Шахта - Михаил Балбачан

Титаническая работа закипела. Десятки людей облепили все имевшиеся в конторе столы, а заодно и в столовой. Повсюду вываливали наружу пыльное содержимое шкафов. Длинные обозы папок перемещались с места на место. Слитный треск множества счётов перекрывала лишь дробь пишущих машинок. Ручейки свежеотпечатанных бумаг постепенно собирались в весомые кипы, относимые Михаилу Петровичу. Тот без устали, без перекуров, без сна и даже, кажется, без еды все это вычитывал, следя, чтобы не было помарок и опечаток. Такие материалы безоговорочно возвращались на переделку. Иногда он что-то выписывал в тетрадку или подсчитывал на логарифмической линейке, после чего диктовал несколько строк Антонине Ивановне, лучшей машинистке в конторе, приданной ему Евгением. Каждое утро уборщицы отправляли в печи килограммы окурков и горы мятой, порванной, испорченной бумаги. Над крышей конторы курился едкий дымок.

С непривычки люди валились с ног, как после сверхурочной работы в шахте. Слепко, всклокоченный, со слезящимися глазами, подписывал и подписывал одеревеневшей рукой бесконечную вереницу документов, давно отказавшись от попыток вникнуть в их содержимое. На шестой день, вечером, все внезапно закончилось. Груз разноцветных папок с результатами этой героической деятельности торжественно перенесли в специально подогнанный из города грузовик. Сам Михаил Петрович, чрезвычайно любезно со всеми распрощавшись, уселся в кабину, бережно прижимая к животу отощавший портфель с одной единственной тонкой папочкой внутри – результатами его собственного анализа положения на шахте. Для всех прочих содержимое ее являлось полнейшим секретом. Антонина Ивановна на настойчивые вопросы ничего сказать не смогла, оправдываясь тем, что невозможно одновременно быстро печатать и вникать в смысл печатаемого. Любопытным оставалось только идти отсыпаться.

Поздней осенью вернулось вдруг бабье лето. Погода установилась сухая, теплый ветерок нежно перебирал опавшие листья под оголившимися уже тополями. В район прибыл замнаркома. То с одной, то с другой шахты начали приходить странные, неправдоподобные, пугающие слухи о его посещениях. Кого-то он якобы хотел расстрелять на месте, кому-то просто съездил по морде и всюду находил самые тяжкие, тщательно скрывавшиеся упущения.

И вот высокое облако пыли заклубилось над проселком, ведшим из города на двадцать третью шахту. Кстати сказать, пыль была непременной частью жизни этого степного края. Хозяйки привыкли ежедневно шуровать мокрыми тряпками и выбивать во дворе одежду. Чуть только земля просохнет – и пожалуйста: два шага ступишь, а сапоги уже серые. Не только сапоги или, там, кепка – каждый вычурно вырезанный листок лебеды, каждая травинка покрыты были равномерным серым слоем. Из-за тончайшей взвеси, постоянно наполнявшей воздух, заходящее солнце грозно заливало полнеба багровым цветом, а то вдруг расцвечивало на мгновение полной радугой, отчего местные частенько хвастались друг перед другом, что нигде на свете нет таких прекрасных закатов. Пылевая кулиса неуклонно приближалась. Перед нею несся на огромный скорости черный лакированный лимузин. Позади угадывалось множество разномастных легковушек и автобусов. Минута – и пылевая туча накрыла шахту, машины, взвизгивая, заполнили весь двор. Дверца лимузина резко распахнулась, и из недр его вышел сам замнаркома. Тут же из остальных машин повыскакивали деловитые товарищи с портфелями и выстроились боевым клином за его спиной. Как только построение было закончено, клин мерно двинулся к неказистому зданию конторы. Изумленные работники шахтоуправления взирали на это изо всех окон.

Свита московского гостя состояла из наркоматовских чиновников, трестовского руководства, сотрудников промышленных отделов обкома и райкома. Всего – человек сто или даже больше, обалдевших от внезапной осенней жары и тряски. Зачем они все явились на шахту? Ответить мог бы только сам Аванесов. И он бы, верно, ответил, что так ему по рангу положено и все эти специалисты нужны, чтобы оперативно решать любые задачи, и еще много чего сказал бы товарищ Аванесов, если бы его спросили. Но какие же могли быть вопросы?

Слепко почувствовал некоторую слабость в животе.

– Надо идти встречать, – пробормотал Зощенко. Выглядел Петр Борисович каким-то выцветшим, рот нервически скосился на сторону. Вышли на крыльцо. Аванесов, в полувоенном френче и галифе, мрачный, с искаженным яростью оливковым лицом, остановился перед Евгением, вроде бы совершенно его не узнавая и не замечая протянутой руки.

– Ты! Как твоя фамилия? Ты начальник шахты? – ткнул он пальцем ему в живот.

