Вечная загадка Лили Брик - Евгения Грановская

«Теперь вы мой должник. И вы, а не я, должны броситься с моста. Если вы этого не сделаете, вы не мужчина. Я не оставлю вас в покое и не дам вам шанса отвертеться».

Маяковский ухмыльнулся. «Чертов пророк! Будет тебе плата по всем долгам!»

Вдруг шагах в двадцати от себя поэт разглядел сквозь вьюжный туман темную фигуру, прижавшуюся к перилам. «Кого еще нелегкая принесла? – в сердцах подумал он. – Время пять утра. И не спится же кому-то».

Придерживая рукой поднятый ворот и наклонив голову, чтобы уберечь лицо от встречного ветра, Маяковский направился к одиноко стоящему человеку. Все ближе и ближе, и вот уже видно, что это мужчина, одетый то ли во френч, то ли в короткое пальтецо, с непокрытой головой, на которой от стужи топорщились в разные стороны обледенелые вихры.

– Эй! – окликнул его Маяковский.

Мужчина не услышал.

– Эй! – крикнул поэт громче. – Что вы здесь делаете в такое время и в такую погоду?

Мужчина повернулся, увидел Маяковского и вдруг, словно его кто-то торопливо толкнул в спину, приник к перилам и перебросил через них ногу. Еще мгновение, и незнакомец полетел бы вниз, прямо в ледяную реку, но Маяковский в немыслимом, судорожном прыжке успел схватить его за полу френча и что есть силы дернул на себя.

Они оба упали на мост.

– Что! – кричал незнакомец. – Кто вы? Зачем?

– Я был бы вам очень благодарен, если бы вы слезли с меня, – сказал Маяковский. – Вы давите мне локтем на лицо.

Мужчина медленно поднялся. Маяковский вслед за ним. Они стояли и смотрели друг другу в глаза и тяжело дышали.

– Вы решили покончить жизнь самоубийством? – хрипло, едва переводя дух, спросил Маяковский.

– Да! – рявкнул молодой человек. – А вы мне помешали, черт бы вас побрал!

– Могу я узнать причину такого решения?

– Причину? С чего вы взяли, что она вас касается!

– Я только что не дал вам умереть. И, если причина покажется мне неубедительной, намерен препятствовать вам и дальше.

Молодой человек выставил вперед руку и сказал:

– Причина – вот это кольцо! Мать, умирая, подарила мне его. А теперь я должен его отдать. И знаете, что самое страшное? Та, которой я должен его отдать, не любит меня. Все это время она была со мной только из-за этого кольца!

– Вы уверены? – угрюмо спросил Маяковский.

– Абсолютно, – с горечью произнес молодой человек. – Она сама мне в этом призналась. Призналась, когда я сказал гадость о ее муже.

– Возможно, она сказала это в сердцах.

Юноша покачал головой.

– О нет! Я еще умею отличать правду от неправды. Она меня не любит, и теперь мне незачем жить. Но сначала… – Молодой человек сорвал с пальца кольцо и замахнулся. – Пропадай, царская цацка!

Маяковский перехватил его руку.

– Не валяйте дурака. К реликвиям прошлого нужно относиться бережно, это я только недавно понял. Нет их – нет и нас. В будущее на велосипедном колесе с голой задницей не въедешь. Тем более что и колесо изобрели не мы, а наши пращуры.

– Помнится, в Политехническом вы говорили другое, – с усмешкой произнес юноша.

– Так вы меня знаете?

– Конечно. Вы поэт Маяковский. Вы… жили с Лилей. Дайте мне выбросить кольцо, я хочу забыть о нем. От балласта нужно избавляться, вы сами это говорили! Прошлое надо сбросить с корабля современности, вот я его и сброшу!

– Смотря какое прошлое. Римские водопроводы две тысячи лет стоят и нас с вами спокойно переживут. Будьте уверены. Ну же! Опустите руку, Арманд.

– Так вы, стало быть…

– Да, я вас знаю. Видел с Лилей.

– Вот черт… – Арманд опустил руку и сунул кольцо в карман пальто. Усмехнулся: – Интересная встреча, вы не находите? Могу я узнать, что вы делали на мосту в пять часов утра?

– То же, что и вы. Хотел спрыгнуть вниз.

– А у вас-то какая причина?

– Никакой, – ответил Маяковский. – Просто надоело жить. Такое случается с тридцатилетними мужчинами.

Арманд растерянно посмотрел по сторонам.

– И что мы теперь будем делать? – спросил он, хмуря брови и поеживаясь от ветра.

– Знаете что… Тут неподалеку есть одно кафе. Оно открывается в пять утра. Может, зайдем и выпьем горячего кофе? Не знаю, как вы, а я ужасно продрог.

– Даже не знаю. Как-то все это странно.

– А прыгать с моста в реку не странно? – усмехнулся Маяковский. – Давайте, Арманд, не менжуйтесь. Тут всего двадцать минут ходу. Горячий кофе, а за окном холод и буран – вы только представьте!

