ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

Изображая импульсивное действие насмерть перепуганного человека, Требич похитил толстую папку со свежими заговорщи­ческими планами белых и в Вене продал ее чехам, которые не за­медлили передать ее французам и британцам: в результате не­сколько тайных военных организаций были разоружены, большая часть белогвардейских заговоров в Центральной Евро­пе была раскрыта и уничтожена. После этого, запасшись шестью паспортами, Требич исчез на Дальнем Востоке. «О нем ничего не было слышно до 4 сентября 1922 года, когда он позвонил в американское посольство в Токио. Согласно непроверенным данным, в тот момент он, имея на руках советский паспорт, на­правлялся в Тибет, чтобы помочь группе немецких офицеров спланировать и организовать поход в Индию». Требич еще раз всплыл в Шанхае под личиной буддийского монаха Чао Гуна (Свет Неба) (89).

«Роялистский заговор», как окрестили его британцы, дей­ствительно «мог изменить все». Если бы заговор генералов удался, то весь Версальский договор превратился бы в ничего не значащий клочок бумаги. Конечно, к тому моменту, когда в Берлине произошел Капповский путч, с Колчаком было уже почти покончено, поэтому в то время едва ли можно было ожидать возникновения полноценного русско-германского белогвардейского альянса, но восстановление династической Германской империи, поддержанной сателлитами в Централь­ной Европе, послужило бы — и, думается, весьма успешно — делу ослабления большевистского влияния в Евразии при поддерж­ке других белых армий — Деникина, Юденича и тех, кто уцелел после сибирского разгрома. Во-вторых, было бы большой ошиб­кой рассматривать Капповский путч как признак пробуждения нацистов — несмотря на свастики, украшавшие шлемы прибал­тийских ветеранов, и их националистические песни; заговор Каппа — Люттвица был попыткой роялистского, а не нацист­ского восстания. Капп, Людендорф и их соратники не имели ничего общего с всплывавшим расистским культом подпольной Германии, культом, который позже консолидировался вокруг «одаренной личности» Гитлера — в ходе событий, душок кото­рых Веблен уловил еще в 1915 году. Генералы — победи они в 1920-м — восстановили бы бледную копию старого имперского порядка, и это свело бы к нулю все труды британцев; нацизм в таком случае рисковал задохнуться в зародыше. Таким обра­зом, в целом Требич блистательно справился со своим поруче­нием; он способствовал уничтожению европейского Белого движения в тот критический момент, когда оно было еще спо­собно повлиять на исход Гражданской войны в России, упразд­нить Веймарскую республику с ее бутафорским парламентариз­мом, репарациями, хроническими социальными потрясениями и «встроенным» в нее способом взращивания «завтрашнего врага».

Требич был повивальной бабкой нацизма.

31 марта 1920 года, можно сказать, наутро после Капповского путча, Гитлер был официально уволен из армии и мог те­перь полностью посвятить себя политической деятельности. Он занялся реорганизацией партии, которая была настолько нищей, что не имела далее печати (90), изменив в первую оче­редь ее название. Отныне она стала именоваться Национал-со­циалистской немецкой рабочей партией (NSDAP)*.

* Nationalsozalistische deutsche Arbeiterpartei.

К февра­лю следующего года он затмил всех остальных действующих лиц набиравшего силу движения, став его единоличным вож­дем и непревзойденным пропагандистом. В августе 1921 года, готовясь к схваткам с коммунистическими и социал-демокра­тическими дружинами, он создает ядро СА (Sturm Abteilungen) — штурмовых отрядов, получивших впоследствии прозви­ще «коричневорубашечники». Новую военизированную орга­низацию замаскировали под спортивное объединение.

В то время, когда Гитлер занимался организацией штурмо­вых отрядов, Матиас Эрцбергер отдыхал в Бадене, в Шварц­вальде, готовясь к возвращению в большую политику, о чем он объявил в июне на съезде своей — католической центрист­ской — партии. Он искренне верил, что вскоре станет канцле­ром Германии.

Во время прогулки с одним из своих друзей по горам Кнейбена Эрцбергер 26 августа 1921 года попал в засаду, устроенную двумя какими-то юнцами, которые в упор изрешетили его пуля­ми и убили, прежде чем он смог укрыться за соснами.

Полиция неоднократно предупреждала Эрцбергера о воз­можности покушения. Никто не стал лить слезы по поводу убийства. Консервативная пресса писала: «Такой человек, как Эрцбергер, пока он был жив, всегда представлял собой угрозу» (91). Убийцы — два молодых офицера, Генрих Тиллезен и Ген­рих Шульц — бежали в Венгрию не без помощи покровительст­вовавших националистам служащих баварской полиции.

