Контрольные отпечатки - Михаил Айзенберг

Кроме Москвы Саша знал назубок еще два города, Ленинград и Львов, и это знание соединило интерес краеведа-любителя и опыт бездомного человека. Однажды мы были в Ленинграде в одно время: Саша приехал по делу, а я и Витя Коваль просто так. Несколько дней ходили вместе, и я никак не мог выбрать время, чтобы позвонить домой: все было рассчитано почти по минутам, из той особенной пирожковой надо было бежать в эту необыкновенную кофейню, оттуда в пышечную (и шишечную), а потом стоять в очереди за особой ленинградской газировкой ценой в одну копейку. В промежутках осматривать архитектурные памятники. Ноги гудели. «Что это он у вас все присаживается?» – спрашивал Асаркан, скептически разглядывая Витю, рухнувшего на долгожданную скамейку.

В следующий свой приезд я прошел тем же маршрутом и дословно вспомнил все комментарии. Что-то помню и сейчас. Помню вещи, на которые не обратил бы внимания, и продолжаю завидовать Сашиному избирательному, но острому вниманию и совсем не избирательному, неистребимому любопытству.

Потом Асаркан всякий раз присылал мне открытки из Ленинграда – как бы по старой памяти.

Если бы ворота Зимнего дворца не были заслонены Колонной, дворец был бы хуже, потому что проем ворот должен был бы держать всю ширину фасада и весь простор панорамы, и все бы ругали Растрелли (не вблизи, а от Арки), противопоставляя ему Файбисовича с его чувством ритма.

Вчера поздно вечером в квартиру где я ночую приехали двое на Жигулях и позвали смотреть наводнение. Сбылась моя мечта. Но я не поехал. Оно было маленькое, затопило площадку со львами на стрелке Вас. Острова, оскверненную новобрачными. А я остался читать стенографические отчеты III Государственной Думы (24. 11. 79).

«Четверги» окончились с отъездом Зиника. Мы стали встречаться днем небольшой компанией в кафетерии гостиницы «Москва» и пить кофе из знаменитых кофейных машин. Потом заходили в редакцию журнала «Театр», где Саша тут же раздевался до рубашки, курил, листал журналы и атаковал приходящих. Иногда шли к «Праге» или к Центральному телеграфу, который тоже был «местом встреч». Как-то стояли мы там небольшой группой, и вдруг из обтекающего нас людского потока вынырнул Якир, бросился к Асаркану: «О! Саша!» И сразу несколько человек остановились в отдалении, образовав неявный круг. Саша разговаривал спокойно, а Якир нервничал и оглядывался по сторонам. «Он сейчас способен на любые эксцессы», – тихо сказал Смирнов. Я и сам это знал. Прошлым летом 74-го года я видел Якира в Коктебеле. Он отошел от пивного ларька сразу с четырьмя кружками, долго оглядывался, потом поставил кружки на землю, а сам стал на колени. В таком диком положении – и уже не оглядываясь – опустошил все четыре кружки.

Асаркан натягивает верхнюю губу на нижнюю, вид у него становится как будто унылый, но еще более милый.

– Главное, что нет у меня для дома никакого чайного припаса. Тот, что здесь в наличии, – это как бы и не припас, потому что нет соевых батончиков. А если я пью дома чай без батончиков, то вроде бы и не пил. Раньше я и кофе у себя варил, а теперь для меня выпить кофе – это только в «Москве». А однажды, когда-нибудь мне не захочется выходить из дому – ну так что ж, значит, кончилось и это. Еще одна идея получила естественное завершение. Вот в Ленинград мне достаточно съездить еще разок надолго или там два раза быстро, и я его уже освою, мне он будет как бы не нужен. Так… может быть… лет через десять вернуться в город, знакомый до слез. Без слез, разумеется.

Идея действительно вскоре получила естественное завершение: закрылась кофейня в гостинице «Москва». Окончились ритуальные встречи – «всегда по четвергам» – в память о «четвергах» у Зиника.

И тогда я понял, что «четверги» уже вошли в мою кровь я не могу без этого жить. Ровный пчелиный гул разговора; намеки и скрытые цитаты, облетающие стол, как набоковские бабочки. Счастье полного понимания. Наркозависимость своего рода.

«А почему бы тебе не организовать это у себя? – спросила Нина. – Кухня у тебя большая, человек двенадцать уместятся. А то и пятнадцать». – «А кто же будет приходить?» – «Как «кто»? Мы будем приходить, ребята твои. Саша будет приходить». – «Саша?».

Саша действительно стал приходить – почти всякий четверг.

В первый раз, не раздеваясь, в куртке, зашел прямо на кухню. Осмотрелся. «Ага. Так-так. Ну, прекрасно». Вдруг увидел на полке несколько разномастных бутылок и взглянул на меня со странным выражением, как бы не веря своим глазам: «Вы что, Миша, бутылки коллекционируете?» Да нет, случайно скопилось.

Наша бесформенная жизнь нуждалась в каком угодно оформлении, и Сашин чайный ритуал оказался очень кстати. К этим церемониям как-то прилагалась нелюбовь к водке и пьяным разговорам. Точнее, водка не вызывала одобрения из-за этого ее неизбежного следствия, не сама по себе. Собственно от водки (если она оказывалась) Саша не отказывался, но не пил ее, а как бы принимал: наливал полстакана, выпивал сразу и потом уже ничего не пил. Но попытки «наконец-то поговорить всерьез» пресекались всегда, а дальнейшее общение с таким испытателем было уже формальным. Если игра идет впустую, играть не имеет смысла.

Разговор Асаркана с его давними собеседниками не всегда был диалогом в привычном понимании, скорее, идеально пригнанными друг к другу монологами, перехватывающими инициативу в секунду вынужденной паузы. Саша даже чуть пригибался, и по каким-то неясным звукам можно было понять, что он проговаривает про себя речь собеседника, как бы поторапливает его. Он был, конечно, монологист, но с отличным режиссерским чутьем: в разговоре с ним как-то не замечалось, что говорит-то, собственно, только он. В основе монолога была диалогическая логика. Это был диалог со многими людьми одновременно, потому он и принимал форму монолога. Слушатели вовлекались в Сашину речь, и каждый занимал там подходящее себе место. Вероятно, имело значение и качество этого монолога. Воспроизвести его невозможно, мои записи, скорее всего, только сбивают с толку: исчезает ритм и интонация, уходит скоростное, закрученное чередование тем. (Но какое-то – отдаленное – представление дают Сашины статьи или тексты некоторых открыток.)

Умещались на нашей кухне и двенадцать человек, и пятнадцать, а случалось, и все тридцать. Новый «четверг» смешал два круга: знакомых Зиника и моих друзей по институту или по литературным занятиям. Произошло, что называется, столкновение разных дискурсов, и совместились они не сразу, не без осложнений. Наши собственные беседы были порой увлекательны, но им нужны были особые условия: долгое ускорение, специфическая «возгонка». Асаркану ничего такого не требовалось. В разговор он входил мгновенно и сразу брал единственно верную ноту.