Яконур - Давид Константиновский

Склонив голову вправо, Элэл следил через раскрытое окно, как ветер перебирает листья, — поворачивает их к себе, от себя; поднимает и отпускает; вращает на черешках…

Прислушивался.

Отчего этот шум листьев? Оттого, что они плешутся друг о друга? Но, похоже, не так уж часто они соприкасаются… Или звук идет от каждого листа отдельно — потому что он перегибается, полощется, сопротивляется ветру?

Элэл выбрал один лист.

Хотел услышать его… голос листа… из шума леса…

Опять Яков Фомич шел по лестнице, шагал с разовым пропуском в руке.

Так и пойти теперь, от одного к другому? — смотреть, спрашивать, выслушивать…

Эта лестница, в противоположность Николиной, вела вниз, он спустился в цокольный этаж и оказался в длинном полутемном коридоре. Одним концом коридор упирался в изотопную, это было видно по знаку — привычный красный пропеллер на оранжевом поле; в другом конце стояли центрифуги, похожие на стиральные машины.

Нашел нужную дверь.

Завлаб был высокий парень, отпустивший на затылке русые локоны. Стол его занимали пробирки-склянки; на полу и на стеллаже размещались ящики с дрозофилами, — мухи жили себе там по-своему, по-мушиному, пока завлаб науку делал; в шкафу стояли книги: стены увешаны были цветными схемами, а выше — портретами своих великих, Яков Фомич узнал некоторых; в углу белел холодильник, и когда лаборантка открыла его, оттуда блеснули все те же пробирки-склянки. Юную лаборантку звали Светланой, стол ее располагался перпендикулярно к завлабовскому; перед ней было много разного, опять-таки фарфорового и стеклянного, а у левой руки — телефон.

Завлаб рассказывал: гены… хромосомы… код… РНК… ДНК… генетические карты… кислоты, фракции, ферменты… клеточный уровень, межклеточный, группы клеток…

— Некоторые ферменты уже выделены, — сказал завлаб. — В общем, если чего-нибудь добавить или уменьшить, то, например, изменится крыло у мухи. И тэ пэ.

Светлана повернулась к завлабу, показала тонкую стеклянную трубочку:

— Подарите мне такую!

Завлаб открыл ящик стола, склонился, достал трубку и молча протянул Светлане.

Яков Фомич принялся расспрашивать про белок, о котором говорил Никола.

— Вроде бы… — сказал завлаб. — Да, предполагается… Может, его и вырабатывает нейрон. Может, он и имеет отношение к памяти… Все может быть. Есть у нас такая работа…

Зазвонил телефон.

Светлана сняла трубку:

— Заседание квалификационной комиссии? Когда?

Светлана посмотрела на завлаба, завлаб сделал знак рукой.

— Но его нет, он куда-то вышел…

Яков Фомич сочувственно кивнул.

— Скажу — забыл… Словом, подбирают крыс две группы, умных и глупых, по способности обучаться, — продолжал завлаб. — Ну, вводят им такую дрянь, она способна связывать этот белок, ее метят еще изотопом. И вот она у крыс в мозгу связывает белок, который вас интересует. Радиация, естественно, светит. Сейчас покажу…

Завлаб начал рыться в столе.

— Черт! Куда что девается? Свет, принесите. Пожалуйста… Мы ждем.

…Яков Фомич ходил пока по прохладному полутемному коридору.

Ходил, вспоминал.

Что сказала Лена.

И как она это говорила…

Она спрашивала его, в чем теперь смысл его существования!

Яков Фомич понимал Лену… Всегда в его существовании главным была его работа, и общую их жизнь, прежнюю жизнь его и Лены, она занимала собою едва не полностью. Теперь ее не стало. И Лена терялась, недоумевала, пытаясь осознать, что происходит и зачем все происходящее с ними; она искала цель, задачу, формулировку — какой-то центр, вокруг которого она могла бы построить их жизнь заново, новую их жизнь; ее мучила необходимость переопределить мужа, создать новый его образ — и без того, что было прежде в нем самым главным!..

Многое или все это, наверное, было бы иначе, если б жизнь их стояла на чем-то другом. Если бы такое место в их жизни занимало что-то иное… Любовь? Может, любовь… Что-то такое, что всегда оставалось бы с ними, независимо ни от чего.

Лена упрекала Якова Фомича: говорила, что жила им, ради него, в этом видела свое предназначение, — а теперь он подводит ее, лишая ее жизнь смысла…

Он перестал быть для жены тем, кем был раньше!

Он для нее попросту переставал быть, вообще быть переставал…

К тому же он безответственно снял с себя обязанности главы семьи, добавила она!