– Звучит здорово, – улыбнулся Арманд. – Ладно, идемте. Только обещайте не читать стихов, я их с детства не выношу.

– Мои? – насмешливо осведомился Маяковский.

– Всякие.

– Я буду держать себя в рамках приличия, – пообещал Маяковский.

7

– Зря мы, наверно, после кофе стали пить портвейн, – сказал Арманд, пьяно улыбаясь.

– Ничего не зря, – ответил Маяковский ему такой же улыбкой. – Кофе согревает тело, а портвейн – душу. Как написал однажды Саша Черный, портвейн – это…

– Не надо, – попросил Арманд, морщась. – Не надо Сашу, ни черного, ни белого.

– Ах да, я ведь обещал не читать стихов, – вспомнил Маяковский. – Хорошо. Тогда давайте еще по стакану.

– Да… вайте, – икнув, согласился Арманд.

Маяковский окликнул буфетчика, показал ему пальцами «два» и снова повернулся к Арманду.

– Нравитесь вы мне, Андрей. Вы хороший парень, но в голове у вас копошится слишком много тараканов.

– Это вы про мои мысли?

– Угу.

– Но ведь от них невозможно избавиться. Особенно, когда ты долго жил за границей, а потом приехал в Москву. Здешний образ жизни не может не удивлять. Тут все странно и все… ну, как будто не как у людей.

– Вы просто еще не привыкли к новому укладу, – сказал Маяковский. – Новое государство строим – шутка ли! Ну ничего, дайте срок, и все образуется. Будут русские пролетарии жить не хуже, чем какие-нибудь мещане за границей. Даже лучше. Потому что те мещане только о собственном брюхе и комфорте думают, а у русского пролетария в душе есть высокая идея. И с этой высокой идеей он пойдет по жизни.

– Не споткнулся бы, – заметил Арманд.

Маяковский грозно сдвинул брови.

– Простите, я не так выразился, – поспешно добавил Арманд. – Просто… – он замешкался, не зная, как сказать.

– Просто вы привыкли к относительному комфорту европейской жизни. Я вас понимаю. Мне вот тоже за границей жилось неплохо, но на родину каждый день тянуло. Потерпите еще лет десять, Андрей, мы вдоль Москвы-реки таких Эйфелевых башен понастроим, что французы удавятся от зависти! Эге, кого я вижу!

К столику, улыбаясь, подошел Родченко. В руке он нес черный, массивный фотоаппарат. Маяковский встал ему навстречу, и они крепко пожали друг другу руки.

– Вот, Андрей, знакомьтесь, – сказал Маяковский, поворачиваясь к Арманду, – это мой друг Родченко. Родченко – художник. На фотоаппарат не смотрите, это сиюминутное увлечение.

Пожав молодому человеку руку, Родченко уселся за столик.

– Ты чего так рано поднялся? – спросил Маяковский.

– Хочу поэкспериментировать с утренним светом, – слегка смущаясь, ответил Родченко.

– Заказать тебе кофе?

– Спасибо, Володь, мне уже несут.

Подошедший официант поставил перед художником чашку с кофе, а перед поэтом и его молодым другом по стакану портвейна.

– Не крепковато для такого часа? – с улыбкой осведомился Родченко.

– В самый раз, – ответил поэт, сгребая стакан могучей пятерней. – Ну, давайте, Андрюша, выпьем за вас. За ваше, так сказать, будущее!

Они чокнулись и выпили.

– Господа… То есть товарищи, я отлучусь на минуту в уборную.

– Смотрите не усните там, – насмешливо сказал Маяковский.

Парень поднялся из-за стола и пошатывающейся походкой направился к уборной. Родченко посмотрел ему вслед и спросил:

– Пьян?

– Не очень, – ответил Маяковский. – Просто устал. У него была тяжелая ночь.

– У тебя, я вижу, тоже, – сказал Родченко. – Ты очень бледен.

– Знаю.

– Хочешь я тебя развеселю?

– Попробуй.

– Слышал новость про того мага? Как бишь его… герр Риттер?

– А что такое? – насторожился Маяковский.

– Вчера его гастролям в Москве пришел конец. Представь себе, во время выступления в кабаре «Красная лира» он предложил публике попытаться разгадать секрет фокуса. Мне Каменский рассказывал, он там был. Так вот, из зала поднялась цыганка…

– Цыганка? – воскликнул Маяковский и весь подался вперед.

– Ну да, цыганка. А почему это тебя удивляет, разве цыгане не люди? А эта была даже не из уличных, а вполне приличная и даже благородная, навроде княгини Морозовой-Витгенштейн. Она взошла на сцену и с легкостью повторила все фокусы немца. А потом еще заставила хрустальный шар говорить, и этот шар наговорил про Риттера кучу гадостей. Представь себе! Немец готов был под землю провалиться от стыда. Публика, ясное дело, подняла его на смех. А цыганка…

– Как она выглядела?

– Цыганка-то? Каменский сказал, что ее лицо скрывала темная вуаль. А что, ты заинтересовался?