро, но вдруг стало боязно — несколько лет не спускалась под землю, даже не знает, как оплатить проезд. Поймала частника. Такси уже давно куда-то подевались, зато очень многие занимались извозом, это называлось тревожным словом “бомбить”.

Дверь ей открыла Галина Ивановна — домоправительница и спасительница ее семейного очага. Галине Ивановне было шестьдесят два года, но она ловко управлялась с хозяйством: закупала продукты, готовила, стирала, убирала две квартиры. За три года Галина Ивановна вросла в семью так прочно, что уже и не верилось, что ее когда-то с ними не было. Единственным недостатком домоправительницы была суровая экономия хозяйских денег. Она изводила Анну отчетами о собственном “транжирстве”.

— Как хочешь суди, — Галина Ивановна обращалась к Анне на “ты”, — но я сегодня купила у метро картошку на три рубля дороже, чем та, что возле универсама. Главное, пошла сначала к универсаму — дорого, думаю, отправилась к метро. А там — пожалуйста, еще на три рубля дороже. И возвращаться не могу — надо Кирюшу из прогулочной группы забирать, и Даша вот-вот из школы придет, компот не сварен. Зато яйца у метро дешевле на пятерку были. И не мелкие.

— Галина Ивановна, не расстраивайтесь, — говорила Анна. — К Кирюше учительница приходила?

— Да, приходила. Хорошая женщина. А музыкантша, что с Дашей занимается на пианино, мне не нравится. Ты Дашку знаешь, она кому угодно голову задурит. И вот сидят — хи-хи, ха-ха, а играть не играют. Дашка домашнее задание опять не сделала, а та ей: “Ну что же ты, деточка”. Деточку надо по попе выдрать. А той лишь бы деньги получать.

— Как Луиза Ивановна?

— Ничего, слава богу, не хуже. Запеканку ей творожную сделала, какао сварила. Читает. Телевизор днем смотрели. Такой сериал! За душу берет, вместе поплакали. Там Мария опять со своим связалась, не с тем, от которого она забеременела, а с…

От пересказа мыльной оперы Анна скрылась в детской. Кирилл строил башню из конструктора “Лего”. Темпераментом он совсем не походил на старшую сестру: был тих, стеснителен, сторонился чужих, мог сам себя занять и не скучал в одиночестве, любил возиться с конструкторами и возводил “из головы” такие фигуры, которые у Анны и Дарьи не получались даже с помощью чертежей-подсказок.

Анна поцеловала сына, стала расспрашивать о прошедшем дне. Кирилл отвечал, но косился в сторону конструктора.

— Ну, играй, — вздохнула Анна.

Она вышла из детской и отправилась к свекрови. Луиза Ивановна полулежала на тахте, под спину ей подкладывали несколько подушек — так легче дышалось. Телевизор был включен без звука, торшер освещал изголовье, Луиза Ивановна читала. На полке выстроились пять десятков книг со знойными красавицами на обложках — дамские романы, Анна принесла новый. По легкому разочарованию, мелькнувшему на лице Луизы Ивановны, а еще более по ее торопливой благодарности Анна поняла: опять не та писательница, что нужно. Но их имена совершенно не держались в памяти, надо записывать.

Пять лет назад Луизе Ивановне можно было сделать операцию на сердце и сосудах, теперь никто не брался. Слабенькое сердце, раненное двумя инфарктами, билось из последних сил. Поход в туалет, ванную, на кухню давался как восхождение на Эверест. Конец мог наступить в любой момент. Полгода назад Анна похоронила свою маму. Не сравнивала — но смерти свекрови ждала с большим страхом. Теперь, когда она может обеспечить любую медицинскую помощь, сделать ничего нельзя. Загоняла свекровь до полуживого состояния и внимания на нее не обращала. Нужно было Луизе Ивановне стать одной ногой в могилу, чтобы Анна наконец поняла, какой удивительный, самоотверженный человек находится рядом с ней. Последний человек из старшего поколения, последний, кто может сказать ей “Нюрочка, доченька”.

Луиза Ивановна была готова к смерти. Она ждала ее спокойно и достойно, не капризничала, не требовала к себе повышенного внимания. Ужас смерти растворился в больнице, где она лежала после последнего инфаркта. Она там много передумала, со многим смирилась. В смирении с неизбежным была своя сладость — сладость возвышения над пороками и добродетелями, над страстями и мирскими тревогами. Невестка ласкала и жалела ее, как маленького ребенка. Нюрочка, бедная девочка, мучилась виной за годы отчуждения.

— Вам нужно повторить курс инъекций, — сказала Анна. — Я договорилась, будет приходить медсестра, делать уколы и ставить капельницу.

— Ни к чему все это, Нюрочка. Хорошо, хорошо, не хмурься, пусть приходит.

— Луиза Ивановна, неужели в самом деле вам все это нравится? — Анна кивнула на полки с книгами.

— Как сказки, — улыбнулась свекровь. — Знаешь, что никакой Бабы-яги и Кощея Бессмертного нет, а увлекательно.

Она не призналась, что чужие выдуманные жизни охраняют ее от жизни реальной, в которой ей уже нет места.

— Будешь ужинать? — спросила Галина Ивановна Анну, не успела та показаться на кухне. — Накрыть тебе, а то я скоро ухожу?

— Нет, спасибо. С детьми поужинаю. Проведаю Юру.

Анна вышла на лестничную площадку и позвонила в соседнюю дверь. Когда-то здесь жили Слава и Марина. Три года назад Анна выкупила у них эту двухкомнатную за сумму, которая позволила ребятам купить трехкомнатную в другом районе.

— Привет! — Ей открыла Ира Гуревич. — Ты сегодня рано. Юра, мама пришла.

Увидав Анну, Юра насупился и полез на велотренажер. Значит, сегодня опять не занимался. Он весил сто сорок килограммов и неудержимо, всегда хотел есть. Пока жили в одной квартире, приходилось прятать еду, запирать на ключ холодильник, но он мог найти пачку макарон, спрятать ее, а потом тихонько грызть.

Заставить его заниматься гимнастикой, упражнениями, приучить ходить в туалет можно было только стимулируя едой. Причем не важно какой — у него не было пристрастий, лишь неуемный аппетит. Его сознание соответствовало уровню развития трехлетнего ребенка, умственно отсталого ребенка. Никакие занятия и стимулирующие мозговую деятельность препараты не смогли вернуть его интеллект. Он говорил односложно, коверкая по-детски слова — “не надя, хосю кусять, дай буячку, кака, бяка, Юла холосый”. Анну он называл мамой, всех остальных людей, независимо от пола, — тетей. Его развлечением были игрушки. Но не конструкторы, как у Кирилла, а машинки. Юра мог часами возить их рукой из стороны в сторону.

К счастью, если тут уместно это слово, в его мозгу вместе с другими пострадала зона, отвечающая за агрессию. Юра был безобиден, а случись припадки бешенства — никто бы не справился с ним. Мышечный тонус восстановился почти во всем теле, но оно заплывало жиром, потому что Юра мало двигался, и заставить его выйти на прогулку или сесть на тренажер стоило больших усилий. Ему требовался постоянный уход: он мог помогать движениями, но сам не переодевался, не умывался, не чистил зубы, не причесывался, не говоря уже о бритье. Он не любил оставаться один и тихо скулил, если в квартире никого не было. Он мог не обращать внимания на человека в соседней комнате, но этот человек должен был присутствовать.