Новый Мир ( № 1 2011) - Новый Мир Новый Мир

*     *

 *

Замедлен отсчет. Оклемаемся за год.

В забитом поселке — достаточно выгод.

Спокойное русло и тихая заводь —

из дней непутевых приемлемый выход.

Вот так и должно быть. Автобус уехал.

И следует оцепененье, в котором

тебя забывать — с переменным успехом,

в себя приходить — с пасторальным восторгом.

Вот так и должно быть. Поля в отдаленье:

за розовым — синее. Клевер. Люцерна.

И всё основательней рубишь поленья,

от гиблой любви отвыкая усердно.

И так погодя затеряешься между

чужими, утешишься рядом с чужими.

И впору зарыть документы, одежду —

и впору другое прикидывать имя.

Дальнейшие действия неторопливы,

чтоб длить равновесие — жгучее счастье в

укромном дворе, в обрамленье крапивы.

Уют устаканен. Крестьянин участлив:

“Сойдешься с приезжей учителкой умной…

А можно — какую попроще деваху.

И живностью обзаведешься и уймой

детишек. Отъешь себе круглую ряху”.

Везде обещание свежей фактуры —

сопутствует местность, потворствует климат.

И глупыми глазками пялятся куры —

и лишнее прошлое на смех поднимут.

И станет не важно, чем был озабочен.

Чем был вообще. Ожиданье протяжно.

Опять тополями с дорожных обочин

ведется своя перекрестная тяжба.

Бухие крестьяне, как сонные мухи.

Степенное стадо прошествует мимо.

Столетняя утварь. Дыханье разрухи.

Избитые сумерки Третьего Рима.

Медлительный трактор виляет прицепом,

пылищу в глаза бестолково пуская.

Не так ли тебе досаждал я? При этом

вполне понимал, что затея пустая…

Чуть-чуть потерпеть — и уже ни прицепа,

ни пуха, ни перьев. Напомнят отныне

о желтой угрозе — разгул курослепа,

о вечной обузе — засилье полыни.

Останься, хозяин, не вяжущий лыка!

Как больше не в тягость чужая опека!

Лениво, размеренно эта волынка

пусть тянется хоть до скончания века…

.................................

Но время, в котором успел затеряться,

неспешное, как разговоры старушек, —

едва отсчитали за кадром “тринадцать” —

уже понеслось, соскочило с катушек:

как если б, в колодце воды набирая,

ведро упустил — и оно отмотало

всю цепь, весь отрезок — от здешнего рая

до Судного дна и дурного финала.

И всё на себе — провороты, повторы…

Я всё подтвердил, проворонил, проверил…

И смерть, и автобус — минута на сборы.

А дальше… мелькайте, люцерна и клевер.

1996

*     *

 *

Ирине Евсе

Сулит продолженье лазейка в заборе,

доступная даже ежу.

Сигналят цикады в незримом дозоре.

Я тоже — о том же дрожу.

Чем слух напрягаю и мучаю зренье?

Чему я значенье придам?

Цепного волненья проворные звенья

продвинулись к дачным садам.

Сверлят продолженье. Стрекочут в затылок.

Везде беспокойство сквозит.

Куда б ни выскальзывал лунный обмылок —

в пределах залива скользит.

А всё основное — осталось за кадром,

откуда проследовал ёж,

откуда дают порученье цикадам —

вгонять в беспричинную дрожь.

Их вроде бы нет. Но поют внутривенно.

В нездешние вхожи слои.

Следят. И в наружную тьму непременно

пошлют донесенья свои.

Казалось бы, кто? — насекомые твари,

тем тише, чем ниже трава,

однако всему побережью едва ли

подобные снились права.

Весь мир — в ожиданье несметного гула.

Вся жизнь — подготовка броска.

И звездное небо к заливу стянуло

свои основные войска.

Ночная вода подтверждает тревогу.

Тревога пульсирует в ней.

И знают цикады, зачем здесь так много

посадочных звезд и огней.

И то, что в груди возникает накатом, —

в конечном итоге спасем.

Сигналят. И кто-то, подобно цикадам, —

повсюду, всегда, обо всём…

Чьим золотом главный фарватер закапан,

чьей волей стрекочущий сад

имеет лазейку во тьму, а не клапан, —

и можно вернуться назад.

Понятно, какая последует местность,

цикаде, ежу и звезде, —

как только в другую скользнем неизвестность,

в ночной отразившись воде…

1999

Из цикла “Близорукость”

*     *

 *

Ночь вполне ориентальна.

Не сподобился Синдбад

в золотых садах шайтана

стырить правильный гранат.

Промахнулся с непривычки.

Выпив ряженую дрянь,

прешься к черту на кулички —

в непроглядную Рогань.

Все выходит неказисто

в неразборчивой ночи.

Слушай трезвый бред таксиста,

утвердительно мычи.

Пререкаться бесполезно —

говоришь как со стеной,

что до самого Хорезма

нужно ехать за женой.

Тормознуть у магазина

с пиететом попроси.

Ночь предельно аллюзивна

в этом радиотакси.

Отвратительной отравой

я нисколько не согрет.

Нет руки со мною правой!

От ментов защиты нет!

Им ни холодно ни жарко

в эти поздние часы…

Нужно ехать мимо парка,

мимо лесополосы.

Ночь размыта, иллюзорна.

Слезы пьяные сморгни:

как гранатовые зерна —

габаритные огни.

Ночь беззвездна, безвозмездна,

безусловна — впереди…

У знакомого подъезда

просыпайся — выходи.

Дверью хлопаешь — тирада:

“Закрывай… нежнее дверь!”

Ночь — почти из Фицджеральда.

Но не здесь и не теперь.

Возвращение Синдбада.

Чутко спят жена и дочь.

“Где ты шастал?”

…Все как надо.

Вот и славно. Ночь как ночь.

*     *

 *

На глаз обстановка прикинута.

Заранее снимешь очки:

стоят, ожидают какие-то,

гася торопливо бычки.

Нашел, где собаку выгуливать.

Такие стоят типажи —

не спросят ни денег, ни курева

(хоть загодя сам предложи).

Ни спичек не спросят, ни мелочи.

Кто здесь наиболее крут —

поведают (долго ль — умеючи?).

Собаку в расчет не берут.

Собака должна быть над схваткою.

Задумчиво смотрит сквозь них:

в бурьяне, за мусорной свалкою,

двусмысленный ракурс возник.

Покажут (умеючи — долго ли?),

чем славится жуткий пустырь:

не то упыря ухайдокали,

не то объявился упырь…

Поди распознай в современниках

— чего не видал отродясь.

Примчится собака в репейниках,

почуяв зловещую связь.

Привиделся кто-то?.. Кто именно?

Не сразу заметишь подвох.

Очки надеваешь — всё вымерло.

Всё мусор и чертополох.

*     *

 *

В слепом доверье к атропину —

зрачок расширен и предвзят.

Пейзаж размыт и опрокинут.