Евгений что-то ответил.

– Так, Слепко, подавай сюда маркшейдерский план и прочее! Не готов? Все это к нашему приезду должно уже было лежать тут в раскрытом виде!

Когда столы были вынесены и бумаги на них разложены, вперед выдвинулся десяток наркоматовских спецов. Аванесов же отошел в сторону, безучастно разглядывая окрестности. За его спиной выжидающе застыл Михаил Петрович.

Градом посыпались вопросы: «Какая длина очистной линии забоя? Сколько подземных участков на шахте? А сколько всего? Сколько навалоотбойщиков? Каковы вскрытые запасы?» Отвечать взялся Зощенко. Это он умел. Внезапно Аванесов подскочил к Евгению и заверещал пронзительным фальцетом:

– Как твоя фамилия?!

– Слепко…

– Ты, Слепко, все эти цифры обязан наизусть знать, так что подними тебя ночь за́ полночь, ты и тогда должен без запинки их декламировать! А я лучше тебя знаю, что на твоей гребаной шахте творится!

И он выкрикнул несколько цифр, верных цифр, ясно показывавших всю серьезность ситуации, – без сомнения, результат работы Холмского. Наркоматско-трестовская толпа одобрительно загудела.

– Я прекрасно все это знаю, товарищ замнаркома. Разрешите доложить, какие меры для выхода из прорыва мы наметили в первую очередь?

– Да ты и фамилии своей не помнишь, чего ты там еще намечать можешь? Меры они наметили, разгильдяи! Скажи лучше, когда план выполнять будешь? – разносился по окрестностям визг Аванесова.

– Товарищ замнаркома, мы стараемся, но…

– Стараетесь! Вижу, как вы стараетесь, мандавошки сонные! Никогда у вас ничего не выйдет, тут напор нужен, натиск, пыл! Ты понимаешь, я тебя спрашиваю?! Нет, ничего ты не понимаешь! – волосатый кулак Аванесова мелькал перед самым носом Евгения. – Слюнтяи! Работнички! Распустились вконец! Я вас приведу в чувство, добыча как по маслу пойдет! Прорыв у него… Это ты у меня прорыв! Расселись тут и животы себе чешут! Напор нужен, понимаешь? Штурм! Чтобы сейчас же всех в лаву! Все как один! Поголовно! Понятно тебе, да? И чтоб план у меня был! А если не хватает чего… Знаю, что не хватает, чем сможем – поможем. Только без нахрапа у меня! И чтобы план был! Понял?!

Вдруг, словно потеряв всякий интерес к Евгению, замнаркома повернулся, пнул сапогом подвернувшийся стул и широко зашагал к своей машине. Через минуту во дворе остались только Слепко и Зощенко. Несколько листков из рассыпавшихся папок порхало в сером мареве.

После подобных налетов Аванесов устраивал закрытые ночные совещания, на которых его приближенные подробно разбирали ситуацию на очередной шахте и определяли, какое воздействие требуется применить в смысле материальной помощи и административных выводов. Специальная группа немедленно воплощала принятые решения в пункты приказа по наркомату, который таким образом непрерывно дорабатывался, с тем чтобы уже из Москвы ударить, подобно пучку разящих молний.

Невыспавшийся Слепко, придя на следующее утро в контору, обнаружил там Михаила Петровича, не столь любезного, как прежде, но настроенного скорее саркастично.

– И когда же вы намерены выполнить указания товарища Аванесова? – поздоровавшись, спросил он.

– Извините, не понимаю, о чем речь.

– Давая вам вчера характеристику, Карен Саркисович оказался, как всегда, прав. Вам были даны совершенно четкие указания. Надлежит немедленно мобилизовать всех, кто бездельно болтаются тут по поселку, и – в лаву! Дополнительно вам будут приданы сотрудники аппарата треста и управления общественного питания. Чтобы завтра все они были под землей. Позаботьтесь об организации работы, инструменте, спецодежде и прочем. Фонари задействуйте, какие есть, еще немного подошлем к вечеру. Не забудьте только поставить их на зарядку. И перестаньте вы, наконец, спать!

– Но какой во всем этом смысл?

– Как это какой смысл? Выполнение и перевыполнение государственного плана!

– Ну хорошо, положим, сейчас мы план выполним, а что завтра? Не могу же я все время держать в лаве сотрудников общепита!

– Вы, Евгений Семенович, человек в целом неглупый и сами должны все понимать. На вашей шахте налицо проблемы, накопившиеся за годы расхлябанности. Капитальные выработки требуют срочного ремонта, оборудование изношено, дисциплина не на высоте, и рабочих не хватает. В результате штурма вы увидите, чего можно добиться даже в таких сложных условиях. Да, через пару недель прикрепленный персонал вернется на свои обычные места. Но для вас на этом штурм не закончится, и не дай вам бог, если выработка вновь снизится!