Междумир - Нил Шустерман

Следующей ступенью было следить за всеми поступками живого человека в течение суток.

— Смысл этой ступени в том, — объясняла Алли, — чтобы проникнуть в суть того, чем занят живой, как бы сродниться с ним.

Эта на первый взгляд простая задача на деле оказалась чрезвычайно сложной, поскольку живые могли передвигаться в своём мире способами, не доступными МакГиллу. Каждый раз, когда он пристраивался за кем-нибудь, объект нырял либо в машину, либо в поезд, либо, как в одном экстраординарном случае, в вертолёт — и до свиданья, разве ж за такими угонишься пешком…

Он промучился несколько дней, прежде чем нашёл того, кто уж точно никуда не улизнёт: узника местной каталажки. В течение суток МакГилл неотступно следил за не больно разнообразной жизнью зека, после чего вернулся на «Сульфур Куин», ощущая себя триумфатором.

Но третья ступень оказалась ещё труднее предыдущей. По утверждению Алли, ему было необходимо совершить бескорыстный поступок. МакГилл посчитал, что она требует от него невозможного.

— Ты мог бы, например, выпустить одного-двух ребят, что висят в подвесочной, — предложила Алли.

Но МакГилл резонно возразил:

— Какой же это тогда будет бескорыстный поступок, если я за это что-то получу?

И правда: бескорыстный поступок подразумевал ноль выгоды, а, значит, задача практически невыполнима. Надо посоветоваться с печеньем.

После того как Алли ушла в свою каюту, МакГилл в очередной раз запустил клешню в плевательницу, выудил оттуда гадательное печенье, раздавил его и вытащил полоску бумаги. На этот раз надпись гласила:

Ответ получишь тогда, когда забудешь вопрос.

МакГилл впал в такое раздражение, что швырнул крошки за борт, вместо того чтобы, как всегда, бросить их команде.

Он был не единственным, у кого сложившееся положение вызывало досаду. Алли кляла себя за то, что не продумала свои действия как следует. Неужели она была так наивна, чтобы поверить, будто это чудовище вот так запросто отпустит её друзей? Конечно, с одной стороны, трудность пресловутой «третьей ступени» давала ей выигрыш во времени, но с другой стороны, если МакГилл всё же окажется неспособным на бескорыстный поступок, он начнёт стервенеть всё больше и больше, а тогда…

На судне она теперь пользовалась полной свободой — такой привилегии ни у кого из всей команды не было; вот только с нею стало происходить что-то неладное. Каждый раз, глядясь в зеркало, она находила у себя во внешности какой-то непорядок: это ухо — оно и вправду чуть больше другого? А вон тот нижний зуб — он всегда так выпирал из ряда? Интересно, сколько понадобится времени, чтобы она стала такой же уродиной, как и вся остальная команда?

Об этом и раздумывала Алли, стоя как-то под вечер на палубе и пытаясь найти взглядом берег. Не получалось. Небо было ясное, видимость отличная, но кругом расстилались только волны. «Сульфур Куин», обычно сновавшая вдоль побережья, сейчас почему-то вышла в открытый океан. Алли чувствовала себя не в своей тарелке: она хотя и сознавала, что больше не может принимать участия в делах живого мира, но простое наблюдение за ними давало ей ощущение причастности. А теперь и этой скудной возможности не осталось. По её расчётам, они находились сейчас у берегов Нью-Джерси, на юге штата. Здесь жили её родители. Вот только берега нигде не было видно.

Так она стояла, уставившись на горизонт, когда к ней своей косолапой походкой приблизился МакГилл.

Алли спросила:

— Почему мы болтаемся здесь, если, по идее, должны идти вдоль берега и проверять твои ловушки?

— В Нью-Джерси у меня их нет.

— Да, но всё равно — какой смысл выходить в открытое море?

— Я здесь не затем, чтобы отвечать на глупые вопросы, — отрезал он.

— А зачем тогда?

— Я был на мостике и увидел, что ты стоишь здесь, свесилась через борт. Вот и пришёл узнать, всё ли с тобой в порядке.

Алли это проявление заботы не понравилось ещё больше, чем слизь, сочащаяся из всех отверстий МакГиллова тела. Монстр поднёс свою облезлую клешню к лицу девочки и одним пальцем приподнял её подбородок. Алли бросила взгляд на этот палец — разбухший, огромный, бледно-лиловый, словно дохлая рыба, три дня провалявшаяся на солнце — и отпрянула.

— Я тебе противен, — сказал МакГилл.

— А разве ты не этого добиваешься? — ответила Алли.