Яков Фомич понимал и это… Впрочем, он нашел уже кое-какие заработки. Они, конечно, не давали того, что выходило у него в институте, однако на двоих вполне могло хватить. А тратить себя за деньги он не собирался. Да не в этом дело… Он перестал быть для жены и главой семьи тоже.

Лена уговаривала его вернуться в институт. Доказывала, что это решило бы все проблемы…

Яков Фомич понимал, что она права. Это решило бы все проблемы в их жизни.

Но не мог же он пойти к Вдовину!

Смешно!

Нет, нельзя больше думать об этом…

Яков Фомич остановился посреди коридора. Открыл первую попавшуюся дверь, вошел.

Машина была бригадира электриков с подстанции. Плотный невысокий человек в добротном костюме, белая рубашка. Со своей бригадой — четырьмя очень разными мужичками. Они переодеваться не спешили; еще стояли кружком, мокрые, в мокрых трусах и рубашках; на головах — кепки. Пока шел разговор — стягивали трусы, выкручивали.

— Что поймали, мужики? — спросил Карп.

— Да, пожалуй, ничего, кроме насморка…

— Мешок-то откройте!

Открыли. В мешке — сеть, рыба…

Мужички снимали кепки, доставали из них папиросы, закуривали.

С ними был еще парнишка.

— Сын вот приехал сегодня в отпуск из армии, — объяснял бригадир. — Хотел сделать встречу ему… Самый младший мой.

Карп разложил бумаги на капоте. Бригадир попросил;

— Сына не вписывайте, а то в часть пойдет бумага…

Карп не стал вписывать.

— И когда ждать нам позора?

Бригадир, видно, хороший был человек.

— Три хоть штучки оставьте на уху для сына…

Карп отложил четыре. Забрал сеть, остальную рыбу — успеет еще сдать сегодня; понес к своей лодке. Бригадир приказал сыну:

— Другой мешок ему дай, сеть-то мокрая!

Сын побежал, открыл багажник; Карп поблагодарил…

Рванул на полном газу от берега, вылетел далеко. Свернул к югу.

Припомнил, что написал бригадир в протоколе в графе «Объяснение»: «Мы приехали отдыхать и хотели поймать на уху».

Вот и все. И это так. Написал честно, как есть. И разве он не прав?

Не сопротивлялся, не прятался, не грубил, не врал. Просто был в досаде, обижен на случай и на инспекцию.

А удочкой, Карп и сам хорошо знал, ничего уж теперь и не возьмешь…

Карп задавал себе вопросы… Отвечал себе на них… Не на каждый он мог ответить определенно: разные обстоятельства, случалось, разные складывали ответы, на один и тот же вопрос; случалось также, что ответ и вовсе не находился.

И Карп бы так же — уж коли поехал бы отдыхать к воде, захотел бы рыбки. А как иначе? Что это был бы за отдых у воды?

Но порядок есть порядок. Это он определил для себя твердо. Нельзя — значит, нельзя. Вот все мясо любят, а коров же не хватают! Деньги все любят, — инкассаторов ведь не убивают.

Карп объяснял себе свою работу, и свою правоту, и свою полезность.

Все выходило верно. Но для тех, на кого он составлял протоколы, это было неубедительно. Карп знал.

Ну что же! Вот взять правила уличного движения. Они для безопасности людей. Правила рыбной ловли — для сохранения среды: опять-таки для людей; в конечном-то счете для того же, для сохранения жизни. А улицу переходить где надо — разве привыкли? Так-то! И Карп в том числе… Хотя в армии все по городам служил.

Они по-старому хотят, как привыкли. А с новыми моторами все вон кругом простреливается, все места доступны; некуда рыбе деться, чтоб подрасти, потомство вывести. А снасти какие — синтетика!

Это все попадались не злостные браконьеры. Верно. Да ведь эти люди, кто хотел только на уху, каждый понемножку, — их было сколько, и сколько же они брали, если посчитать, все вместе? Вроде ни на ком из них вины не лежало, а вместе все делали они зло. Может так быть? Видно, бывает.

Но трудно перестроиться… Карп знал, как трудно.

Попробуй перестройся…

Вон на берегу чайки. За кузнечиками охотятся! Сухопутные теперь на Яконуре чайки.

Как привыкнуть?..

Пошел мимо института.

Вот он, на склоне.

Послушать разговоры о запрете, — выходит, во всем виноваты ученые. Они потребовали. Особенно Савчуку достается. Так получается, что кругом его ругают — и начальство, и яконурские рыбаки. Те грозятся выговор дать, эти — встретить в открытом Яконуре…

А что Савчук? Сами должны видеть, маломерки одни попадаются!

Да, объяснял себе Карп свою работу и свою правоту.