Мысли и сердце - Николай Амосов

Медицина знает много подобных историй. Новые лекарства, операции. Потом оказывается — бесполезные, а то и вредные.

Без этого нельзя. Не все можно проверить на собаках и мышах. Только через грустный опыт отстаивается золотой фонд медицины. Врачи тоже люди, и они искренне увлекаются. Материал для экспериментов, к сожалению, неподходящий. Но другого нет.

Одно нужно — честность. Признайся, удержи других.

Но на это тоже надо мужество. Ох, как не хочется признаваться! Что вот ты скажешь Симе, Саше, Лене? Крутиться небось будешь: «Ревматизм, временное ухудшение...»

Плохо, но не скажешь же им: «Все, рецидив, умирать».

«Право ученого на ошибки». Нельзя его отнять даже в медицине. Не рисковать — значит замедлить темп развития, масса людей погибнет, не дождется. Человечеству обойдется много дороже.

Вот видишь, и успокоил! «Искренне заблуждался». «Риск для пользы человечества». «Признал».

Нет, не успокоил. Но выхода другого нет. Или совсем отказаться, или вот так бороться и ошибаться. Страдать. Красивые фразы. Ни к чему. Только раздражают.

Что будем делать с новыми клапанами?

Что делать? Вшивать понемножку. Если верная смерть, то выхода нет. Новые клапаны, шариковые, наверное, будут лучше. Шарики же не испортятся. Их проверили на заводе у Петра Борисовича. (И ткань — тоже проверяли!) Но все-таки во всех ответственных насосах инженеры ставят шариковые клапаны, а не из тряпок. Значит, надежнее.

Москвичи тоже вшивают шариковые клапаны. Говорят, хорошо. Нас уже далеко обогнали.

Нужно выступить на сессии, рассказать о нашем провале. Неприятно будет, но деться некуда, придется.

А клапаны вшивать и дальше, если есть прямая угроза для жизни.

Вставай, пойдем.

Как ни откладывай, встречи с Симой не миновать.

У Виктора сегодня опыт в камере. Зайти посмотреть. Прошлые были очень интересны. Отек легких снимает как волшебной палочкой. Посмотрим, что будет с кровотечением и шоком. Пока все идет, как предполагали.

Может быть, расплатимся камерой? За клапаны.

Позвонить Ирине? Поговорить о Саше? Как-то приходила счастливая. Но это давно. Он тогда хорошо себя чувствовал.

Не хочется звонить, не хочется разговаривать. Нужно. Все нужно.

Позвоню. Где-то есть номер, записан.

— Мне нужно Ирину Николаевну. Ах, это вы сами? Михаил Иванович говорит. Мне бы нужно повидаться с вами. По поводу Саши, конечно. Приедете? Отлично. Подниметесь прямо в кабинет, без халата, через служебный вход.

«Приедет с удовольствием». Тревожится.

Я ничего не знаю: или конспирация, или все кончилось.

Пойдем. Сначала к Симе. Она на втором этаже. Спускаюсь по лестнице. Слышу обычный шум клиники. Привыкли и не замечаем трагедий. Не нужно быть очень чувствительным. Нет, нужно.

У входа в операционную движение. Везут больного на операцию. Мария Васильевна будет оперировать с АИКом. Ожидается большой дефект межпредсердной перегородки. Уже заранее дрожала: «Вы, пожалуйста, никуда не уходите...» У нее есть чувство ответственности. Пожалуй, с избытком. Переходит в трусость.

Мальчик спит. Детям дают много снотворных и перед наркозом — премедикация27. Дима его сопровождает.

Сказать что-нибудь?

— Ну что?

— Все в порядке.

Вот и хорошо. С врожденными пороками в общем наладилось. Не с гарантией, но умирают немного. Правда, самых тяжелых не оперируем. Научились отбирать. Откладываем: «Будет камера, тогда привозите». Сколько надежд мы возлагаем на эту камеру! Если половина оправдается, так и то умирать будут вдвое меньше. Теоретически просто никто не должен умирать, потому что если сердце и легкие вдвое хуже работают, так в камере и того достаточно. А потом обязательно разработаются. Выиграть время.

Хватит о камере.

Иду по коридору, нужна шестая палата. Больные ходят стайками: тревожный момент — отправляют друзей на операцию. В больнице несчастье быстро сближает. Три-четыре часа будут ждать, места не находить, пока не вывезут из операционной: «Живой!» Прибавляется уверенность для себя. «Все будет хорошо, они умеют!»

Умеем мы, черта с два!

Вот палата. Делай спокойное лицо. Будешь врать. Обязан.

Здороваюсь.

Быстрый взгляд — всех сразу вижу. Порядок. Сима — у окна. Изменилась. Обязательно улыбаться.

Улыбаться.

— Здравствуй, Симочка, дорогая. Я пришел тебя посмотреть.

— Здравствуйте, Михаил Иванович.

Хорошая, милая, сколько было с тобой треволнений! Сколько мы души в тебя вложили — не помогли. Жизнь имеет свои законы и идет неотвратимо, как... как смерть?

