Междумир - Нил Шустерман

Он совсем истерзался сомнениями и поэтому решил подвергнуть Аллину честность проверке. Воспользовавшись случаем, когда девочка спустилась на нижнюю палубу, он вызвал к себе здоровенного парня по прозвищу Бульдозер. Молва утверждала, что Бульдозер помер немного необычным образом: в собственной гостиной, во время шуточного борцовского поединка с приятелем — произошёл несчастный случай, и Бульдозер угодил в Междумир в костюме своего любимого профессионального борца. МакГилл, как правило, брал его с собой в налёты на берег: наводить страх на тех Зелёнышей, которые ещё не успели усвоить, что боль, синяки и вывихи для них уже не проблема.

Но сегодня у МакГилла было для Бульдозера особое задание.

— Возьми пару человек и ялик, — скомандовал МакГилл после того, как разъяснил задачу. — Отчальте среди ночи, когда вся остальная команда развлекается внизу. Да держите рот на замке! А когда найдёте, что нужно, подходите к Рокэвэй Пойнту[36] — я приведу «Сульфур Куин» туда и буду ждать вашего возвращения.

Бульдозер с готовностью отправился на задание, гордый тем, что ему поручили такое ответственное дело.

МакГилл откинулся на троне, задумчиво ковыряя когтями блестяшки в подлокотниках. Если Бульдозер всё сделает как надо, они скоро узнают, говорит Алли правду или втирает им очки.

*** *** ***

В книге «Всё, что говорит Мэри — чушь. Том второй» Алли-Изгнанница так рассуждает о природе вечности:

«Хотя Мэри и изобрела термин «Послесвет», но вряд ли она сама во всём объёме понимает, что это значит — быть Послесветом. Может быть, существует особая причина, почему мы здесь, а может быть, никаких причин нет. Может, это — часть какого-то грандиозного плана, который мы не в состоянии пока постичь, а может — сбой в этом плане. Единственное, что я знаю твёрдо — это то, что наш свет не меркнет. А значит, в нём есть какой-то глубинный смысл.

Поиск ответов на подобные вопросы — вот чем мы обязаны заняться, вместо того чтобы терять себя, погрязнув в бесконечно повторяющемся Ритуале».

Глава 21

В тенётах паука-психопата

Внизу, в подвесочной, Ник всё больше и больше проникался решимостью сбросить свои оковы. Он всю жизнь только и знал, что кому-то подчинялся, следовал за тем или иным лидером, друзьями, модными тенденциями, никогда не пытался взбрыкнуть и вытворить что-нибудь на свой собственный страх и риск. Здесь, в Междумире, он по инерции следовал за Алли — потому что она обладала некоей движущей силой. У неё не только всегда имелась какая-то цель, но и план, как её достичь, пусть иногда и провальный.

Время, проведённое Ником в бочке с рассолом, изменило его точку зрения на многие существенно важные вещи. Все те долгие дни он никак не мог повлиять на события и лишь сидел и пассивно ждал спасения снаружи. Ничего не могло быть хуже, чем это опустошающее чувство собственного бессилия. И вот пожалуйста — он опять в том же положении, подвешен к потолку, как окорок, и лишь ждёт, когда кто-нибудь придёт и вызволит его.

А ведь многие из висящих по соседству смирились с такой судьбой! Взять хотя бы того же Любистка с его посттравматическим блаженством: он служил постоянным напоминанием о том, что, возможно, в один прекрасный день и Ник тоже станет пассивным, ко всему слепым и глухим и будет лишь смиренно ждать, пока всесильное время не превратит его в то, во что оно превращает Послесветов. Эти соображения не давали Нику покоя, пугали его, и страх превратиться в овощ подвигнул мальчика на активные действия.

— Я найду способ вырваться отсюда! — заявил он во всеуслышание — вернее, для тех, кто дал себе труд услышать.

— А, заткнись, — отозвался выше-всех-занёсшийся парень. — Твой трёп никому не интересен.

Прозвучали редкие возгласы — кое-кто согласился. Остальным было всё равно.

— Вы, новенькие, всё время только ноете, ноете, ноете… — прозвучало откуда-то из самой середины подвесочной камеры. Наверно, это говорил кто-то, пробывший здесь так долго, что потерял всякую надежду.

— Я не ною! — настаивал Ник и внезапно понял, что впервые в его жизни это действительно так. — Хватит, отнылся! Перехожу к действиям. — И он принялся сгибаться в пояснице и взмахивать руками, в результате чего начал раскачиваться, словно маятник.

Любисток улыбнулся.

— А что, здорово! — сказал он и тоже стал раскачиваться. Они с Ником во всю пошли колотиться о соседей, которым не понравилось, что их насильственно пытаются вывести из полулетаргического состояния.

