Младший брат - Бахыт Кенжеев

Мерзнущие американцы растянулись по летному полю, несчастная Хэлен оставив далеко позади,—позавчера она повредила ногу и теперь прихрамывая, опиралась на вишневую палку. Он кинул ей на ходу какую-то ободряющую фразу, пустился бегом и, наконец, нагнал грустного Рувима и всхлипывающую Сару.

— Видите,—сказал он почти радостно,—как все хорошо. И повидались, и удостоверились, что все в порядке. Заодно и по стране покатались. Племянники понравились?

— Чудные,—сказал Коган,—старшему уже двадцать. Нам так не хватило времени, Марк! Шутка ли, столько лет в разлуке! — Мы точно не могли задержаться в Ташкенте?—спросила Сара. — К сожалению, к сожалению, нет. Лето, гостиницы переполнены. Билетов на самолет, чтобы присоединиться к нам попозже, не достать. — Мойша приглашал остановиться у них. — А это невозможно по другим причинам.

По-прежнему ежась от ночного холода, они подошли к самолету, к желтым масляным огням иллюминаторов и почти вертикальной лесенке трапа. Небо на горизонте серело и розовело, завтра снова жаркий день, раскаленные улицы, жажда, глинобитные стены и синие изразцы Самарканда.

— Не беда,—добавил он, чтобы смягчить свою резкость,—вы в любой момент сможете приехать снова.

— Две с половиной тысячи долларов, —сказал Коган.

— Две тысячи шестьсот семьдесят, — поправила его жена

— А знаете, Моисей мог бы переехать в Штаты. Для евреев в наши времена это не так невозможно. Пришлите ему вызов—только лучше не от вас, а от фиктивного лица, из Израиля,—-и через какой-нибудь год он уже почти наверняка...

Марк вовремя осекся. Какой уж там год, с первым-то допуском, даже с нынешним вторым! Пять лет в лучшем случае, а то и вовсе не выпустят. Впрочем, Сара тут же его успокоила.

— Он не хочет,—сказала она.—Говорит, в его годы поздно сниматься с насиженного места. А в гости к нам на месяц-другой могли бы его пустить?

— Может быть,—соврал Марк,—почему бы и нет? Пошлите ему приглашение, а там посмотрим, уладится как-нибудь...

Он остановился, по очереди пропуская своих американцев в самолет. Из вежливости пришлось пойти навстречу Хэлен и подать ей руку.

— Хорошо, что вы только подвернули ногу, а не сломали ее,—балагурил Марк,—палку достать легко, а с красивыми костылями была бы проблема. И хорошо, что ногу, а не руку,—завтра на базаре нас ожидает настоящий узбекский плов, не чета московскому, и есть его полагается пальцами, так что...

Говори что угодно, Марк,—пробурчала она,—мне все-таки многое не нравится в этом путешествии.

— Неужели обслуживание? — Марк поднял брови.

— Против обслуживания я ничего не имею, я не буржуйка, как некоторые. Я понимаю, у вас кипят великие стройки материально-технической базы коммунизма, автомобильные заводы, миролюбивая космическая промышленность, вы не можете впустую тратить средства на обслуживание избалованных иностранцев. Мне не нравится твое поведение, Марк.

— И что же, простите, вам не по душе в моем поведении?

—Очень многое. И прежде всего твои шуточки с немецким языком. И твое дружелюбие с этими еврейскими сионистами и типичной мелкой буржуазией Коганами. Ты забыл, что они, как и этот циник Гордон и его легкомысленная жена, они все пьют кровь из трудовых масс Америки?..

— Простите, не вы ли только что с ними вместе выпивали?

— Я — другое дело. И не слишком ли ты увлекся этой...

— Хэлен, дорогая,—поспешно перебил он,—я забочусь только о пользе для Конторы. Вы зря мне не верите. И вообще,—добавил он по-русски,—шла бы ты в задницу, старая дура!

Глава четвертая

Восточные города—Самарканд, Бухара, Хива—-неизменно казались ему беззвучными. О, конечно же, хватало в них и рева грузовиков, и гостиничных скрипов, и уличного говора, и ишаки кричали по утрам, но

этой какофонии он не слышал, она принадлежала сегодняшнему дню, то есть тонкому срезу времени, не имевшему для сердца сокровенного смысла. Он не слышал в этих городах музыки прошлого, а когда силился воссоздать ее—по грохоту молотка старика-жестянщика на базаре или по лазурному блеску купола мечети,—терпел самое унизительное поражение, разгром; в толще времен различались разве что пронзительное завывание дутара, лоснящиеся губы и жирные щеки сытого веселья да чья-то хитрая улыбочка между длинными усами и жидкой бородой. Невежество было тому виною? или предубеждение? Это бессилие мучало Марка—не любил он быть несправедливым к чужой жизни. А Самарканд между тем, если верить любому туристическому проспекту, давно уже стал современным индустриальным центром, производящим все на свете, от иголок до холодильников, но даже это ничуть не приближало его к глазам. Промышленность и прочие приметы настоящего существовали сами по себе, сам же город казался бесконечно отдаленным и совершенно немым, сколько ни всматривайся в глиняные башни и серо-желтые горы на дрожащем от зноя горизонте...

