Руины стреляют в упор - Иван Новиков

Быть бы ему теперь среди них, делить с ними радость и горе, есть из одного партизанского котла, спать в одном еловом шалаше, чувствовать рядом плечо друга, в одном строю наступать на врага... По нынешним временам, думал он, это было бы счастьем. Тем более, что по городу лютыми воронами летают палачи из фашистской службы безопасности и хватают всякого, кто только покажется им подозрительным. Многие товарищи, которым угрожал арест, перебрались в партизанские отряды.

Но он, Володя, не мог покинуть свой боевой пост. Пока в городе есть на свободе советские люди, он должен быть среди них. Борьба не прекратится, как бы ни лютовали фашисты. И чем больше они наглеют, тем больше минчан вступает в ряды активных борцов, ищет возможность попасть в партизанские отряды. Разве мог Володя в такой момент думать о какой-нибудь другой работе?

Машина скрылась за поворотом, и только тогда, надвинув шляпу на лоб, Володя неторопливо, помахивая палочкой, пошел в центр города.

Издалека виднелось, поднимаясь над руинами, огромное здание Дома правительства. Горбатая улица круто опускалась перед ним, и это создавало впечатление, будто Дом правительства растет на глазах, упираясь черным силуэтом почти в самое небо.

По улицам, сутулясь и робко оглядываясь по сторонам, спешили люди. Массовые аресты, о которых знал весь город, особенно сильно напугали тех, кто не имел никакого отношения к подполью. Каждому казалось, что и за ним следят жадные до крови глаза гестапо.

Володя был одет в хорошее серое пальто. Из-под воротничка белоснежной рубашки чернела модная бабочка. Своим внешним видом он старался походить на типичного белорусского нацдема, который долго отирался по фашистским подворотням. Такие типы часто прогуливались по улицам Минска, всячески подчеркивая свое исключительное удовлетворение «новым порядком».

Навстречу Володе со стороны Западного моста шли два немца в форме СД. На лацканах их кителей змейками блестели знаки службы безопасности, кокарды на высоких фуражках грозно щерились черепами с перекрещенными костями. И вдруг Володе нестерпимо захотелось заставить этих болванов вытянуться перед ним. Угодливо осклабясь и весь напрягшись так, что аж глаза полезли на лоб, он вдруг выбросил руку перед собой и гаркнул изо всей силы:

— Хайль Гитлер!

От неожиданности фашисты вздрогнули и моментально вытянули руки, крепко стукнув каблуками по мостовой:

— Хайль!

Только миновав Володю, они спохватились, что ответили на приветствие штатскому. До ушей Володи донеслось сказанное по-немецки:

— Рыжая свинья!..

Он еле сдерживал смех, распиравший ему грудь. Ну и здорово же выдрессированы эти болванчики! А может, сочли его за своего «соратника», переодетого в штатское? Это очень хорошо. Значит, он своим видом не вызывает подозрений у врага.

Весело помахивая палочкой, он смело направился в аптеку, расположенную напротив Дома правительства, рядом с домом СД и гестапо.

Касса в аптеке находилась на таком месте, что многоугольное помещение с этой позиции было видно все как на ладони. В кабинет заведующего можно пройти только мимо нее. За стойкой кассы сидела красивая черненькая девушка.

— Мое почтение, пани Нинуся, — подчеркнуто вежливо поздоровался с нею Володя.

Весело блеснув большими черными глазами, девушка ответила:

— День добрый, Володя. Проходи, пожалуйста, Жорж в кабинете.

— У него никого нет?

— Один. Что-то там подсчитывает... Заходи.

В голосе девушки доброжелательность и ласка. Когда дверь кабинета закрылась за Володей, Нина встала и пошла следом за ним.

Кабинетом считался маленький уголок, отгороженный от торгового зала. Его стена с дверью, выходившей в зал, отделяла третью или четвертую часть витрины. Окно низкое, и, чтобы прохожие не заглядывали в кабинет, его закрыли занавесками из марли.

Здесь часто собирались подпольщики — близкие знакомые Володи Омельянюка и Жоржа Фалевича. Аптека была удобным местом: работники службы безопасности не могли подумать, что в соседнем доме, в каких-нибудь пятидесяти шагах от логова фашистского зверя, могут собираться советские патриоты-подпольщики.

— Мне можно, Жора? — несмело спросила Нина, переступая порог кабинета.

— Нет, дорогая, карауль там. Ты только не обижайся, пожалуйста... У нас сейчас серьезный разговор, нужно, чтобы никто не помешал. Всем говори, что меня нет.

— Хорошо...

Она повернулась и пошла на свое место, в кассу. Разве можно обижаться на Жоржа; он бережет ее больше, чем самого себя. Сейчас он не позволил ей присутствовать при его разговоре с Володей не только потому, что нужно караулить, следить, чтобы никто чужой не сунулся в кабинет. Но была и другая причина. Как-то однажды, провожая ее после работы домой, Жорж признался:

— Ты, Нина, давно знаешь, что для меня нет на свете человека дороже тебя. Работу мы делаем очень опасную, в любой момент можем очутиться в застенках наших соседей, в СД. Я очень боюсь за тебя. Поэтому ты не обижайся, если я буду поручать тебе только самое необходимое, и ничего не спрашивай у меня, пока я не скажу сам.

