Собрание сочинений. Том 2 - Николай Каптерев

На это обширное послание Досифея государь со своей стороны отвечал двумя грамотами. В первой из них, извещая патриарха о получении от него послания и о приеме присланного им архимандрита Прохора, пишет: «Послали к вашему святительству милостыни на искупление Святого Гроба с присланным твоим архимандритом Прохором соболями на 800 руб., да по челобитью Газскаго митрополита Паисия на 300 рублей» – и просит молить Бога о нем, государе, и о всей царской семье. Во второй грамоте государь выражает свое сочувствие бедствующей Иерусалимской кафедре, обремененной по различным причинам столь великим долгом, и затем пишет: «И мы различными [С. 232] нуждами одержимы и бесчисленные оклады выдаем на бедных людей нужды и на искупления плененных, чего ради в настоящее время не возмогли щедрейшею рукою милостыни послать сколько желали в Иерусалим, всех Церквей матери. Ныне же посланное дарование благоговейным и любезным сердцем изволь принять, имея впредь добрую надежду иное и большее восприять, когда сбудутся наши желания о Газском митрополите, о коем молили уже чрез два писания, да приимет мир архиерейской и на прежнее будет возвращен достоинство, и разрешение совершенное получит оный митрополит, добре нам заслуженный Паисий Лигаридий. Явно мы познали, что некоторые злые люди сеют куколь между теми весьма учеными архиереями, сиречь между им, Нектарием, и Газским Паисием. Случилось от малой искры великому огню разгореться с толиким бесчестием и соблазном архиерейским и не единый обрелся муж разумный, дабы толикое пламя во время угодное угасить и утоленное истребить. Но поелику бывшее уже не бывшим быть не может, временем понуждаемся оставить вещи делаться, как делаются сами, и молчанием покрыть всяческая размыслили… В течение стольких лет, которые в нашем царстве пожил Паисий Лигаридий, с назиданием и пользою, ни единаго не сотворил преступления, достойнаго низложения архиерейскаго. Очные свидетели преодолевают на суде, а не слышавшие, отсюда и оттуда ловящие словеса суетные, коих ради вин мы его возлюбили. Наипаче же весь Собор и синклит наш возлюбил его за учение, труды и верность теплейшую и надеялись мы, что твое святейшество пришлет, после восьмнадцатилетняго удержания от священнодействия, правильное разрешение чрез архимандрита Прохора, [С. 233] милостыни собирателя, ради прошения нашего о Паисие-митрополите писаннаго. Но прельстила нас надежда, ибо не единаго ни гласа, ни послушания не услышали, и терпеливо такое отречение понесли». Теперь государь желает, чтобы дело о Паисии было кончено через архимандрита Прохора, с которым он посылает свои грамоты и милостыню, тем более что Паисий «был весьма достойный посредник и ходатай между столь великими архиереями восточными, двумя светильниками и двумя маслинами всего Востока». Затем царь выражает желание, «чтобы и бывший патриарх Нектарий равно обвинительные, как и доброхотные словеса написал к нам о митрополите Паисие, ради совершеннаго и поел едняго удовлетворения нашего, ибо свидетельствуем, что Лигарид всегда ублажал Нектария и первое место премудрости между патриархами своего времени всегда держащим его исповедал – вот и смерть толчет в двери и старость настоит обоим архиереям. Добре ведаем мы, что духовные сии несогласия и взаимные вязания никогда доброй кончины не имели, как явно сие в истории Епифания с божественным Златоустом»[106].