— Что с тобой? Расскажи. Улыбается почти весело. Притворяется, не хочет расстраивать или не понимает?

— Ничего, пройдет. Я простудилась под Новый год, ходила на вечер, шла под утро, ветер был. А я еще постояла у дома, продуло.

Наверное, с кавалером стояла... Тревожится он? Она стоит тревог.

— ...Слегла. Все грипп да грипп. И неделя, и вторая, и третья. Ходить не могу, печень увеличилась. Потом полегче стало. Пила лекарства, наша докторша приходила. Но уже не вернулось прежнее состояние. Я же учиться собиралась в этом году...

На тумбочке учебники. Алгебра и тригонометрия.

— Будешь учиться, подожди. Давай послушаем. Поднимает рубашку. Груди стыдливо прикрывает. Там и прикрывать нечего — худая. Сразу вижу — печень увеличена, но асцита еще нет. Будет. Раз началось, значит будет ухудшаться.

Сложные шумы. Комбинированный порок — стеноз и недостаточность. Что там с этими створками? Обтрепались с краев или стали жесткими?

Все равно. Теперь только одно — удержать подольше.

— Ничего, Симочка, мы тебя подлечим. Совсем здоровой не будешь, не обещаю, но лучше будет. Так что учи свою алгебру.

Нельзя лишать человека надежды.

Благодарит. Можно идти. Исполнен грустный долг. Встаю.

— А как я этот год хорошо прожила!.. После трех-то лет больниц вдруг стало легче, совсем хорошо. Танцевать ходила, веселилась. Плавала даже летом, в августе.

В глазах мечта, грусть и, пожалуй, счастье.

Не добавила: «...а теперь опять то же». Пожалела меня.

Пошел. Нужно посмотреть ребятишек на третьем этаже.

Как хорошо, что мы ни разу не вшили клапан более легким больным! Что-то меня удерживало, хотя одно время все оперированные были такие хорошие. Не думаю, чтобы она дольше прожила без клапана. Во всяком случае, на танцы бы не ходила.

А может быть, и лучше — без этой светлой паузы? Поманило солнце и зашло. Совсем темно.

Не знаю. Может быть, и лучше.

Неправда, есть закон медицины: за каждый день жизни.

Если все они — клапаны — к нам вернутся, то-то будет жизнь!

Пусть умирают дома. Нельзя их перенести всех вместе. Придется бежать. Бежать из клиники, из города.

А может быть, перешить новый, шариковый? Пишут же за границей о таких повторных операциях. Правда, только в отношении аортальных клапанов. Больные лучше переносят.

Сима еще не плоха. А у Саши и совсем приличное состояние.

Нет. Это не для меня. Новые клапаны, — может, они тоже окажутся плохими. Лариса Смирнова с шариком, конечно, хороша, но живет всего три месяца. Славословиям зарубежных хирургов я не верю. Они и лепестковые клапаны хвалили.

Просто ты трус. Не хватает у тебя духу прийти и сказать: «Сима, клапаны оказались плохими, давай мы вошьем новый. Снова пойдешь на танцы». Она согласится, даже ради одного года — такого, как прожила.

Не могу этого сделать. Не могу. По крайней мере сейчас. Может быть, потом, если с этими шариками будет все хорошо, если привыкну к этой мысли, когда Сима, Саша, Юля уже потеряют надежду.

Но будет поздно. Декомпенсация прогрессирует.

Все равно. Все равно. Не могу. Нет сил. На пенсию.

А камера? Если после операции — в камеру? В нашу маленькую?

Искушение. Я уже немолод, а жизнь все толкает и толкает на какие-то смелые дела. Авантюры? Подвиги? Нет, ни то и ни другое. Чрезмерные усилия. Не знаю, как сказать.

Нужно вызвать Лену и Юлю, если им нехорошо. Пусть лежат здесь. Все-таки в больнице прогрессирование будет медленнее. Может, дождутся, пока будет уверенность в новых клапанах. Я тогда пересилю страх. Еще нужно ждать полгода. Потому что к году у Симы и у Саши уже наступили признаки ухудшения.

Но собрать их всех... Дрожь по коже.

Вот и пост. Здесь должно быть все нормально. Дежурный докладывал. Мог ошибиться.

Прежде всего — Тамара. Снова клапан. Прямо как кошмар висит надо мной. Клапаны, клапаны, лепестковые, шариковые... Жизни нет.

Тамара лежит в маленькой отдельной палате. Черная, как галка. И глаза такие же быстрые. Здесь изолируем умирающих или с тяжелыми осложнениями, чтобы других не нервировать.

Но у нее все хорошо: было нагноение, прошло. Уже четвертая неделя. Давно можно было бы перевести в общую палату, да все жалеем. Здесь уход лучше, врачи опытнее. Все-таки сегодня переведем. Нужны места для новых.

— Как жизнь?

— Хочу домой, Михаил Иванович! Дочку хочу увидеть!

— Больно прыткая. Ты даже и не знаешь, как это было опасно, а теперь — домой... (Зачем я ей это говорю?)