Пламя Дракона - Робин Бейли

Ведь Тьма не дремлет, а значит, увы,

О счастье, смертный, забудь.

Хрустальный дротик, острее иглы,

Ударил Рената в грудь.

О горе, мой Мианур!

Звезда, скорбя, его подняла

В небо, до облаков.

«Ренат, поверить я не могу,

Что не бессмертна любовь!»

И с ней скорбел Мианур.

Но она, положив его на алтарь,

Ни слезинки не пролила,

И, облачившись в звездный доспех,

Вызов Тьмы приняла

За свой родной Мианур.

Песня закончилась. Кэти заслушалась и не заметила, что шлепает по грязи.

— Спой еще, пожалуйста.

У Салит оказался на удивление приятный голос, и ее пение помогло бороться с клаустрофобией.

— Это конец песни.

— Мианур, — повторила Кэти. Она обрадовалась возможности поддержать разговор. — Я думала, это такое кольцо вокруг вашей планеты.

— Когда-то это был целый мир. — В голосе Салит проскальзывали печальные и почтительные нотки. — Прекрасный мир. Его населяли могучие люди, им были под силу настоящие чудеса.

— Э-э, а эта звезда действительно могла летать?

Постукивание шестов-поводьев прекратилось.

— Ну, это легенда, но народ и вправду был особенный: нам остались лишь отголоски его могущества.

— У нас бы это назвали царством фэйри[6].

— Может быть, а вот теперь нам придется двигаться ползком.

— О Боже, сколько еще будет тянуться этот туннель!

— Осталось немного. — Салит сжала руку Кэти. — Зато потом я покажу тебе остатки былого великолепия.

Кэти с трудом сглотнула:

— Ага. Только не умолкай. Говори, пой — что угодно.

Они поползли на четвереньках, потом по-пластунски, животами по грязи. Рюкзак Кэти зацепился за потолок. Она не могла не думать о том, что за создания бродят здесь во тьме и как самые маленькие из них вот-вот заползут ей в волосы и под одежду.

— А вот теперь, Кэтрин, можешь встать.

Она осторожно выпрямилась, не чувствуя рядом ни стен, ни потолка. Повеял легкий ветерок и донес запах воды.

— Где мы?

Эхо повторило ее вопрос.

— Я обещала кое-что тебе показать. Подожди немного.

— Подождать — сколько?

Стало полегче, но Кэти все еще беспокойно переминалась с ноги на ногу. Жижа просочилась сквозь одежду; она чувствовала себя усталой и была грязной.

И тут над головой возникло приглушенное янтарное свечение. Она тихо ахнула и подняла глаза. Нет, светился не весь сталактит, а лишь усеявшие его кристаллы.

Она обернулась, ища взглядом Салит. Та оперлась на поводья, мешок лежал у ее ног. Советница закрыла глаза, нахмурилась и о чем-то напряженно думала.

Сияние озарило обширный зал. Каждый кристалл в пещере излучал мягкий желтоватый свет. В центре был небольшой тихий пруд.

Кэти опустилась на колени и прикрыла рот ладонями, чтобы не рассмеяться от радости.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Два дня Роберт бродил по кромке леса, пытаясь найти хоть какие-нибудь свидетельства того, что его друзьям удалось спастись. Он берег остатки питья и пробовал есть ягоды, но те оказались ядовитыми, и Роберта стошнило. Отсутствие пищи наконец заставило его признать, что пора двигаться дальше.

Все еще оставалась надежда на то, что друзья уцелели и вышли из леса где-то в другом месте. Он не знал, где они находятся, но зато знал, куда направляются. Во фляжке оставалось еще немножко воды. Роберт развернулся и решительно направился в глубь Чол-Гекате. Теперь оставалось найти это таинственное место — равнину Назрит.

Солнце пробивалось сквозь тяжелые серые тучи. Казалось, осень еще не наступила; день был жаркий и влажный. С Роберта градом катился пот. Соленые капли попадали в глаза, одежда прилипла к телу. Он снял рубашку и обвязал вокруг пояса. Украденное знамя упало наземь, он поднял его и соорудил что-то вроде головной повязки, оставив концы свободно свисать, чтобы прикрыть шею.

По траве прошелестел легкий ветерок, принося пусть небольшое, но облегчение. Роберт присел на пару минут, оглядел местность и внезапно почувствовал себя совершенно одиноким. Кроме пары птиц, он не обнаружил здесь никакой живности. Облака неподвижно висели в голубом небе, словно боясь шевельнуться. Выжженная солнцем степь замерла. Роберт вгляделся в далекие островерхие горы. Ему казалось, что они похожи на алчные пальцы, готовые сокрушить кого угодно и что угодно.

Наконец он решил продолжать путь, чтобы избавиться от этого гнетущего чувства, а может, и от неотвязных тревожных мыслей о брате и об остальных.

Лишь пройдя еще несколько миль, он снова остановился, чтобы утереть пот. Становилось все жарче. Он посмотрел на свои драные грязные джинсы, разорванные на коленях, и, выругавшись, уронил посох на землю. Пара рывков — и несчастные штаны обратились в шорты.

«Да, определенно я не в лучшей форме», — признал Роберт и подобрал оружие.

Он оглянулся. На севере виднелась завеса белого дыма. От этого зрелища в горле застрял ком. Роберт на миг потерял контроль над эмоциями и снова подумал об Эрике и Кэти. А что если случилось худшее? Нет, они живы. С усилием он отринул сомнения и опять обратил взгляд к югу.

После полудня облака рассеялись и жара стала совсем невыносимой. Спина и плечи Роберта обгорели, и ему пришлось надеть рубашку. Он встряхнул фляжку, но поборол искушение сделать глоток. Впереди показалось одинокое дерево. Вскарабкавшись по склону холма, он с радостью расположился в его тени.

Приближался вечер. Здесь можно было устроиться на ночлег; устало вздохнув, Роберт сел, привалился спиной к стволу и лениво огляделся. Спине было жестко, и он заерзал. «Ну вот, опять остался без ужина. Совсем как дома, в детстве». Он вспомнил, что в кармане рюкзака Кэти полно сникерсов, и непроизвольно облизнул пальцы, открыл фляжку и глотнул, чтобы смыть воображаемый вкус шоколада.

Его едва не стошнило при виде заката. Солнце садилось за горизонт, оставляя розовые, желтые и оранжевые блики, рисуя ад на западной стороне мира. В любое другое время Роберт назвал бы это зрелище великолепным, но сейчас оно вызывало совершенно невыносимые воспоминания. Сжав кулаки, Роберт встал и перебрался на другое место.

На востоке как будто нефтяное пятно расползалось по бледно-голубому небу, отбрасывая тень на холмы. Две птицы испуганно вспорхнули и улетели. Тихо, протяжно завыл ветер.

Роберт свернулся калачиком и подложил руку под голову. Над головой шелестели листья. Как-то беспокойно шуршала сухая трава. Он прижал к животу флягу с жалкими остатками питья и прислушался, надеясь, что, если сохранять полную неподвижность, ночь, может статься, и не заметит его.