Она ещё в самом начале поняла, что монстр страшно гордится своей тошнотворной внешностью. Он прилагал все усилия, чтобы выглядеть как можно более отталкивающим, и всё время выдумывал новые способы, как бы стать ещё мерзее. Но как раз в этот момент, казалось, произведённое впечатление его не обрадовало.

— Руки у меня слишком грубые, — сказал он. — Наверно, стоит выработать более мягкое прикосновение. Учту.

Алли еле удержалась, чтобы не воззриться на него в изумлении. «Ой, вот только этого не хватало! — подумала она. — Уж не влюбился ли он в меня?» Она не относилась к числу девушек, способных с пониманием отнестись к подобным вещам.

— Не пытайся меня очаровать, — буркнула она. — «Красавица и чудовище» — эта сказка не про меня, понял?

— И не собирался! Просто пришёл узнать, не задумала ли ты прыгнуть через борт.

— С какой стати мне прыгать?

— Иногда так случается, — ответил МакГилл. — Некоторые члены команды, бывает, сигают в воду. Считают, что провалиться в центр Земли — это лучше, чем служить мне.

— Может, они и правы. Ты не хочешь отпустить моих друзей, на мои вопросы не отвечаешь… Кто знает, наверно, мне было бы лучше там, внизу.

МакГилл покачал головой.

— Ты говоришь так, потому что понятия не имеешь, что это такое. А я знаю.

Он замолчал. Его глаза, которые, казалось, никогда не смотрели в одном направлении, сейчас, похоже, сосредоточились на чём-то далёком, никому, кроме него не видимом.

— Сначала будет вода, — прервал он молчание, — потом дно, земля. Потом скальная порода. Там мрак и холод, а в теле у тебя — камень…

Алли вспомнила, как Джонни-О чуть было не вогнал её в землю, вспомнила это жуткое ощущение — земля и камни, наполняющие её тело. Вот уж чего бы ей ни за какие коврижки не хотелось бы испытать вновь!

— Гравитация тянет тебя вниз, и ты чувствуешь, как растёт давление, — продолжал МакГилл. — Становится всё жарче. Так горячо, что живое тело этого не выдержало бы. Камень вокруг раскаляется докрасна. Начинает течь. И ты чувствуешь этот жар — он должен бы спалить тебя дотла, но этого не происходит… Тебе даже не больно, потому что ты не способен ощущать боль. И всё равно — огонь, он сжигает тебя… Ты просто сходишь с ума. Ты ничего не видишь, кроме расплавленной породы, сначала алой, потом белой от жара. И это всё. Свет, и жар, и бесконечное падение — вниз, вниз, вниз…

Алли хотела остановить его, попросить, чтобы он замолчал, но не смогла: ей было невыносимо это слышать, и в то же время она понимала, что должна выслушать его. Ей необходимо было знать то, о чём он рассказывал.

— Ты тонешь долгие-долгие годы и время от времени натыкаешься на других, — продолжал МакГилл. — Чувствуешь их присутствие; слышишь голоса, приглушённые расплавленной породой. Они называют свои имена — те, кто помнит. Проходит ещё лет двадцать, и ты попадаешь в место, где пространство настолько плотно набито духами, что ты останавливаешься. И как только это происходит, как только ты перестаёшь двигаться — тогда начинается ожидание.

— Ожидание чего?

— А разве не ясно?

Алли не осмеливалась даже допустить мысль о том, чтó он имеет в виду.

— Ожидание конца света, — сказал МакГилл.

— Свету… придёт конец?

— Конечно, придёт. Не через миллион лет, не через сотню миллионов. Может, даже и не через миллиард. Но в конце концов солнце умрёт, Земля превратится в пыль, и все, кто провалился в её ядро, разлетятся по вселенной. Ведь гравитации больше не будет, ничто удержит Послесветов вместе… Так и будут носиться в пространстве…

Алли попыталась вообразить себе это ожидание — целый миллиард лет! — но не смогла.

— Это ужасно!

— Нет, не ужасно — возразил МакГилл, — и оттого всё это гораздо хуже, чем просто ужасно.

— Н-не понимаю…

— Видишь ли, когда ты попадаешь в центр Земли, то забываешь, что у тебя есть руки-ноги — они тебе больше не нужны. Там они ни к чему. Ты становишься чистым духом. Вскоре не можешь отличить, где кончаешься ты и начинается планета Земля. А ещё через некоторое время ты вдруг обнаруживаешь, что тебе всё равно. Ты сознаёшь: твоё терпение настолько безгранично, что его хватит до конца мира.

— Вот, наверно, почему говорят: «Покойся в мире»… — прошептала Алли.

Великая милость вселенной состоит в том, что на заблудшие души, которые только и могут, что бесконечно ждать, нисходит вечный покой. Что-то сродни ему обрёл Любисток в своей бочке.