Их связывала давняя студенческая дружба, к этому чувству постепенно присоединилось другое, более нежное. Нина покорно выполняла все его приказы. Она была глубоко уверена — Жорж ничего не сделает, что повредило бы подпольной работе и ей, Нине. Если Жорж сказал, что она должна караулить, — значит, так нужно.

Жорж и Володя долго советовались о чем-то, потом вышли. На прощание Володя молча приподнял шляпу, кивнул головой, а Жорж подошел к кассе, склонился к нижним ящикам, где обычно лежали сигнатуры (ярлыки для лекарств), и положил туда пакет, завернутый в газету. На ухо шепнул Нине:

— Хлебные карточки... Володя принес.

И пошел в свой кабинет.

Нина не стала спрашивать, кому Володя принес карточки. Это не первые. Он уже не раз приносил сюда прятать не только продовольственные и хлебные карточки, но еще и какие-то документы. Нина не интересовалась, какие и для чего. Так нужно.

В застенках СД еще пытали руководителей и активистов подполья. А в это время собирались на совещание те, кто избежал ареста. Пришли Вячеслав Никифоров («Ватик», «Максим», «Тимофей»), Владимир Омельянюк («Володя»), Змитрок Короткевич («Дима»), Константин Хмелевский («Костя», «Клим») и другие активисты-подпольщики.

Был здесь и Иван Ковалев («Иван Гаврилович», «Невский», «Стрельский»). Еще до войны многие знали его как секретаря Заславского райкома партии. Когда над Минском нависла опасность, он в общем потоке беженцев отступал на восток. Где-то около Витебска его встретил один из руководящих работников ЦК КП Белоруссии и сразу начал пробирать:

— Ты почему самовольно оставил свой район и людей? А еще руководящий работник! Так вот: добирайся в свой район любыми средствами и возглавляй там борьбу с врагом. Действуй, как покажут местные условия. Главное — наносить врагу большие потери... Понятно?

— Как же я проберусь в Заславль? Это же за фронтом?..

— Теперь война, и такие вопросы задавать бессмысленно. Каждый коммунист должен проявлять инициативу в борьбе с врагом. Захочешь — доберешься...

После такого сурового разговора Ковалев задумался: как бы выполнить неожиданный приказ? Но фронт так быстро катился на восток, что Ковалев невольно очутился на оккупированной территории.

В Заславском районе останавливаться было очень рискованно: там его хорошо знали почти в каждой деревне. Партизанских отрядов еще не было. На кого обопрешься? Вот он и решил податься сначала в Минск, надеясь встретить там знакомых коммунистов. Его надежды оправдались. В Минске Ковалев нашел знакомых из числа подпольщиков. Подпольному горкому партии они отрекомендовали Ковалева как уполномоченного ЦК КП Белоруссии.

Ковалев не сказал, что направили его не в Минск, а в Заславль. «Ну и что ж? — рассуждал он. — Если нельзя работать в своем районе, так почему я не имею права работать в Минске? Ведь руководящий работник ЦК сказал мне, чтобы я действовал с учетом местных условий...»

Никто не проверял у него документов, не спрашивал полномочий. Ведь и остальных подпольщиков никто лично не уполномочивал делать то, что они делали. Только конкретные дела служили мандатом для каждого из них. А Ковалев, который имел определенный опыт партийной работы, часто давал горкому полезные советы. И это очень ценилось.

Во время провала он успел скрыться в лес, в партизанский отряд. А как только аресты притихли, снова вернулся в Минск. Он принял все меры, чтобы собрать активных подпольщиков, которые еще оставались на свободе.

И вот теперь шло первое после арестов заседание партийного актива. Оно фактически стало первым заседанием Минского подпольного комитета партии второго состава. Председательствовал Ковалев — наиболее старший и опытный в партийных делах человек. Еще до начала заседания вместе с Ватиком они выработали план восстановления организации. Этот план — несколько листов мелко исписанной бумаги и один листок со схемой — лежал на столе. Рядом с Ковалевым сидел высокий блондин — Ватик — и на чистом клочке бумаги выводил карандашом какие-то завитушки. Рыжеватый, горбоносый Костя Хмелевский неотрывно смотрел на верхнюю губу Ковалева, на которой будто случайно приклеились маленькие черные усики. Володя Омельянюк сгреб в ладонь свою бородку и, упершись локтем в колено, сосредоточенно рассматривал затоптанный пол. Лобастый, почти лысый Змитрок Короткевич то и дело тер тыльной стороной ладони широкий подбородок и вопросительно смотрел то на одного, то на другого подпольщика, стараясь отгадать, о чем каждый из них думает. Дело обсуждалось очень серьезное.