Гидеон Плениш - Синклер Льюис

Она писала газетные заметки для отдела светской хроники.

Но был там человек знатнее знатных, с подбородком голубее, чем кровь принчипессы, — полковник Чарльз Б Мардук, бог в мире рекламных агентств, владелец десятка иллюстрированных журналов, в первую мировую войну майор на Западном фронте, а теперь — полковник Национальной гвардии; человек лет пятидесяти, огромный, как дог, но подтянутый, как борзая, с седеющими усами, которые картинно оттеняли багровое лицо.

Доктор Плениш произнес с трепетом в голосе:

— Это Мардук, тот самый, которым так восхищается Гам Фрисби.

На это Пиони ответила:

— Ах, мне бы до него дорваться! Сейчас пойду и заговорю с ним.

Но полковник Мардук, пожав лишь самые белые и самые пухлые из всех наличествующих рук, исчез, и Плениши тут же о нем позабыли, так как навстречу им шел с распростертыми объятиями их старый друг, профессор Джордж Райот.

— Выпьем, что ли, по второй!.. — говорил немного спустя профессор Райот, наливая себе и друзьям в девятый раз.

Доктор Плениш хотел послушать разговор подлинных Столпов Общества, чтобы потом воспользоваться им в качестве образца.

К прискорбию своему, он обнаружил (о чем впоследствии рассказывал Пиони и Джорджу Райоту), что Столпы не очень много говорят о спасении человечества. Говорили они с незначительными словесными вариациями главным образом о том, что биржевой крах оставил их без штанов.

Но доктору Пленишу стало вполне ясно, что дела филантропической организации общенационального масштаба можно вести достойным образом только в Нью — Йорке. Где же еще вы найдете генералов и принчипесс, кинозвезд и Мардуков, не говоря уже о епископах всех мастей, начиная от римско-католической и методистской церкви и кончая Эфиопской Пятидесятницей?[77]

Доктор Плениш принялся за преподобного доктора Кристиана Стерна; он даже побывал в Византийской Базилике Универсалистов, где служил его преподобие, и таким образом первый раз за целый год попал в церковь, если не считать двух посещений той, где служил доктор Китто. Он сумел добиться, что его вместе с Пиони пригласили на чай в пасторский домик, и здесь повел речь о том, как прискорбно, что Хескетовский институт помещается не в Нью-Йорке, где он находился бы под непосредственным духовным руководством доктора Стерна и приумножал бы его пастырскую славу, вместо того, чтобы работать на этих двух грубых эгоистов, Китто и Фрисби.

Доктор Стерн подхватил эту мысль с энтузиазмом, который приятно было отметить у столь делового и столь занятого человека. В нем взыграло воображение. Да! Если бы институт находился здесь, он, как председатель исполнительного комитета, согласился бы, пожалуй, устроить себе кабинет в его помещении, что помогло бы сочетать работу института с другими сторонами его собственной деятельности, во славу господа бога и скромных сельских школ. Да! Если доктор Плениш возьмет на себя труд объехать остальных хескетовских директоров и выяснить, разделяют ли они такую точку зрения, он охотно поднимет этот вопрос летом, на ежегодной конференции в Чикаго.

После этого доктор Плениш уведомил Пиони, что она может уже готовиться к переезду, что Хескетовский институт будет помещаться в одном из самых высоких и самых роскошных небоскребов Нью-Йорка, что его оклад будет, без сомнения, повышен до десяти тысяч в год и что ввиду всего сказанного, если она не перестанет шататься с Джорджем Райотом по кабакам Гринвич-Вилледж и пить всякую дрянь, то он — он за себя не ручается.

На это супруга доктора ответила только одно:

— Ой, Гид, как чудно!

Она была до того одержима Нью-Йорком, что переезд сюда казался ей совершенно в порядке вещей. Она часами выстаивала у витрин ювелиров, парфюмеров и меховщиков Пятой авеню, которые, словно не желая считаться с тем, что вся их основная клиентура разорена, особенно вызывающе сверкали золотом, агатом и хрусталем и задорными французскими надписями на маленьких ярлычках.

Но на этот раз она не поддалась покупательному психозу. Она не купила ни одного платья, ни одной ножной скамеечки для чикагской квартиры, ни одного кольца со стразами. Нет, нет, она только случайно набрела на магазин дамского белья, где хозяйкой была венгерская красавица графиня, у которой произошли всякие несчастья на родине и которой удалось контрабандой, без пошлины, провезти все свои шелка и кружева. Они продавались так дешево, что, в сущности, это даже нельзя было считать покупкой, а скорей помещением капнтаЛс!» И…

Так или иначе, но доктор Плениш заплатил за них, и даже без особых затруднений — пришлось только пропустить несколько очередных взносов за радиоприемник и большую часть прочего имущества.