Походный будильник застрекотал в половине десятого. Долго стоял Марк под струями прохладной, припахивающей болотом воды, смывая усталость и пот утомительной ночи, сильно похожий на смертный. Сосед по номеру тоже проснулся, уставившись на Марка опухшими похмельными очами. Назывался он Сашей, работал с поляками и сообщил, что в гостинице стоит еще одна американская группа — надо понимать, зайцевская. Порезав при поспешном бритье подбородок, Марк натянул джинсы и футболку, помчался по лестнице в ресторан — лифты в самаркандской гостинице работали отвратно.

Хлопотами местной переводчицы завтрак уже украшал столы—розовые ломтики вареной колбасы, кремовые пирожные, аккуратно нарезанная селедка. Тихо выругавшись, Марк побежал к метрдотелю. «А с обедом что? — скандалил он. — Разве это яблоки? Шеф, это зеленые грецкие орехи, ты перепутал. Где дыни, где арбузы, где персики — мы что, на Северном полюсе?»

— Не завозят на базу,—- безучастно ответствовал «шеф».

— На рынок всегда завозят,—пустил Марк свою обычную шпильку.—Уберите десерт из меню к чертовой матери! Салат фирменный тоже, помидоры поставьте. Лимонад к херу, замените минеральной водой Разница,—он достал розенкранцевский калькулятор,—сорок два рубля тридцать копеек. Десять возьмите себе, остаток давайте мне. Сами на рынке фруктов купим, раз вы такие бедные.

Метрдотель, не собираясь спорить, протянул Марку три помятые десятки. А сонные путешественники приходили в себя с трудом, капризничали. Пришлось заказать им по добавочной порции кофе и развлечь баснословными обещаниями, вроде того, что это «самый интересный город на нашем маршруте». Самаркандские сюрпризы, надо сказать, начинались уже на дворе гостиницы, где красовался каменный дракон с задранной головой, метра в три длиною. «И драконы будут,—тараторил Марк,— и музей, и могила Тамерлана, и раскопки... А в подвале, между прочим, отличный валютный бар...»

В гостиничном холле, неподалеку от витрины местной «Березки» предлагавшей халаты, пиалы и сиротливый, покрытый пылью транзисторный приемник, почитывал в кресле «Правду» русский парень лет двадцати шести. Обильные багровые прыщи несколько портили его вытянутую, но в остальном довольно правильную физиономию.

— Привет, Опенкин,—не удержался Марк.

— Иди, куда шел!

— Нехорошо забывать старых друзей. Месяц назад ты со мной не поздоровался, теперь снова. Нехорошо.

Злобно сложив газету, парень позеленел, потом побагровел, потом почему-то покосился на вытертые джинсы Марка и пересел подальше. Клэр, видевшая эту сцену, принялась расспрашивать Марка, и тот по выходе на улицу в лицах рассказал ей историю, приключившуюся с ним в этой гостинице прошлым летом. Опенкин, в то время еще практикант понятно чего, изловил Марка, листавшего журнал «Звезда Востока», и отвел его под белы руки в подобие гостиничного номера, но с решетками на окнах и портретом Дзержинского на стене.

— Вам известно, что у нас режимная гостиница? — спросил он грозно. — Это в каком смысле? — Здесь останавливаются иностранцы.

— Ну и что?

— А то! Вы здесь проживаете? Документы!

Марк протянул ему паспорт.

— Так вы еще и из Москвы! Командировочное удостоверение есть? Нету? А чем ты занимался в холле?

— Журнал читал.

— Сказок мне только не рассказывай!—вскипел прыщавый. Затягивать забавную игру времени не было. К тому же Марк слишком отчетливо представлял себе невыразимое наслаждение следующих минут.

— Хвалю за бдительность, практикант, — сказал он. — Но непрофессионально работаешь. Мне ведь недолго и Хафизулле Алиевичу позвонить.—Он кинул на стол удостоверение Конторы.

При сегодняшней встрече парень первым делом позеленел, потом покраснел, а год назад его лицо меняло цвет в обратном порядке—румянец победителя уступил место бледности утопленника.

— Что же он до сих пор так злится?