Штурмовые отряды Гитлера получили боевое крещение в но­ябре 1921 года в первой из бесчисленной череды кровавых сты­чек с социал-демократами и коммунистами: командир штурмо­виков Рудольф Гесс на деле доказал свою доблесть.

В мае 1921 года была наконец обнародована лондонская схе­ма выплаты репараций и их окончательная сумма. Германия оказалась должна союзникам сумму в 132 миллиарда марок (34 миллиарда долларов). Немцы — что неудивительно — возму­тились.

В июне страна пошла на избирательные участки, и голоса бе­зошибочно качнулись вправо — и это тоже неудивительно, так как социал-демократы, а с ними и республика не нравились ни­кому. Теперь страну возглавила коалиция центра и демократов. Эта коалиция начала проводить в жизнь так называемую Erfullungspolitik (политику исполнения): правительство объ­явило, что Германия приложит все усилия, чтобы исполнить требования союзников.

Вальтер Ратенау — невольная жертва русско-германского пакта

Вальтер Ратенау, невзирая на всю прогрессивную, если не ска­зать революционную природу своих общественных взглядов, был одним из самых твердолобых консерваторов вчерашнего мира — последний капитан промышленности, мечтавший стать владыкой утопического королевства. Именно ему было суждено стать символом разрушения Германии — страны, вы­битой из привычной колеи войной и оказавшейся неспособ­ной справиться с ее последствиями. Твердо решив после по­ражения всерьез заняться политикой, Ратенау, в качестве рейхсминистра, будет вести с союзниками переговоры, пытаясь разумно урегулировать вопросы репарации и внешней по­литике, то есть предметы, являвшиеся краеугольными камня­ми британского заговора против Германии. Будучи безусловно честным и благонамеренным человеком, Ратенау, так же как и его предшественник Эрцбергер, поступал так, объективно исходя из понятий и допущений — таких, что какие бы дейст­вия он ни предпринял ради блага (абсолютно иллюзорного) своего собственного и Германии, — которые означали для него смертный приговор со стороны правых кланов. Его личная судьба стала лишь одной из многих немецких трагедий наступившей эры: исключительно одаренная личность, отказавшаяся признать само существование дьявольской ловушки, в кото­рую Британия заманила Германию после войны, Ратенау отказался осознать, что на деле он пытался делать политику «в клетке» и никакие, пусть даже самые блестящие дипломати­ческие ухищрения не могли сломать прутья этой клетки. Даже человек его масштаба и положения не смог бы добиться реше­ния ни одной из задач, поставленных им перед собой; его явное политическое бессилие достигло своего апогея в неволь­ной уступке — в заключении в 1922 году сделки между Россией и Германией: именно тогда началось наполовину тайное воен­ное сотрудничество, обеспечившее восстановление военного потенциала Германии, сотрудничество, которое — как это ни невероятно — продлилось два десятилетия — до самых послед­них дней, предшествовавших началу воплощения плана «Бар­баросса» в июне 1941 года.

К маю 1921 года Германия выплатила только 40 процентов из тех 5 миллионов долларов, которые она должна была предва­рительно заплатить согласно статьям Версальского договора. Когда был опубликован окончательный счет, великий блеф ре­параций достиг своего пика в шумихе, поднятой массой конфе­ренций, подогреваемой мнениями многочисленных экспертов и бесчисленными криптограммами, заполнившими страницы европейских финансовых бюллетеней, настолько затемнявших существо дела, что последнее стало абсолютно недоступным ка­кому бы то ни было пониманию: из 132 миллиардов марок 82 миллиарда следовало представить в виде выпущенных для этой цели ценных бумаг, которые следовало оплатить в обозри­мом будущем, — иными словами, их надо было отложить в сторо­ну и предать забвению — вся эта цифирь была вброшена в пе­чать только ради сенсации.

Все это означало, что Германии предстояло выплачивать остальные 50 миллиардов долларов со скоростью 2,5 миллиар­да долларов в год для погашения процента и 0,5 миллиарда долларов в год для уменьшения суммы собственно долга (92). Ежегодный транш долга составлял приблизительно 5,8 про­цента ВВП Германии за 1921 год, или 40 процентов годовой стоимости размещенных за границей государственных цен­ных бумаг и облигаций (93): возместить все это количество зо­лотом или иностранной валютой представлялось абсолютно немыслимым (94).