Самолет улетит без меня (сборник) - Тинатин Мжаванадзе

А Ламару видели только ее подруги.

Когда она узнала о смерти Эльдара, повернула кресло лицом к стене и села в него.

Подперла рукой лоб и не поворачивалась.

Подруги ее плакали, лили воду в лицо, давали нюхать капли, уговаривали встать, лечь, умыться, съесть хоть кусочек, никому не рассказывали, что происходит, гладили ее по голове, щипали за руки, кричали в ухо, обнимали до хруста, приводили братьев – Ламара не шевелилась и смотрела в стену.

Дети про нее забыли – мать затерялась в закоулках дома, а им уделяли столько внимания!

Смерть папы до них не очень доходила – он часто уезжал из дома надолго, и сейчас, скорей всего, так же.

В день панихиды вдову подняли, как куклу, отвели в спальню, переодели и причесали, и подруга ее вскрикнула и уронила щетку для волос: надо лбом росла совершенно белая полоса. Лицо Ламары, прежде гладкое, как яйцо, ссохлось и потрескалось, глаза ушли внутрь. И слухи стали медленно выползать в мир, вызывая самую разнообразную реакцию: жалость, ужас, удивление, неодобрение и даже гнев.

– У кого муж не умирал, скажи на милость?! – грохотала пришлая невестка, большая, как кашалот, одесситка Вера, у которой муж умер в прошлом году. – Особенную из себя строит? Я, может, тоже хотела от горя умереть, да на кого детей было оставить? Нечего, нечего, должна себя в руки взять!

Ламару привели и посадили у гроба, но при этом будто отключили от источника энергии: ее лицо ничего не выражало, она не видела людей, ничего не говорила и только иногда стала пить воду. Лишь слезы лились и лились по сморщенным щекам, она их не вытирала, и черная юбка намокала на коленях, подруги придумали класть ей туда подушку и менять время от времени.

Родственники сердились, возмущались, наклонялись к ней и разговаривали в лицо, смотрели в глаза, брали за подбородок, разводили руками, приводили врачей, те кололи успокоительные, но потом перестали – у Ламары шок, она не буйная, зачем успокаивать, она с ними вообще загнется.

– Ей внимания мало, что ли?! Всегда в тени своего мужа была, а сейчас напоследок хочет ему уход испоганить! – шипели деревенские тетушки, обсевшие гостиную по периметру, как мухи.

Весь город был в ожидании самых торжественных похорон за последние годы: сонная жизнь встрепенулась и открыла глаза, сильные чувства рвались на волю, и каждому было что рассказать о прекрасном Эльдаре – как он шутил на свадьбах и укладывал пьяными по пятьсот гостей, а сам был лишь слегка навеселе и плясал, раскинув руки, стройный и легкий.

Те, кому он обещал вести свадьбы, обижались на него и ругали за неосторожность – ну кто еще мог умереть ранним утром во время партии в теннис?!

Красивая, изящная и нестрашная смерть: весь в белом, загорелый, на красном гравии и с ракеткой в откинутой руке.

– Что есть жизнь, – вздыхали и шамкали пузатые старички, – сегодня ты король, а завтра – уже пшик!

И довольно думали, что вот они, такие скучные, дожили аж до восьмого десятка, а этот красавец и пижон лопнул, как пузырь, в одно мгновение!

Все плакали навзрыд, девушки усыпали путь розовыми лепестками, свежие букеты пахли не так одуряюще, и люди в черном выносили тело.

Ламару вели под руки, и она послушно шла, закрыв лицо прозрачным шифоном.

Волны чистого горя достигали небес и сбивали на лету ласточек, даже дети прониклись и рыдали взахлеб, увеличивая степень рыданий взрослых.

И тут появились двое.

Женщина и ребенок.

Они явно были нездешние, потому что не плакали и были одеты не в черное. Остановились на тротуаре, как простые прохожие, но почему-то все смолкли и обратили на них внимание.

Друзья Эльдара смешались и подошли к женщине – поприветствовать ее или увести, как будет нужно.

Она была худенькая, маленькая и невзрачная, зато девочка рядом с ней совершенно очевидно была дочерью Эльдара. Ламара медленно подняла покрывало и посмотрела на ребенка – той было года четыре, не больше. Круглый упрямый лоб, спрятанный в лице смех и яркие черные глаза – это был Эльдар, вылитый и живой. Толпа в изнеможении наблюдала за происходящим, шаря глазами по лицам. Женщина не пыталась плакать, рваться, прятаться или что-нибудь еще – она просто стояла, держа за ладошку ребенка, второй рукой обхватив себя за талию, и ей, казалось, было все равно, сколько глаз за ней жадно наблюдает.

– Ламара, – вполголоса сказала на ухо друг Эльдара. – Это… она приехала на один день. Ничего не хочет, только проститься.

