Война с Ганнибалом - Ливий Тит

Эта просьба обидела и даже оскорбила обоих, но больше – Ганнона (который, сказать кстати, уже завидовал славе Муттина): подумать только, какой-то жалкий африканец смеет давать советы ему, главнокомандующему, присланному сюда карфагенским сенатом и народом! И он убедил Эпикида переправиться за реку и вызвать римлян на бой.

Марцелл приказал воинам выносить знамена и строиться. Во время построения к ним прискакали с неприятельской стороны десять всадников. Это были нумидийцы, растревоженные мятежом товарищей, а теперь еще вдобавок возмущенные тем, что карфагеняне задумали унизить их командира. Они объявили Марцеллу, что нумидийская конница от участия в сражении уклонится. Весть об этом мигом разлетелась по рядам и всех ободрила, потому что всего больше римляне боялись вражеских всадников. А враги пали духом: они не только растерялись, лишившись вдруг значительной части своих сил, но даже не были уверены, не ударит ли на них собственная конница.

Вполне естественно, что большого сражения не произошло – дело решили первый крик и первый натиск. Нумидийцы невозмутимо стояли на флангах, а когда пехота побежала, так же невозмутимо присоединились к бегущим.

Это была последняя битва Марцелла в Сицилии.

Год уже заканчивался. Чтобы провести консульские выборы, в Рим из-под Капуи приехал консул Клавдий. Консулами на следующий год были избраны Гней Фульвий Центумал и Публий Сульпиций Гальба.

Восьмой год войны – от основания Рима 543 (211 до н. э.)

Новые консулы Гней Фульвий Центумал и Публий Сулышций Гальба, вступив в должность, созвали сенат на Капитолии. В ту пору первая встреча сената с новыми консулами была очень торжественной и всегда происходила в главном храме Рима – храме Юпитера Всеблагого и Всемогущего на Капитолийском холме. Первым делом было постановлено продлить военную власть консулам предыдущего года и написать им, чтобы они ни в коем случае не прекращали осады Капуи. Эта осада была у римлян главною заботой: они помнили, как измена капуанцев оказалась пагубным примером для многих городов и племен, и потому надеялись, что, вернув Капую под свою власть, заставят раскаяться и других изменников.

Среди прочих дел сенаторы решили участь уцелевших от гибели солдат из войска Гнея Фульвия, разгромленного Ганнибалом в Апулии: их отправили в Сицилию до конца войны – так же, как прежде беглецов из битвы при Каннах. Наказание и тем, и другим было отягощено новыми позорными ограничениями: им запрещалось проводить зиму в городах и устраивать зимние квартиры ближе чем в пятнадцати километрах от любого города.

В начале года пришло письмо от Луция Марция. Неожиданные успехи в Испании, конечно, обрадовали сенаторов, но то, что воины сами выбрали себе командующего, вызвало дружное неудовольствие. Сенат поручил народным трибунам, не откладывая, запросить у народа, кого он соблаговолит назначить в Испанию на место Гнея Сципиона, Но совсем иное волновало в те дни народ в Риме.

Суд над Гнеем Фульвием.

Трибун Гай Семпроний Блез вызвал на суд Гнея Фульвия и без устали поносил его перед гражданами, говоря приблизительно следующее:

– Многие полководцы по легкомыслию и неопытности заводили войско в опасные места, но еще ни один не разлагал и не развращал свои легионы, чтобы затем их предать! Воины Фульвия погибли прежде, чем увидели врага, и погубил их не Ганнибал, а собственный начальник. Сравните Гнея Фульвия и Тиберия Гракха. Гракх получил войско, состоявшее из рабов, и за короткий срок они забыли в боях о рабском своем происхождении, стали грозою для врагов, оплотом для друзей. А Гней Фульвий? Гней Фульвий привил рабские пороки свободным и полноправным римлянам! Нет ничего удивительного, клянусь богами, что воины бежали с поля битвы – ведь пример им подал сам полководец! – гораздо удивительнее, что хоть кто-то остался в строю и пал с оружием в руках. Гай Фламиний, Луций Павел, Гней и Публий Сципионы предпочли погибнуть, но не бросили окруженное неприятелем войско. А Гней Фульвий? Гней Фульвий явился в Рим чуть ли не единственным вестником гибели своего войска! Позор! Беглецы из-под Канн служат в Сицилии и не вернутся, пока последний пуниец не покинет Италию ныне к ним присоединены легионы Фульвия, а сам Гней Фульвий проведет беспечальную старость в тех же забавах и развлечениях, которым посвятил свою беспутную юность! Нет, неодинакова в Риме свобода для бедных и богатых, для знатных и незнатных!

