Убийцы Мидаса - Питер Аспе

Ван-Ин с меланхоличным видом разлил шоколад по чашкам. Его самообладанию можно было позавидовать. Эта его нарочитая холодность почему-то возбудила Ханнелоре еще больше. И, как только что поступил Ван-Ин, она поскорее перевела разговор на деловую тему.

– «Трэвел инк.», Крейтенс и скульптуры. Все это звенья одной цепи. Я хотела сказать тебе об этом раньше, но ты не желал принимать мои слова всерьез и совершенно меня не слушал, – обиделась Ханнелоре.

– Прости меня, дорогая. Расскажи мне, пожалуйста, о своих соображениях по этому поводу. Я тебя внимательно слушаю.

Ван-Ин налил в разлитый по чашкам шоколад остатки «Отара», любимого коньяка Ханнелоре.

– Ты хочешь, чтобы я уснула в самый неподходящий момент? – с притворным негодованием спросила она. – Ты налил мне слишком много коньяка.

От ее нежного, мелодичного голоса Ван-Ин чуть не потерял голову. Ему снова захотелось заняться с ней любовью прямо здесь и сейчас. Наброситься на нее, как дикий зверь. Без объятий, поцелуев и прелюдии. Двадцать лет назад он, не раздумывая, пошел бы на поводу у своих желаний. Но секс с Ханнелоре без предварительных ласк казался ему немыслимым. И потому он сдержал рвущееся наружу вожделение, хотя это давалось ему с большим трудом.

– Мне кажется, тут каким-то образом замешаны власти, – заметил Ван-Ин. – И эти люди сделают все, чтобы их темные дела не вышли наружу, Ханне. Так было всегда. Уверен, этот случай не станет исключением.

Ханнелоре поставила чашки на поднос. В окно задувал холодный ветер, и ей захотелось вернуться в теплую гостиную, где горел камин и было так уютно.

– Я не могу понять, почему мы до сих пор не получили никакого ответа от немецкой полиции, – негодовал Ван-Ин. – Я послал им несколько сообщений по факсу.

Ханнелоре уютно устроилась на диване, и Ван-Ин сел рядом с ней.

– Ты думаешь, что в этом замешан Крейтенс?

– А по-твоему, кто еще может быть в этом виноват?

– Если ты намекаешь на комиссара Круса, то его положение незавидно. Он тоже находится в крайне затруднительной ситуации. Сегодня он почти ничего не сказал мне о ходе расследования. Мне кажется, что Крейтенс не знает, что ты занимаешься делом Фиддла.

– Вчера я послал ему записку, где все подробно описал, – улыбнувшись, проговорил Ван-Ин.

– Что?! – вскричала Ханнелоре.

– Я написал ему, что Френкель, возможно, является главным свидетелем. Сколько еще он собирается скрывать от всех информацию об этом человеке?

– Но ты мог бы сам связаться с голландской полицией. Зачем было делать это через Крейтенса? – удивилась Ханнелоре.

– Я уже связался с ними, дорогая, но Крейтенс ничего об этом не знает, – сказал Ван-Ин.

Ханнелоре положила голову ему на плечо. Горячий шоколад почему-то совершенно ее не согрел.

– Остерегайся Крейтенса, – предупредила его Ханнелоре, – он очень опасный человек.

– Мне на него наплевать. Пусть хоть сам себя трахнет в задницу. Меня гораздо больше беспокоит мэр.

И Ван-Ин рассказал ей о своей тайной встрече с мэром.

– Террористы никогда не посылают анонимных писем. Это не их стиль. Они либо сразу же берут на себя ответственность за теракт, либо молчат и ни в чем не признаются. А посылать анонимные письма им совершенно ни к чему.

– Ты неисправим, Питер. Времена Дон Кихота давно прошли. Пора бы это тебе понять, – тяжело вздохнув, сказала Ханнелоре.

Ван-Ин сунул руку Ханнелоре под платье. Она вздрогнула. Рука его была очень холодной.

– И почему ты влюбилась в такого неисправимого идеалиста, как я? – без тени улыбки спросил он.

– Я постоянно задаю себе этот вопрос, Питер Ван-Ин. Наверное, мне нравятся своенравные рыцари.

Он нежно погладил ее по спине.

– Я просто не могу сидеть сложа руки, Ханне. Все это очень серьезно. В мире творится нечто невообразимое. Но все делают вид, что этого не замечают. Всех волнует только собственное благополучие. И ничего больше. Я пытался стать таким же, как они… Вписаться в это долбаное общество… Но…

– Не нужно извиняться, Питер. Ты такой, какой есть. Это я должна перед тобой извиниться. Я никогда не сомневалась в твоих хороших качествах и честных намерениях.

Шум ветра за окном и потрескивание поленьев в камине создавали в комнате необыкновенно уютную атмосферу.