С методичностью, неожиданной в таком молодом и ветреном существе, Пиони обследовала Нью-Йорк, точно домашняя хозяйка, выбирающая дыню. Она побывала в Епископальном соборе, в Католическом соборе, в Рокфеллеровском соборе, в мюзик-холле, в одном китайском ресторане, в одном румынском ресторане, в одном индийском ресторане, в одном ресторане Доброго Старого Юга, в одном зале музея «Метрополитен» и своими глазами видела Джорджа Джина Натана.[78] Теперь перед нею была одна цель: завоевать Нью-Йорк и заставить его признать ее, ее мужа и ее дочку.

Если ей удастся одержать эту духовную победу, говорила она, то она всю жизнь готова довольствоваться всего сорока тысячами в год на личные расходы.

В характере увеселений, предложенных делегатам ФИАБРАП, так же как и во внушительности списка ораторов, сказывался размах столичной жизни. На заключительном обеде в Уолдорф-Астория процент фрачных пар, а также бриллиантовых колье, вздымавшихся и опадавших на мощной волне напудренных грудей, был выше, чем Плениши когда-либо могли наблюдать в Чикаго, а первую речь произнес не какой-нибудь священник или профессор, а сам полковник Чарльз Б. Мардук собственной персоной.

Плениши и Джордж Райот, сидевшие за столом Д-17, лишь издали могли взирать на великолепие полковника. Когда он поднялся со своего места за почетным столом на возвышении и всем стали видны его мясистые щеки, эффектно перечеркнутые седеющими каштановыми усами, казалось, сам господь бог восстал с небесного престола и лорнирует собравшихся.

Он начал так:

— Друзья мои, и вы, уважаемый председатель, и вы, ваше преподобие! Я не могу, подобно моему другу профессору Бухвальду, говорить с вами, как большой ученый, я могу обращаться к вам лишь как солдат и купец.

В задних рядах, среди Знаменитостей второго сорта, среди Культурных Сил, чей гонорар за лекцию не превышал двухсот долларов, Пиони шептала Джорджу Райоту:

— Положим, в учености он тут с любым может поспорить. Стоит только почитать проспекты, которые выпускает его фирма, насчет гормонов и холодильников.

Доктор Плениш осведомился:

— А это действительно крупная фирма?

Доктор Райот ответил с уважением:

— «Мардук и Сайко» считается членом Первой Четверки. У полковника, надо думать, сколочен капиталец миллионов в пять.

Доктор Плениш вздохнул:

— Он мне кажется человеком, с которым приятно было бы вести знакомство.

— Тише, мальчики, — скомандовала Пиони. — Я хочу слышать, что полковник говорит Першингу.[79]

Кроме обеда, для делегатов был устроен прием у доктора Прокопуса на Парк-авеню, выдержанный в самом роскошном манхэттенском стиле, и Пиони окончательно убедилась, что Нью-Йорк не город, а сплошное блаженство.

Им так и не удалось вникнуть до конца в многообразные функции доктора Прокопуса. Считалось, что он психиатр; предполагалось, что он обучает женщин искусству терпеть богатых мужей; но, кроме того, он, по-видимому, играл роль повивальной бабки во всех интеллектуальных начинаниях города. Он постоянно знакомил литераторов с организаторами радиопередач, политиков — с издателями газет и журналов, австрийских банкиров — с американскими банкирами, хорошеньких замужних женщин — с врачами, которые знали кое-кого, кто знал адрес специалиста по абортам. В его квартире было двенадцать комнат, каждая такой площади, как весь кинникиникский коттедж Пленишей, и стены сплошь увешаны фотографиями оперных певцов и певиц с их автографами.

На этом приеме Пиони воспылала невинной страстью к исследователю дальних стран капитану Хету Гисхорну. Он был англичанин родом, хорошо одевался, носил монокль и побывал на Целебесе, что произвело особенное впечатление на Пиони, хотя она никак не могла припомнить, что это такое — остров или форма брачных отношений.[80] Он поцеловал ей руку и принес бокал с коктейлем розового цвета.

— Да уж, мальчики, вот у кого можете поучиться светскому обхождению, — сказала Пиони Джорджу Райоту.

— Подумаешь! Кому нужен такой цирлих-манирлих! — возмутился Джордж. — Если вам непременно надо влюбиться в кого-нибудь, Пиони, влюбитесь или в Гида, или в меня.