– Ламара, не обращай внимания, – прошипели сзади женщины. – Уведите ее отсюда, вы с ума сошли!

– Ну не убивать же, – защищался друг, пытаясь закрыть собой обзор.

– Пусть идет, – равнодушно сказала Ламара.

И спустила покрывало на лицо.

Разочарованная толпа, не дождавшись скандала, задвигалась.

Торжественность и чистота момента были смазаны.

– Видал? – посмеиваясь, шептались мужчины. – Вот был ушлый жук!

Женщины шли нахмурившись, их вера была разбита.

Тем не менее Эльдара похоронили, и поминки были славные, на немыслимое количество народа – друзья постарались. Ламару отвели спать, хотя она так и не легла, а снова села в кресло и продолжала лить слезы с ничего не выражающим лицом. И почти никто не вспоминал о нежданных гостях, только один из самых близких друзей повез их в машине в аэропорт.

Ехали молча, девочка спала, положив голову на колени матери, та смотрела на море, прищурив глаза, и иногда вздыхала.

– Не переживай, – утешал ее друг, вытащив сумку из багажника. – Мы тебя не оставим. Как он присылал деньги раз в месяц, так и мы будем.

– Спасибо, – тихо сказала женщина, держа девочку на руках.

– Хочешь, я ее понесу?

– Нет, ей уже просыпаться надо.

– Не обижайся, Маня, – вдруг сказал мужчина. – Слишком все быстро произошло. Он не хотел, чтобы так вышло. Он хотел развода, и все такое.

– Какая теперь разница, – устало сказала женщина. – Будет моя дочь расти одна, без роду без племени. Все вранье было, да поздно сейчас жалеть.

Друг проводил их и вернулся в дом Эльдара.

Там по-прежнему крутилось множество народу, дети сидели осоловевшие от усталости и жары, и друг дал им немного денег – на мороженое.

Поднялся в квартиру, посмотрел на Ламару.

– С ней говорить смысла нет, – сказала подруга. – Так переживает, что я даже не видела такого никогда.

– Тогда вот тебе деньги, – друг отсчитал пачку. – Подождем, пока она отойдет.

Подошел к Ламаре и поцеловал ее в макушку.

Она продолжала смотреть в стену, подперев висок пальцами, но глаза ее были сухи.

Эрна

Каждый вечер Эрна старалась лечь пораньше, чтобы вырвать, свернуть, с хрустом скомкать и выбросить вон, как испорченный лист из блокнота, еще один неправильный, надоевший день.

Она ныряла в сон с отчаянностью самоубийцы, веря в то, что в мгновение, когда ее сознание отсоединится от реальности, она и в самом деле исчезнет, и за несколько часов небытия наступит новая жизнь.

Она засыпала с ощущением непоправимо изломанной, разрушенной, перемешанной и неупорядоченной жизни, которую не приведешь в порядок даже самой генеральной из уборок, и единственный способ разложить все по своим местам – это умереть и родиться заново.

И утро встречало ее каждый раз одинаково: короткий миг радости новорожденного дня и сразу же потом – сосущая тревога: а правда ли это? Правда ли, удалось родиться заново?

Эрна шла по спящему дому на балкон, наслаждалась прохладным слабым ветром и вопросительно смотрела на ласточек, с влажным свистом проносящихся по кругу как раз на уровне ее глаз: может быть, они тоже новые, не те, что всегда?

Несколько минут в одиночестве на балконе смущали ее окончательно, съедали радость, увеличивали тревогу, и начинали отрывать новый, свежий, лист, и заворачивать его гладкие края: вера еще теплилась, но уже перемешанная с томительным чувством предстоящего экзамена – как в музыкальной школе перед сдачей годового концерта.

Стремительно разогревающееся солнце будило всех остальных людей, и становилось понятно, что сон был всего лишь перерывом, а никаким не переходом в другую жизнь, и снова надо ломать голову, каким же образом сделать все самой.

Анри выходил на балкон, целовал Эрну в плечо и был ужасающе настоящим, тошнотворно живым, пахнущим подушкой и мазью, которой он лечил простуду в уголке губ. Эрна невнятно отвечала и уходила поскорее в спальню, чтобы снова встать на нулевую отметку ежедневных привычек.

Мама Лали, первым делом варившая кофе, спрашивала, будет ли Эрна пить его вместе с ней, – и каждый день получала отрицательный ответ, на который реагировала с иронией: ну как же, куда нам понять, как нужно правильно питаться. Эрна растягивала губы в улыбке и хорошо вымуштрованным жизнерадостным голосом отвечала, что ей до здоровья Мамы Лали, как до звезд, и если она выпьет кофе натощак, то голова будет отваливаться целый день, пожалейте меня, милая Мама Лали.