– Спасибо тебе, Ханне. Ты единственный человек, который способен меня понять, – расчувствовавшись, проговорил Ван-Ин.

Внезапно Ван-Ин заплакал. Ханнелоре погладила его по голове, словно несправедливо обиженного ребенка. Слезы Ван-Ина капали на платье Ханнелоре, и очень скоро оно стало мокрым. Только теперь она поняла, как сильно Ван-Ин любит ее и как она ему нужна. Без нее он просто пропадет, не выживет в этой жизни. Большой ребенок, которому нужно к кому-нибудь прижаться и рассказать о своих обидах.

И в этот момент Ханнелоре поняла, что и она до безумия любит его и что без него ее жизнь невозможна.

– Мне нужно кое в чем тебе признаться, – начала Ханнелоре.

– Успокойся, – сказал он. – Тебе не в чем мне признаваться.

Она прижалась к Ван-Ину и принялась ласкать его тело.

– Ты выйдешь за меня замуж?

Ханнелоре и сама была готова заплакать.

– Я спрашиваю совершенно серьезно, – с дрожью в голосе произнес он.

– Ну, если ты этого хочешь, – ответила Ханнелоре.

Ван-Ин посмотрел ей прямо в глаза. Она заметила, что уголки его губ подрагивают.

– Ты знаешь, в чем я хотела тебе признаться? – спросила Ханнелоре.

Ван-Ин больше не мог сдерживаться.

– Ну, если ты настаиваешь… О боже!

Спустя минуту Ханнелоре и Ван-Ин лежали на диване и корчились от смеха.

Глава 16

Роберт Николаи сел на автобус номер 4, который направлялся в центр города. Согласно статистике, которую каждый день публиковала автобусная компания, число пассажиров за последние несколько месяцев увеличилось почти на сорок процентов благодаря новому транспортному плану. Впрочем, этой статистике безоговорочно верить не стоило. Она базировалась на случайных выборочных проверках. Во всяком случае, сегодня Николаи был в автобусе единственным пассажиром.

Николаи задумчиво смотрел в окно. Внимание его привлек памятник королю Альберту I на коне. Это было настоящее произведение искусства. Казалось, статуя оживет, как только из-за облаков выглянет солнце. Талый снег, смешанный с песком, хрустел под колесами автобуса. Но в парках и на крышах снег еще не начал таять. Это придавало Брюгге странное очарование. Город казался еще более таинственным и романтичным, чем обычно. Такая погода, должно быть, вдохновляла поэтов и художников на создание новых произведений. А вот террориста, который собирался осмотреть место будущего преступления, она вдохновляла на иные «подвиги».

Николаи подошел к кассе, расположенной на первом этаже башни Белфорт. К счастью, ему не пришлось долго стоять в очереди за билетами. Посетителей почти не было. Лишь немногие готовы были заплатить сто франков за то, чтобы забраться на самый верх средневековой башни. Удовольствие было более чем сомнительным, а цена за него – непомерно высокой. Николаи стоял за пожилым мужчиной и группой школьников из Франции. Пожилой мужчина весь горел энтузиазмом. Ему не терпелось поскорее забраться на башню. Школьники о чем-то возбужденно говорили по-французски и громко смеялись. Николаи вдруг подумал, что они заключают между собой пари, сможет ли пожилой мужчина забраться на башню или же умрет по дороге от сердечного приступа.

Наконец Николаи купил билет и прошел через турникет, который автоматически контролировал число посетителей. Из соображений безопасности на башне одновременно могли находиться не более семидесяти пяти человек. Впрочем, сегодня желающих собралось гораздо меньше семидесяти пяти. Так что беспокоиться было не о чем.

Николаи торопился забраться на башню первым и потому бесцеремонно отпихнул пожилого мужчину.

– Простите, – мимоходом бросил Николаи.

Ему необходимо было оказаться на башне одному, хотя бы на несколько минут, чтобы все как следует осмотреть. Дома он изучил схему системы безопасности башни Белфорт. Согласно этой схеме, по всему периметру башни были размещены камеры, а все двери снабжены контактными магнитами. В общем, система безопасности башни была на высоте. Когда Николаи забрался на последний этаж, он проверил поверхность потолка и оконных ниш на наличие инфракрасных детекторов. К своей радости, он не нашел ни одного. Камера у входа охватывала не больше половины пространства. Остальные посетители еще не успели забраться наверх, и потому у Николаи было время все как следует осмотреть. Он изучил западную сторону башни, стараясь не попасть в объектив камеры.

Потом он забрался на подоконник, лег на него животом и высунул голову из окна. Его не испугало то, что стена была совершенно отвесной. Для Николаи двести футов высоты были такой же ерундой, как для обычного человека лестница из двух ступенек.