Вся камера огласилась недовольными вскриками: «Прекратите!» и «Оставьте нас в покое!», но Ник не обращал на них внимания.

Однако как бы сильно он ни раскачался, до двери ему было не достать, да к тому же она заперта снаружи, так что с этим ничего не поделаешь. К тому же здесь висело столько народу, что Ник не мог раскачиваться свободно, как это делает настоящий маятник. В итоге, он и Любисток сцепились локтями и закрутились друг вокруг друга, словно танцуя внизголовую кадриль. Их канаты туго переплелись, и теперь мальчишки были тесно прижаты друг к другу.

Парень, висящий выше всех засмеялся:

— Поделом вам! Теперь в жизни не распутаетесь!

И правда: их канаты безнадёжно спутались между собой, к тому же оба теперь висели ещё выше над полом, чем раньше.

Они поднялись выше…

Вот это идея! Прежде чем Ник успел её обдумать, из его перепачканного шоколадом рта вырвалось:

— Макраме!

— А? — откликнулся Любисток.

Когда-то давно Ник болел и сидел дома, не ходил в школу. Бабушка дала ему моток тонкого шнура и показала, как сплетать его в причудливые узоры. Эта штука называлась макраме. Он тогда сплёл подвесную корзинку для большого паучника[37], украшающего их гостиную. Наверно, она до сих пор висит всё там же, и в ней всё тот же цветок…

— Люб! — воскликнул он. — Заплетись-ка вокруг меня ещё немножко!

И не дожидаясь реакции мальчика, Ник схватил его и толкнул — Любисток снова пошёл описывать вокруг него круги, пока их канаты не переплелись настолько туго, что вращающий момент начал медленно раскручивать их обратно. Тогда Ник сказал:

— Делай то же, что и я! — и, вытянув руку, схватил другого «висельника».

— Эй, ты чего! — взвыл тот.

Ник, не обращая внимания на его нытьё, закрутил мальчишку вокруг себя, и теперь к их с Любистком перепутавшимся канатам присоединился третий. Любисток сделал то же самое со своим соседом с другой стороны.

Вот теперь и другие подвески обратили внимание на происходящее. Это тебе не просто бесцельное болтание на верёвке! Здесь явно чувствовался какой-то пока ещё неясный замысел. Тут пахло чем-то новеньким!

— Чем вы там занимаетесь? — спросил Самый Высокозаносчивый.

— Народ! — воззвал Ник. — Хватайте друг друга и переплетайте ваши верёвки! Чем туже, тем лучше!

— Зачем? — спросил всё тот же Самый.

Задачка. Надо было разъяснить замысел так, чтобы этому Высшему авторитету стало понятно. Поскольку на парне была скаутская форма, Ник сразу сообразил, чем аргументировать.

— Когда был в скаутах, шнуры крутил? — спросил он. — Такие, из целого пучка нейлоновых ниток — для свистка на шею или ещё для чего?

— Ну, крутил…

— Когда ты только приступаешь к делу, нитки у тебя длиннющие, разве не так? А когда заканчиваешь, когда все их скрутил в один шнурок — то он не такой уж и длинный, помнишь?

— Ну, помню… — сказал парень, начиная «догонять».

— Если мы перепутаем свои канаты, как будто скручиваем шнурок, мы будем подниматься всё выше и выше над полом. Может, поднимемся так высоко, что сможем дотянуться до той решётки вверху и…

— …выбраться наружу! — договорил Бой-Скаут за Ника.

— Я не хочу путаться! — заныл кто-то на другом конце камеры.

— Заткнись! — прикрикнул Бой-Скаут. — Думаю, это может сработать. Ну-ка, все! Делаем, как он предлагает. Запутываемся!

Приказ начальника — закон для подчинённого. Все принялись запутываться. Это походило на странный танец: ребята раскачивались, перемещались, хватали друг друга за руки, тянули, толкали, поворачивали, метались туда и сюда; канаты переплетались, и чем дольше продолжался танец, тем выше поднималась вся коллекция «подвесков».

Всё дело заняло больше часа, и когда на канатах больше не осталось ни единого непереплетённого дюйма, дети поднялись, по крайней мере, на двадцать футов над полом. Получившийся шедевр вряд ли можно было назвать шнуром или хотя бы макраме-корзинкой. Верёвки перепутались без всякой системы, и дети накрепко засели в этой «дедовой бороде», словно мухи в сети гигантского паука, не вполне психически здорового — разумеется, по-своему, по-паучьи. С того места, где висел Ник, он мог видеть забранное решёткой отверстие — оно было так близко, всего в каком-то десятке футов. Ему бы только освободиться от этой проклятой верёвки — и он залез бы по психопаутической сети, а там — поминай как звали. Эх, вот бы где-нибудь хоть одна поганая крыса завалялась, что ли — перегрызть канат!..