Синдром Настасьи Филипповны - Наталья Миронова

И она вышла на подиум вместе со всеми.

За кулисами Щегольков закатил новую истерику.

— Вас опять вызывают, — хмуро сказала ему брюнетка. — А ты молодчина, Наоми Кэмпбелл. Зайди ко мне наверх.

Переодевшись в свое, Юля поднялась наверх. Ей было интересно. На втором этаже Дома моды располагался целый лабиринт кабинетов, но брюнетка ждала ее в коридоре.

— Заходи. — Она ввела Юлю в один из небольших кабинетов. — Как тебя зовут? Без балды?

— Юламей.

— Потрясающее имя.

— Это мое настоящее имя, — обиделась Юламей. — Юламей Королева.

— А я Нина Нестерова. Можно, я буду звать тебя Юлей?

— Можно. Меня все так зовут. А вы модельер?

— Говори мне «ты». Я в таких вещах предпочитаю взаимность. Да, я модельер… второй свежести.

— По-моему, это он — осетрина второй свежести… Щегольков, — пояснила Юля, обнаружив знакомство с русской литературной классикой. — А вы ничего, — добавила она, — здорово все развели.

— «Ты», — поправила ее Нина. — Щегольков тут главный, а я так, на подхвате.

— Вы спасли его шоу.

— «Ты», — в третий раз повторила Нина. — Приходи ко мне на фитинг. Я работаю в прет-а-порте.

Юля была манекенщицей высшего класса. Фитинг — то есть примерка, подгонка моделей готового платья — считался работой более низкого ранга. Но Юля согласилась. Она протянула Нине свою визитную карточку, и они договорились, что Нина пригласит ее официально.

Работать с Ниной Нестеровой было потрясающе интересно. Идеи рождались у нее в голове спонтанно, как будто без всякого усилия с ее стороны. Но когда Юля начала восторгаться, Нина охладила ее пыл:

— Погоди, это еще Щегольков должен утвердить.

— А он не может свистнуть у тебя идею? — нахмурилась Юля.

— Почему «свистнуть»? Просто присвоить, — грустно улыбнулась в ответ Нина. — Считается, что раз моя задница сидит на принадлежащем ему табурете, то и идеи, приходящие мне в голову, тоже должны принадлежать ему. Очевидно, тут есть некая мистическая связь.

И она шутливо хлопнула себя по попке.

— А ты не пробовала работать сама? — спросила Юля.

— Я все время работаю сама, но это большой секрет. — Нина сделала «страшные глаза». — Никому не говори. Я работаю дома, у меня есть заказчицы. Хочешь, приходи ко мне в гости? Только я живу в коммуналке, сразу предупреждаю.

— А меня пустят? — насторожилась Юля.

— Ну ты скажешь тоже! — засмеялась Нина. — Это же не сектор Газа, у нас пропускных пунктов нет. Может, ты тоже заказчица? Кстати, может, ты еще будешь заказчицей! Я не навязываюсь, но вдруг ты сама захочешь?

— Я захочу, — сказала Юля. — Только я живу с мамой, и мы с ней всюду ходим вместе.

— Можно только позавидовать, — вздохнула Нина. — А моя мама умерла. Десять лет назад. Ладно, не будем о грустном. Я должна тебя предупредить, что у меня есть собачка. У тебя нет аллергии или чего-то в этом роде?

— Нет, я в порядке.

Девушки договорились о встрече и расстались довольные друг другом.

О своей дружбе с Ниной Нестеровой Юля рассказала матери. Элла предложила ей пригласить подругу к себе. Нина пришла вместе со своей собачкой Кузей.

— Простите, надеюсь, он вам не помешает, — сказала она. — Ему и так, бедняге, приходится целыми днями сидеть дома одному, потому что я работаю. Мне не хотелось бросать его еще и на вечер.

— Я рада и вам, и Кузе, — заверила ее Элла.

Она хотела добавить, что у Юли слишком мало друзей, но промолчала.

— А как это получилось, что вы живете в коммунальной квартире? — осторожно спросила она, когда они сели ужинать.

Она хотела накрыть в столовой, служившей ей гостиной, кабинетом и спальней, но Юля и Нина хором настояли, что лучше в кухне.

— Моя мать была детдомовкой, — сдержанно начала Нина.

Продолжить ей было не суждено.

— И моя! — воскликнула Юля.

Это обстоятельство сблизило их еще больше. Элла рассказала, как ходила в Банный переулок менять свою коммуналку на отдельную квартиру, как у нее не хватило денег заплатить маклеру, как она одалживала, а потом расплачивалась.

— Банного переулка больше не существует, насколько я знаю, — заключила она, — но маклеры-то, конечно остались. Только теперь их называют риелторами. Может быть, и вы попробуете?

— Нет, я сделала взнос в строительную компанию, — сказала Нина. — Через год должны дать квартиру.

— Ой, а я не хочу, чтобы ты уезжала с Казармы, — так Юля стала называть Нинино жилье в Казарменном переулке. — Там так клево!

— Что же там клевого? — удивилась Элла.

— Ой, мам, ты не представляешь! Такой старинный домик, стены толстенные, закроешь дверь, и как отрезало. Можно хоть на голове ходить. Большая комната и еще маленькая такая комнатка, узенькая, прямо пенал. И дом стоит во дворе, Кузе есть где гулять.

Услышав слово «гулять», песик навострил ушки.

— Скоро пойдем, Кузя, сиди смирно, — успокоила его хозяйка. — Вы можете навестить мои царские хоромы, — предложила она Элле. — Это недалеко от Покровских Ворот. Хотите, я вам что-нибудь сошью? Все, что хотите.

— Ой, да мне не надо, — смутилась Элла. — Студенты меня и так узнают.

— Нет, надо, надо, — возбужденно заговорила Юля. — Вот представляешь, я маму в магазины чуть не силком загоняю. Нет, мне бы она все купила, а как себе — так ей ничего не надо!

— Какая у тебя ужасная мама, — сказала Нина, улыбаясь Элле. — Приходите, я правда буду очень рада.

Они стали дружить домами. Нина сшила Элле несколько платьев и костюмов, хотя та отнекивалась изо всех сил.

— Такая роскошная фигура, — говорила Нина, — такая изумительная кожа. Почему вы должны носить ширпотреб? Вам обязательно нужно что-нибудь индивидуальное. Ведь вы этого достойны! — добавила она, подражая интонации Клаудии Шиффер из телерекламы. — Вот этот фасон я у вас, пожалуй, украду для работы. Видоизменю, конечно, вы не беспокойтесь.

— Это же ваш фасон, — смущенно улыбалась Элла.

— Нет, ваш. Вот этот цвет спелой сливы пойдет только вам. Но сам фасон мужской визитки с закругленными полами…

Юля радовалась и хлопала в ладоши. Никогда Элла не видела свою дочь такой счастливой, как в обществе Нины Нестеровой. Она решила поделиться с Ниной и с дочерью своей самой заветной и, как ей казалось, совершенно бесполезной тайной: достала из ящика стола труд о французском экзистенциализме. Исследование безысходности завело ее далеко. Книга открывалась обзором древнегреческих трагедий, а заканчивалась анализом творчества совсем не французских писателей ХХ века, таких, как Чингиз Айтматов и Василь Быков.