26 февраля 1670 года получена была в Москве разрешительная грамота Лигариду, в который Досифей писал, что «ради просьбы государя и ради любви царскаго величества имеем его прощенным и освобожденным от всякаго проклятия и запрещения по письму бывшего господина Иерусалимского Нектария, и быть ему в святительском чине, где хочет по-прежнему, и молить бы, чтобы он был прощен от всех согрешений от Бога». Но это разрешение Паисию дано [С. 234] Досифеем, однако, очень неохотно, только ради настоятельных просьб государя, как это хорошо видно из его письма Лигариду. «Если б не было ходатайства святаго царева, – пишет Досифей Паисию, – у ведал бы святительство твое, Лигаридий, что есть Девора и кто есть мертводушные? и кто только именем верует в Божественный Промысл: тот ли, кто работает для папежей хийских и оставил 15 лет паству без пастыря, или кто полагает душу свою за овцы? Да, увидел бы ты варвара и слепня! Однако на тебе кончаются Езоповы басни, где говорится, как козел бранил волка с высокаго места, ибо ты не столько велик, сколько глуп, бесчеловечен и бесстыден, только место, где пребываешь, есть двор царский; однако уцеломудрись хотя отныне впредь». Но этого мало. Мы не знаем, по каким причинам, но только не прошло и двух месяцев после разрешения Лигарида, как он снова был запрещен Досифеем и царь снова хлопочет о его разрешении при посредстве приятеля Досифея, волошского воеводы Иоанна Дуки. «Понеже нам, нашему царскому величеству, – пишет царь воеводе, – в другоряд к святейшим патриархам притещи о прощении его, митрополита, не к чести показалося», то поэтому он и просит уже воеводу порадеть о деле Лигарида перед патриархами и выражает надежду получить от воеводы скорый и приятный ответ вместе с разрешением Паисию. Но эти надежды царя не оправдались: Досифей уже не соглашался более разрешать Паисия, который так и умер в Киеве (24 августа 1678 г.) под запрещением[107].

[С. 235] 25 февраля 1672 года в Москву прибыл серб Михаил Богданов, посланный Досифеем к государю с письмами (которых при деле не имеется), но через два месяца по повелению государя был сослан в Сибирь за его «неистовство», так как, едучи к Москве, в малороссийских городах во время шаткостей и измены гетмана Демьяна Игнатова говорил непристойные речи. Об этом дано было знать Досифею, который уже до самой смерти царя Алексея Михайловича не обращался более ни с какими грамотами и присылками в Москву[108].

Очевидно, что между московским правительством и патриархом Досифеем в царствование Алексея Михайловича не установились, да и не могли установиться сколько-нибудь близкие, а тем более сердечные и постоянные сношения. Досифей был сторонником Никона, желал его примирения с царем и возвращения на патриаршую кафедру и в этом смысле воздействовал на Нектария, который, по заверению самого Досифея, все ведение дела о Никоне передал в руки его, Досифея[109]. Следовательно, уже по одному этому Досифей не мог быть приятным лицом как для самого государя, так и особенно для многочисленных и влиятельных тогда в Москве врагов Никона. Но этим дело не ограничилось.

Став на сторону Никона, Досифей по этому самому необходимо должен был столкнуться с Паисием Лигаридом, к которому, однако, за его особые услуги московское правительство питало особое расположение. Как человек [С. 236] прямой и правдивый, Досифей не щадил Лигарида, о котором был самого дурного мнения, и если потом, уступая настойчивым ходатайствам царя, и соглашался простить его, но соглашался очень неохотно, с обидными для Лигарида и неприятными для царя оговорками. Вынужденное ходатайством царя разрешение Паисию по прошествии двух месяцев Досифей берет назад, что заставляет государя искать вторичного разрешения Лигарида уже через волошского воеводу, так как вторичное непосредственное обращение к самому Досифею при недостаточной уверенности в успехе ходатайства государь считает несогласным со своим достоинством. Действительно, Досифей, несмотря на заманчивое обещание за податливость в деле Лигарида получить в будущем богатую милостыню, не давал более разрешения Паисию, почему и дальнейшие его сношения с московским правительством при Алексее Михайловиче становились уже невозможными.

С воцарением государя Феодора Алексеевича, воспитанного под влиянием лиц антигреческого направления, грекам вообще воспрещен был даже въезд в Москву ввиду того, говорит царский указ, что ранее «приезжали греческие власти из Палестин, а с собою привозили многоцелебные мощи и чудотворные иконы», а торговые греки привозили добрые товары, «а ныне, – говорит указ, – духовного чина никто не приезжает», а торговые греки стали привозить плохие товары и при торговле дозволять себе всевозможные обманы[110]. А так как в Москве всегда жило много греков, то 10 сентября 1676 года государь указал и бояре приговорили: «Гречан всех, [С. 237] которые на Москве, выслать в свою землю и впредь им приезжать и всякими товары торговать в Путивле, всем против того, как было со 165 (1647) года, а к Москве им ездить не велено»[111]. Так резко заявленная новым московским правительством нелюбовь его к грекам вообще необходимо отбивала всякую охоту и у Досифея входить в какие-либо сношения с таким грекофобским правительством. Но такой разрыв вековых сношений России с православным Востоком был слишком насильственен и произволен, был в некоторых отношениях неудобен и даже прямо невыгоден для самой России и потому не мог быть продолжителен.