Обвиняемый всю вину сваливал на воинов. – Они сами требовали битвы, – оправдывался он, – но не смогли выстоять против мощи и славы Ганнибала. Я бежал, это правда, но вместе со всеми, в гуще толпы – как консул Варрон под Каннами, как многие другие командующие. Я не терпел нужды в продовольствии, не завел войско в засаду, не просчитался, строя боевую линию, – я побежден только силою оружия.

Дважды Народное собрание слушало дело Фульвия и дважды присуждало его к штрафу, как и предлагал Семпроний Блез. Но было, назначено третье слушание, и на этот раз выступили свидетели и, проклиная Фульвия, под присягою показали, что он и струсил, и бежал первым. Народ в ярости кричал, что его надо казнить, и Семпроний изменил свое прежнее предложение и потребовал смертной казни. Тогда Фульвий обратился за помощью к остальным трибунам, но они отвечали, что не намерены мешать своему товарищу по должности и что он поступает в строгом согласии с законами и обычаями. После этого Семпроний объявил, что обвиняет Гнея Фульвия в государственной измене, и городской претор назначил день четвертого – и окончательного! – слушания.

Последнею надеждой Фульвия был его брат Квинт, консул минувшего года. Квинт Фульвий прислал письмо, в котором умолял пощадить брата и просил у сенаторов разрешения приехать самому. Но сенат отвечал, что осада Капуи слишком важна для отечества и что он не смеет отлучиться ни на час.

Не дожидаясь суда, Гней Фульвий удалился в изгнание. Тем не менее народ собрался снова, и голосовал, и подтвердил кару, которую Фульвий назначил себе сам.

Осада Капуи продолжается.

Хотя война обрушилась на Капую всеми своими бедствиями, главной бедою и мукою осажденных был голод; а гонец к Ганнибалу не мог прорваться через цепь вражеских караульных постов. Наконец нашелся нумидиец, который вызвался доставить письмо и слово свое сдержал – среди ночи промчался через весь римский лагерь. Это придало храбрости кампанцам, и они возобновили сводо вылазки, с тем чтобы их продолжать, пока хватит сил. Пехота их редко выходила из боя победительницей, зато в конных стычках они почти всякий раз брали верх. Римлян это злило до крайности, но после многих неудач они нашли способ справиться и с конницею врага.

Из всех легионов были отобраны самые сильные, ловкие и проворные молодые воины. Каждого вооружили небольшим круглым щитом и семью дротиками длиною чуть более метра. Они выучились ездить позади всадника, на крупе, и по условленному знаку быстро соскакивать на землю. Однажды, когда кампанские конники выстроились на поле между городскою стеной и неприятельским лагерем, римляне выехали им навстречу по двое на одном коне. На расстоянии полета копья пехотинцы спрыгнули наземь и дружно атаковали, быстро меча свои дротики один за другим. Многие среди кампанцев были ранены, но куда более, чем раны, их смутил новый, невиданный прежде прием борьбы. Римская конница поспешила воспользоваться их замешательством и гнала противника до ворот с немалым для него уроном.

Покидая зимние квартиры, Ганнибал долго колебался, идти ли ему к Таренту, чтобы взять крепость, все еще не отбитую у римлян, или к Капуе. К Капуе, однако ж, устремлялись взгляды всех – и союзников, и врагов, – и будущее ее должно было показать, к чему приводит измена Риму. Поэтому, оставив в Брутии почти весь обоз и всю тяжелую пехоту, Ганнибал с отрядом лучших воинов, конных и пеших, направился в Кампанию. Шли очень быстро, но, несмотря на это, вели за Собою тридцать три боевых слона. Лагерем стали за Тифатами, в закрытой отовсюду долине. Отсюда Ганнибал отправил в Капую гонца, сообщая день и час, когда он нападет на римский лагерь. В тот же час должны были сделать вылазку и осажденные: через одни ворота кампанцы, через другие – карфагенский караульный отряд.