Самшитовый лес - Михаил Анчаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нюра!
— Ай?
— Ты в колдовство веришь?
— Во что?
— Колдовство есть? — спросил Сапожников.
— А как же!.. — ответила Нюра. — Колесо вверх по дороге покатилось. Или бочка. А то еще свинья в овсах Свояк верхом ехал вечером и на нее наехал. Он ее палкой, а она в подворотню. Просочилась… А у соседки утром синяк. Это еще в Калязине было… Колдовство свое колдун перед смертью через веник передает… А то еще соседская бабка четыре дня маялась, помереть не могла. Две доски в потолке выломали — через два часа отошла… Если нож в притолоку воткнуть, то колдунья из гостей выйти не может… Я еще девушкой была, случай был… она взмолилась — отпустите, девки. А девки не знают. А брат вернулся, нож вытащил. Она взяла сумку и вышла… У колдунов, как чирей, назревает зло. Чтобы избавиться — делают зло. Чирей лопается. Если колдун со зла чего хочет — ничего не выходит, если ласково — зло получается. Алферов Иван ягненка в лесу подобрал, на лошадь положил, лошадь потеет. Смотрит — ноги у ягненка по земле волочатся, тонкие выросли. С лошади скинул, выстрелил — его нет… А у Печатновых было: сука при пахоте прыгает, лошадь за губы хватает. Печатнов встал, тпру! — а это его жена обернулась. Она могла. Ножи разложит, через них перекатится — пестрая собака…
— Да-а, — сказал Сапожников. — Ты специалист.
— Чего это ты? — обиделась Нюра.
— А что?
— Ругаешь меня… А за что?
— Разве я ругаю? Я сам на специалиста учусь.
— Зря ты это, — сказала Нюра. — У нас специалистами жуликов обзывали. Или, может, я не так сказала?
— Не знаю, — сказал Сапожников. — Еще не разобрался… Нюра, а сколько тебе лет?
— Точно не скажу. Надо в паспорте поглядеть, — сказала Нюра. — Считаешь, устарела?
— Да ты что?
— Вот и я говорю. Вроде бы не должна. Я как в баню пойду — на тело самая молодая. Представляешь?
— Нет, — сказал Сапожников.
— Почему же?
— Не хочу.
— Вообще-то правильно, — задумчиво сказала Нюра. — А то мечтать про меня станешь.
— Хватит, Нюра, хватит.
— А что такого? Про меня все мечтают. Только я теперь — все. Я теперь Дунаеву верная жена. Он воевал. Нельзя. Бог накажет.
— Зачем про это говорить?
— Про все надо говорить, — сказала Нюра. — До войны я была блудница, а теперь наоборот.
— Святая, что ли? — спросил Сапожников.
— Не… — сказала Нюра. — Святая — это вроде как из другой губернии… Тебе колдовство-то зачем?
— Да вот зубрить надоело. Может, колдовать начать? — сказал Сапожников и пошел на семинар.
— Да подожди ты!.. Говори, доктор Шура!
— Еще раз… Теория говорит — если две частицы тождественны, то различное положение в пространстве не может служить основанием для их различия. Их нельзя различить. Следовательно, они представляют собой одну частицу, одну и ту же частицу, но находящуюся одновременно в разных местах.
— Что "следовательно"? — спросил Сапожником и вдруг захохотал.
— Уймись.
— Значит, если Глеб не может различить издалека, кто из нас с тобой идет, по какой стороне улицы, значит, это я иду по обеим сторонам? Так? Или ты идешь по обеим?
— Лучше ты, — сказал Глеб.
— Сапожников, — еле сдерживаясь, сказал доктор Шура, — запомни. Твоя старая элементарная логика здесь не годится.
— Годится, — сказал Сапожников. — Очень даже годится… Не годится только ее идиотское применение… Если получился идиотский вывод, следовательно, надо изучить факты, из которых он получился.
— Да пойми ты! Саму логику надо менять! — закричал доктор Шура. — Старая логика отражает старый опыт. Да и то возникали неразрешимые парадоксы.
— Например?
— Пожалуйста. Парадокс Зенона. Летит стрела. Значит, в микроскопическую дозу времени она неподвижна. Как же из суммы неподвижностей получается движение? Вот тебе и логика.
— Почему же из суммы неподвижностей? Неподвижна она будет, если я рядом с ней лечу, а для всех остальных она в любой момент движется. Не бывает неподвижной летящей стрелы. И логика тут ни при чем.
— Ну хорошо, а Буриданов осел?
— Что Буриданов осел?
— Стоит между двумя одинаковыми стогами сена. Он может подохнуть с голоду, так как не сможет выбрать.
— Это теоретический осел не сможет. Живой осел возле сена голодный не ходит.
И так далее. Без конца. Весь институт. Все пять курсов и диплом. Сапожников ни в какие построения не верил, если их нельзя было представить себе наглядно. А это считалось устарелым способом мышления, и потому Сапожников от порога был устарелый.
Это было время, когда кибернетика считалась исчадием, а к генетике относились хуже, чем сейчас к сексологии и тем более к кожному зрению и Атлантиде, не говоря уже о неандертальской цивилизации, камнях Икки и летающей посуде.
Компания подобралась большая, из разных институтов, физтехи, университетские биологи, из ГИТИСа были, историки из педагогов, Якушев Костя из Суриковского.
Ну, ГИТИС — это поприще. Играют "внимание". К кому угодно. Хорошо пьют. Легенды из жизни Чехова (актера, конечно) и Комиссаржевской. Суеверное почтение к физикам. Бросает сигарету в раковину (Убей меня! Ведь ты умеешь это делать! Убийца! Убийца! Во мне нет больше жалости! (Кх, кх), стреляет из двух пистолетов — она мертвая падает в его объятия, — вполголоса проговаривает ремарку. Ну, и из системы Станиславского кое-что. Тут все понятно. Живых людей изображают. А как же! С суриковцами сложней. Костя Якушев у физиков и биологов спрашивает:
— Ребята, что такое цвет?
Ему отвечают:
— Мы тебе потом скажем.
А сами не знают. То есть они-то думают, что знают, а на самом деле не знают. Они думают, что цвет — это свет, а свет — это и волна и частица. Эйнштейн с Бором договориться не могли, чего же от студентов требовать? Студенты как семинаристы — верю, ибо это абсурдно.
— А зачем тебе? — спросил его Сапожников.
— Не могу с фотографией разобраться, — сказал Якушев. — Цветное фото видел недавно. Лицо как живое. Зачем же мне руками делать то, что аппарат может?
— А ты не делай, — сказал Сапожников.
— А как портрет писать?
— А не пиши.
— Хочется.
— А почему хочется?.. Для художника натура — толчок. Запальный шнур. Художник-то картину сочиняет.
— Конечно, — сказал Якушев. — При удаче получается колдовство. Только редко получается. Как бы почаще?
— Кому не хочется, — сказал Сапожников.
Доктор Шура был биолог. Барбарисов — конструктор. Но главный, конечно, был Глеб.
Глеб был чемпионом во всем и курил трубку. Глеб улыбался и хорошо жил. Он был высокий, и вокруг него всегда теснились. Он был немногословный, и, несмотря на то, что казался умным, он и был умный.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});